Убийственная лыжня

47

Ханс-Йохен Беккер бросил на стол пакет, в котором торчала разрезанная вдоль белая сосиска. Никогда еще никто не смотрел на него с таким гневом.

Большинство из команды также с трудом сдерживали свое негодование.

— Но это же не может быть! — Штенгеле покачал головой. — Это почти как сцена из черно-белого мультфильма. Разбойник достает пистолет, стреляет и — появляется табличка, на которой написано «Банг»! Он хочет нас опередить. А кто-нибудь уже знает результаты анализов?

— Нет, — сказал Еннервайн спокойно. — Эту информацию мы пока придержали. И поэтому я вас прошу реагировать профессионально. Мы не сделали ошибки. Нам всем не в чем себя упрекнуть. Давайте рассмотрим дело трезво.

Старая Рези Крайтмайер не успела надкусить сосиску, но несмотря на это, в целях безопасности, ее сразу же отправили в больницу. История с выкатившимися глазами и смертельными криками, которые, как утверждалось, было слышно за километр, появилась благодаря эффекту испорченного телефона народного фольклора. Сосиска была еще целая, и Беккер ее сразу же осмотрел. Результат был действительно унизительным. В середине сосиски находилась маленькая капсула, криминалисты уже было почуяли плохое, когда они заметили нечто красное. Это не была одна из обычных фармацевтических капсул, которые через определенное время растворяются в желудке и с помощью которых отравители уже натворили много безобразий. Это была дешевая пластиковая капсула, которая легко открывается. Внутри находилась крошечная, сложенная гармошкой записка:

И хотя шрифт был очень мелким, но он был вертикальным и строго направлен вверх, надстрочные линии мерцали, как будто горели. И как будто это было недостаточно провокационно, на обратной стороне продолговатого листка было приведено полностью действие отравления ботулином:

— И из-за такой бумажонки мы заставили в больнице сделать промывание желудка ста восьмидесяти семи пациентам, — сказал Остлер с возмущением.

— Нам нельзя было ошибиться, реагировать эмоционально и лично злиться на выходки, — успокоила его Мария. — И как раз этого хочет Куница. Он хочет видеть нас непрофессиональными, где-нибудь перед публикой, в интервью, при допросе, да где угодно.

— Так точно, фрау доктор Копф, — вертелось у Штенгеле на языке, но он ничего не сказал.

— Это правильно, Мария, — сказал Еннервайн. — Важно сейчас одно: уменьшит ли это покушение круг преступников? Прошу высказать свое мнение.

— Я думаю, что мы уже можем исключить гимназистов, — предложила Николь Шваттке. — Допустим, что эта банда Раскольникова состоит из бесшабашных тинейджеров. Может, они и собирались планировать покушения. Но окончательных последствий они бы испугались.

— Я тоже такого мнения, — сказал Штенгеле. — У этих молодых людей, как бы это сказать, творческая цель. Не действуют безрассудно, а хотят провоцировать со вкусом, хотят что-то вроде художественной акции. Наш же Куница хочет приукрасить свое эго, и больше ничего.

— К этому мнению я тоже присоединяюсь, — добавила Мария и примирительно посмотрела на Штенгеле. — Я за это время поработала еще над профилем. Во всяком случае, наш преступник — это человек с сильными комплексами неполноценности, и в этом мы все сходимся. Он хочет внимания. Хочет, чтобы весь мир смотрел на него, как он играет. Но он не какой-то бедный, замкнутый одиночка, на которого нигде не обращают внимания. Живет полной жизнью, может быть, даже популярный и признанный в общине. Но этого ему мало. Он хочет иметь абсолютный, постоянный, неограниченный, ужасающий контроль над своим окружением.

— Но его письма всегда были очень любезными, вы не находите? — сказала Николь. — Даже милыми. Но ни разу они не были агрессивными.

