Ученица мага. Моя жизнь с Карлосом Кастанедой

глава 32 НАГВАЛЬ ТЕРПИТ НЕУДАЧУ В ОБОЛЬЩЕНИИ

Карлос внезапно разрешил мне вернуться назад, знаком этого был подаренный стол. После невероятного успеха «женского семинара» в 1996 году он попросил, чтобы я отобрала участников для «женской группы». Я набрала какое-то количество новичков, но класс занимался недолго.

Многие из женщин не проходили по стандартам Карлоса: были с избыточным весом, или замужем, или слишком старыми.

Я постоянно давила на него, пытаясь обратить его внимание на одну девочку, которая мне нравилась, — Сьюэен Джонсон. Это была худенькая блондинка, которая, как новичок, еще не относилась ко всему с пиететом. Она вела себя с настоящим достоинством и вслух изумилась развращенности Карлоса, когда поймала его похотливый взгляд на наших бедрах во время медитативных «магических пассов». «Puh-leеze»[44] — усмехнулась она, когда он оглядывал полную комнату задниц.

Я разговорилась с ней и была потрясена, когда она сказала: «Я не собираюсь давать обет безбрачия, я собираюсь думать о сексе серьезно. Раньше я относилась к нему как к бессмысленному времяпрепровождению». Это не было похоже на обычный лепет поклонницы. Потом она сказала, что ее мать и племянница чрезвычайно важны для нее, и она не собирается от них отказываться. Я была заинтригована. В моем одиночестве среди почтительных учеников Карлоса, Сьюзен показалась мне глотком свежего воздуха — она появилась, чтобы бросить вызов. С другой стороны, у нее были манеры «уличной девчонки», приводящие в меня замешательство, выражения типа «пофигу» или «как бы». Она работала в небольшом молодежном журнале, который казался мне ужасно глупым, и иногда подрабатывала консультантом по костюмам в магазине, торговавшем видеокассетами.

Мне потребовалось время, чтобы заставить Карлоса посмотреть на нее.

Наконец он последовал взглядом за моим пальцем, указывающим на нее в толпе людей, затем скривился и объявил: «Оставь, она слабак, сопливая задница. Никакой ци».

Для своей работы консультантом по костюмам Сьюзен делала закупки в торговом центре, куда любили ходить ведьмы, и как-то сказала мне, что встретила их, но постеснялась поздороваться. Я постаралась убедить ее поприветствовать их в следующий раз, считая, что ведьмы сочтут хорошим предзнаменованием то, что встретились с ней.

Карлос вскоре расформировал женскую группу, попросив меня выбрать несколько девочек для воскресного класса, в котором «должно быть больше женщин». Я включила в списки Сьюзен и ее подругу Мирну. Они были неразлучны, вместе боролись за свое положение в группе, держались друг за друга, хихикали и шептались. Их «постпанковские» манеры раздражали, но я поняла, что они были вызваны исключительно беспокойством. Конечно же, мне было знакомо это чувство, и я предположила, что Сьюзен со временем изменит свое поведение. Мирна казалась мне гораздо менее интересной, но, по крайней мере, она пыталась издавать журнал, растрачивая свое наследство, несмотря на то, что тот был убыточным.

Я выбрала девочек в качестве помощниц в книжном магазине и нахваливала их старательность в разговорах с Карлосом. Нехотя он начал воспринимать их. Мы втроем осторожно поддерживали дух товарищества, так как среди воинов «дружба» запрещалась. Отчаянно нуждаясь в компании, я видела их сильные качества, — у них не было фальшивой стыдливости, и Сьюзен демонстрировала признаки утонченности. Возможно, мне не было бы так одиноко, если бы эти женщины были приняты.

Я непрерывно подталкивала Карлоса и Флоринду поговорить с ними. Флоринда отзывалась о Сьюзен как о «слабом и самовлюбленном куске дерьма», а Мирну она находила «жирной, хихикающей и раздражающей». Карлос наконец решил, что мы втроем могли бы жить вместе в моем новом просторном доме, который через несколько месяцев будет готов к заселению. Затем события приняли неприятный оборот.

Первая странная вещь произошла в тот день, когда обе девушки пришли ко мне поработать с компьютером. Они хотели собрать статьи в своем журнальчике и сделать книгу. Сьюзен предложила сходить после работы на «Самурая» с Аленом Делоном.

В час дня мой телефон зазвонил. Это была Тайша. Была ли я свободна настолько, чтобы без разрешения уйти из дома? Конечно. Я не сказала девушкам, куда ухожу, но предупредила, что постараюсь успеть к началу фильма. Тайша позавтракала со мной, мы выполнили кое-какие задания, и я вернулась.

На сеансе Мирна ерзала и скучала, она не любила субтитры, а мы со Сьюзен восхищались персонажем Алена Делона.

В тот же вечер позвонил раздраженный Карлос: «Ален Делон? Какое говно! Французское ГОВНО! Зачем ты потащила их на эту дрянь?»

«Я… мы…» — я стала заикаться. Я просто не умела говорить о себе в третьем лице: «она сделала это». Он повесил трубку.

Через несколько дней начался мой холокост.

Карлос неожиданно придрался ко мне по пустяшному поводу и обвинил в употреблении прозака. Я была озадачена, Я не использовала прозак уже много лет, с той поры, как создала угрозу его жизни (так он считал). Однако баночка с лекарством осталась в моей аптечке. Это было частью нашего с Астрид плана самоубийства на случай, если наши пути с нагвалем разойдутся. Все эти годы мы никогда не обсуждали детали, хотя имели в виду именно таблетки. Я знала, что прозак не входил в состав классического коктейля доктора Кеворкяна[45], но я думала — чем больше его запас, тем надежнее.

