Убийственная лыжня

20

— И с чего это устраивать именно теннисный турнир, господин бургомистр? Турнир Большого шлема в месте зимнего спорта? Все постройки, все затраты — на эти деньги можно было бы…

— Время такое, надо быть первыми, понятно вам, фройляйн, мы устроили теннисный турнир здесь, потому что мы хотим другой имидж — потому что мы не хотим ограничиваться только зимним спортом.

— Кто вас ограничивает зимним спортом?

— Вот вы, например, только что сказали это, и вообще все СМИ. Все время речь идет только о курорте для зимнего спорта, о райском месте для лыж, о белом аде или сразу о зимних Олимпийских играх 1936 года. А как это звучит: 1936! Одна тысяча девятьсот! Тридцать шесть!

— И как это звучит?

— Жутко это звучит. Как если бы мы имели к этому какое-то отношение.

— Господин бургомистр, радуйтесь, что разгар сезона зимой, тогда летом у вас будет немного свободного времени.

— Свободное время? Да. И наконец, мы летом единственные, кто еще остается здесь.

— Разве это так плохо?

— Конечно, это было плохо, у нас нет никакого оборота, никто из местных не идет, например, сюда в гостиницу. У нас здесь в городе есть ресторан со звездами, и туда никто из местных тоже не ходит. Я и сам там ни разу не был.

— Почему же? Он такой плохой?

— Нет, он такой же хороший, как и все другие. Но если я, как бургомистр, пойду туда, то мне придется пойти и в другие, в том числе и в плохие.

— Значит, все же есть и плохие? Вы только что сказали: он такой же хороший, как и все другие.

Радиорепортер выключила диктофон. Должно было бы получиться непринужденное интервью для непринужденной передачи, но сейчас бургомистра уже бросило в пот: здесь в кондитерской «Крусти», в которой, разумеется, имелась булочка «Бургомистр», изображение его известной в этом месте характерной головы, и отдельные добродетельные социал-демократы имели возможность от души укусить ее. Интервью должно было состояться здесь, в центре города, среди граждан, и бургомистр, демонстрируя свою близость к народу, согласился на это. Но за соседними столиками стали прислушиваться, разговоры замолкли, некоторые из подслушивающих даже пододвинулись ближе. То, что началось как непринужденные ответы на вопросы между двумя главными встречами, становилось похожим на инквизиторское интервью, он стал заложником своей общительности.

Бургомистр был втиснут в эти рамки, как и сам курорт, географическое положение которого можно определить как центральное, но одновременно и как отдаленное. На юге и на востоке надвигаются массивные горы, образующие границу с Австрией. Если не учитывать фён, то из этих стран света вряд ли кто-нибудь переходит на северную сторону Альп, у жителей из страны с красно-бело-красным флагом ни в плане ландшафта, ни в плане культуры нет никаких причин ездить к «пифкам»[5]. На западе — Альгой.

Туда ведут не больше двух лесных тропинок, и уже через несколько километров слышен сильный швабский говор в сочно-зеленой и молочно-белой природе, и алеманы, которые охотно путешествуют по всему миру, редко забредают на курорт. Единственный достойный упоминания приток и отток наблюдается на севере. И оттуда перекатываются лавины туристов через искусственные, выдержанные в средневековом стиле торговые улочки и закоулки, скапливаются перед известными перевалами — чтобы большей частью поехать дальше в Италию.

Это противоречие между сельской удаленностью и глобальным центральным положением привело к тому, что здесь собиралась кое-какая международная публика, и не просто какая-то публика, к примеру, пара голландских туристов, вынужденных ночевать в кемпинге, или ирландские туристы с рюкзаками банок пива «Гиннес», а настоящие денежные поселенцы, оптовые скупщики земли и недвижимости, которых баварцы называют Sach. (Но если речь идет о более крупной недвижимости, то баварец странным образом называет это Sachl.) Тут был гарнизон американцев, который все еще оставался с конца войны. Тут была парочка принцев арабских шейхов, которые поселились со своей свитой на солнечных склонах и основали непросматривающийся штат в деревне. С недавнего времени здесь появилось также много русских, белорусов и украинцев, которые купили несколько развалившихся гостиниц и реставрировали их. И этой международной публике нужно было что-то предлагать.

— Теннисный турнир это еще ничего, — шептал бургомистр заговорщицки, прикрывая рот рукой.

— Ах так, — сказала радиожурналистка и снова включила диктофон. — Что же еще может появиться?

— Летом мы организуем фестиваль парапланеристов. Две тысячи участников уже зарегистрировались. Спортсмены, летающие на воздушных змеях и парапланах, как известно, уже давно добиваются того, чтобы этот вид был признан олимпийской дисциплиной. И над всей котловиной будут демонстрироваться десятки полетов, прыжков с приземлением в определенной цели, рекордных полетов на большой высоте, военный планеризм…

— А что это такое?

— Это нужно представить себе как биатлон, только все будет происходить в воздухе от одного стенда для стрельбы до другого.

— Военный планеризм. Может ли такой узко специализированный вид спорта иметь успех?

— Жак Рогге, вы знаете, президент МОК, он уже дал согласие посмотреть на это.

— И вы полагаете, если он будет присутствовать…

— Естественно. Если Рогге примет участие в сражении снежками, то на следующий день бросание снежками станет олимпийским видом.

— Господин бургомистр, я благодарю вас за беседу.

— И вам спасибо. Да, может быть, последнюю фразу уберем? Президент очень важен для нашего города. Не хотелось бы выставлять его в смешном свете.

Репортер кивнула и попрощалась. Из всего интервью в эфир пошло только последнее предложение.