— Это было бы для него опасно, — сказала Мария. — Этим он бы слишком выдвинулся из своего укрытия. Иногда он срывается. Я вспоминаю место: «…Не натравливайте на меня ваших безумно хорошо образованных психологов, ваших специалистов по вопросам коммуникации и умников на чиновничьих должностях, это ни к чему не приведет. Первого же профайлера, которого я увижу, я застрелю»… Тут он показывает свои нервы, он не может собой владеть.

— Или он хочет, чтобы мы так думали, — возразил Еннервайн.

— Я так не считаю, — сказала Мария энергично. — Стиль в этом месте становится хрупким, он расползается, он становится многословным. Выражение «это ни к чему не приведет» — это просто начинка, что не совсем подходит к его обычно строгой риторике. По моему мнению, у него здесь произошел срыв.

— Это действует и против вас, как психолога, — сказал Остлер Марии.

— Это меня сейчас меньше огорчает.

— Дальше, — требовал Еннервайн. — Есть еще какой-то признак?

— Я думаю, могу определить его возраст, — продолжила Мария. — Ему где-то лет тридцать пять, не моложе и не старше, об этом я сужу по его стилю письма и выборе слов. Подросток пишет иначе. Таким образом, гимназисты отпадают.

— А гимназист разве не может притворяться? — спросил Штенгеле. — Может, если будет стараться писать не так, как тридцатипятилетний?

— Да, это он может, — согласилась Мария. — Но для этого требуется большое стилистическое мастерство, которое бросилось бы в глаза в других областях также. Тогда, например, у него должны бы быть хорошие оценки по немецкому языку. Ни у одного из этих восьми учащихся нет хорошей оценки по немецкому. Я это проверила еще раз, поверьте мне.

— Может быть, это опять только притворство? — продолжал Штенгеле. — Он просто делает вид, будто…

— Нам нельзя распылять свои силы, — прервал Еннервайн. — Пожалуйста, Мария, продолжайте.

— Я исключаю школьников еще по одной причине. Преступник чувствует себя неполноценным и недостаточным. Существует две группы преступников с комплексом неполноценности. Один — это вентильный преступник. Это одинокий, обедневший, опустившийся, презираемый человек, который потом вдруг сбрасывает кусок дерева с моста автобана. Этим он хочет сказать: «Да, я последнее дерьмо. Я не могу ничего другого, кроме как нарушить ваш комфортный обывательский поток». Наш преступник, Куница, он не вентильный преступник, для этого его действия слишком продуманы и, простите за выражение, слишком легкие и шутливые. Он другой тип преступника с комплексом неполноценности, он человек не туда назначенный, неправильно оцениваемый. Он второй председатель маленького спортивного клуба, который мучается с представлением, что он все-таки первый председатель большого спортивного клуба. Он второй председатель в маленькой районной партии и хотел бы стать председателем большой партии федеральной земли. У него есть профессия, которая дает ему некоторую власть, но он хочет большего. Это может быть полицейский, учитель, политик, врач, его влияние на других людей велико, но ему этого недостаточно.

— Поэтому вы исключаете учащихся?

— Именно так. Но нам нужно внимательно посмотреть на других лиц из списка. Например, эта учительница, эта — как ее зовут? — старший преподаватель Ронге. Учителя — это люди с удивительно большими полномочиями власти над другими людьми. То же самое касается и политиков, прежде всего местных политиков. Если вы меня спросите: этот Тони Харригль самый подходящий кандидат на должность Куницы? Но и бургомистр тоже.

— А почему тогда не сразу весь городской совет? — пропищал Штенгеле.

— А почему бы и нет?

— Круг подозреваемых становится все шире, вместо того чтобы сужаться, — сказал Еннервайн. — Нам нужно подойти с другой стороны. Мы должны каким-то образом вступить с ним в контакт. Перекур.

На улице сгустились грозовые тучи, и ландшафт сразу же стал мрачным и угрожающим.

— А как чувствует себя бедняжка Рези Крайтмайер?

— Соответственно обстоятельствам, хорошо, — ответил Остлер. — У нее тяжелый шок, говорит о черной птице, которая подлетела к ней.

— Посттравматические фантазии, — заметила Мария. — Все скоро придет в норму.

— Во всяком случае, в больнице собирается кое-кто из жертв Куницы, — сказал Остлер. — Сначала Оге Сёренсен, потом эта Ильзе Шмитц, которая сама себе выстрелила в ногу, и теперь старая Крайтмайер. Не говоря уже о ста восьмидесяти семи любителях раннего завтрака. Покушения все приближаются, вы не находите?

— Я предлагаю следующее, — сказал комиссар Еннервайн, когда все снова вошли в помещение. — Мы и дальше продолжаем работать традиционно. Беккер, но вы последите, чтобы мы из тысячи следов нашли все же один, который ведет к нему.

— Будет сделано. В настоящее время лазерный след все еще самый горячий. Все другие реквизиты можно купить в магазине канцтоваров. Но если Куница действительно стрелял из лазерного ружья и если мы выясним, откуда, то тогда он оставил слоновьи следы, тогда он попадает в поле зрения.

— Хорошо, — сказал Еннервайн. — Мария, мы продолжим работать над профилем преступника и сравним его с нашими подозреваемыми. Продолжайте свою работу над образцами почерков. Я даю вам мое добро. Но делайте это как можно спокойней.

— Половину я уже сделала, до завтра у меня будут все.

— Замечательно. Кроме этого, нам сейчас нужно активизироваться. Я хочу вступить с ним в контакт, и у меня есть для этого одна — может быть, и не очень правильная — идея. Мы поиграем с ним в игру: тоже проложим ложные следы.

— Хорошее предложение, — похвалил Ханс-Йохен Беккер. Еннервайн хвалил Беккера редко, оба иногда прилично спорили друг с другом. Ханс-Йохен Беккер очень редко подключался к оперативной работе группы, он видел свою задачу скорее в технических дисциплинах. То, что он сейчас осмелился, все одобрили уважительным киванием.

— Вы думаете о заметке в газете, где покушение с белой сосиской будет описано совершенно неверно? — спросил он.

— Не совсем неверно, — сказал Еннервайн, — а настолько неверно, что оскорбит его и бросит вызов. Я бы поместил в газете нечто подобное, вроде: Рези Крайтмайер тяжело страдает от смертельно опасного отравления ботулином… старейшая местная жительница при смерти, и к этому подробности, как все это выглядит.

— Врачи будут с нами в этой игре?

— Да, я уверен. Этим мы перечеркнем его намерения изобразить из себя симпатичного шутника, который позволяет себе шутки с полицией и никому не причиняет вреда. Этим среди населения он превратится в настоящего убийцу, несимпатичного, а такой имидж доставит ему много хлопот.

— Мне идея нравится, шеф, — сказал Штенгеле, и все кивнули.

— Беккер, — продолжил Еннервайн, — вы представите данные. Итак: фактические данные, Мария, вы сформулируете короткую заметку в газету.

— Для какой газеты должен быть текст? — спросила Мария. — Для местной газеты?

— Я против, — сказал Остлер, и Холльайзен его горячо поддержал. — Именно газета, которая разносит нас в пух и прах, которая в каждом сообщении ругает неспособную полицию — и ее тираж мы должны повышать таким объявлением на несколько тысяч экземпляров?

— Хорошо, — сказал Еннервайн, улыбаясь. — Тогда мы поддержим тираж маленькой газетки, сделав ее нашим почтовым ящиком. Предложения?

Некоторые в группе усмехнулись. Они все подумали о «Альтбайрише хаймпост», о самом невинном печатном органе из всех печатных изданий, центральном органе реально существующей сельской романтики. Они так и сделали. Между статьей о крестьянских обычаях и о первой женщине — мастера по южно-баварскому спорту фингерхакельн (перетягивание пальцем), помещалась заметка о Кунице, которая должна была выманить его из его куничьего укрытия. Прекрасный план.

— И вообще! — сказал Ханс-Йохен Беккер, когда совещание закончилось. — Разрезать белую сосиску вдоль — это настоящее преступление!