Карлос, неутомимый в «охоте на ведьм, употребляющих прозак», по-видимому, был не в себе.

Только забегая вперед, я могу как-то объяснить, что тогда случилось. Не прошло и года после смерти Карлоса, как я пришла к наиболее вероятному и мрачному объяснению. В тот момент для того, чтобы немного встряхнуться, мы собрались группой на вечеринку в моем доме, во время которой Сьюзен напилась «в хлам». После того как она вышла из ванной, где занималась сексом со своим дружком, я обнаружила, что моя аптечка открыта, бутылочки с лекарствами от мигрени, валиумом и викодином (я лечу ими мигрень с двадцати лет с разрешения Карлоса), пусты, а содержимое разбросано вокруг. Я никогда ни в чем не упрекала Сьюзен, и сегодня стыжусь своей трусости.

Зачем было закатывать сцену, ведь я чувствовала, что все мы после такой утраты немного притворялись.

Снова возвращаюсь в те дни, когда Сьюзен и Мирна оставались одни в моей квартире… Что, если Сьюзен была неисправимой ищейкой и воровкой лекарств из аптечек? Конечно, я никогда этого не узнаю, но это именно она могла подсмотреть и сообщить Карлосу о существовании полной баночки прозака. Мог ли он попросить ее все обыскать? Это было вполне допустимым предположением, так как впоследствии я узнала о ее чрезвычайно больших запросах.

Но в то время я просто не могла вообразить себе, как это дошло до Карлоса. Он мне не верил, что я не употребляю прозак. Наконец, я просто рассердилась! Мне только прозака не хватает! Я обожаю торчать на прозаке, я жру его пригоршнями! Он думает, что я «в завязке». Какая может быть «завязка», спросила я у него, если человеку лекарства были назначены?

«Ты УВЕРЕНА, что у тебя нет „завязки“?» — упорствовал он. Неужели он сходил с ума от психоделиков? Это было самым страшным прозрением в моей жизни.

Я надеялась, что Сьюзен и Мирна по плану Карлоса станут моими соседками еще до того как возобновятся эти сумасшедшие обвинения. Обе девочки начинали ему нравиться. Однажды днем, когда я была одна дома и писала, зазвонил телефон. Это была Сьюзен, в ее голосе слышались слезы.

— Я в машине, недалеко от тебя, не знаю, как я здесь оказалась! Это чудо! Пожалуйста, разреши мне войти! Я должна увидеть тебя немедленно. О! Эллис, пожалуйста.

— Да. Конечно. Где ты? У двери? Входи, Что случилось? Что произошло?

Сьюзен плакала, слезы текли ручьем, нос покраснел. Я обняла ее, она бросилась в мои объятия. Я усадила ее на кровать, и она горько зарыдала, кашляя и задыхаясь.

— Со мной только что случилась самая страшная вещь, Эллис! Карлос… Он попросил меня приехать, не сказав зачем, а я подумала, что мы будем говорить, как всегда и…

Сьюзен закашлялась, ее лицо исказилось в гримасе. Выглядело так, как будто у нее разорвались легкие — и смех, и слезы причиняли ей острую боль.

— Эллис, он просто полез мне под рубашку — вот ТАК — и схватил меня здесь! — она сжимала свою грудь. — Это было так грязно, он был отвратителен! Он пытался целовать меня, и щупал, и лапал, пробовал стащить блузку! Эти отвратительные слюнявые поцелуи! Он такой старый и мерзкий… А я по-настоящему верила, что он отличается от всех этих гуру!

— Я оттолкнула его, в это время, слава богу, зазвонил дверной звонок, это была Клод, он стал выпихивать меня в другую дверь. Он как будто одурел от злобы, боялся, что она что-то заметит! Я застегнула блузку и уехала. Не понимаю, что со мной, где я была, — рыдания возобновились, слезы полились градом, Сьюзен стала хватать ртом воздух.

Я обняла ее и держала, пока она не перестала дрожать. Ее глаза сверкали, тушь растеклась по щекам.

После судорожного приступа кашля она сказала:

— Я оглянулась и увидела, что оказалась на твоей улице, у твоего дома. Это невероятно, Эллис, но это так… Я не могу поверить, что, слава богу, тебя нашла.

Меня мучило чувство вины, я была ужасно смущена. Как ей помочь избавиться от ощущения, что ее запачкали грязью, предали? Гуру, ее учитель, тискал ее за грудь, вел себя как мерзкий старый развратник. Я была виновата, очень виновата — я оказалась банальным сутенером. Мне было трудно вообразить, что его план обольщения будет столь грубым в сравнении с тем методом, который он испробовал на мне. За мной ухаживали, а не лапали! Я понимала, что окажусь в опасности, если стану утешать ее. Истинный «синий воин» должен отправить ее восвояси.

Но я не была ни Соней, ни Муни, ни Булой. Я пыталась успокоить Сьюзен, этого съежившегося, плачущего ребенка, который чувствовал, что он только что избежал изнасилования.

— Ты не знаешь, — задыхалась она, — я была любовницей стольких мужчин! Я больше никогда не смогу быть опять чьей-то любовницей! Так хватать меня за грудь! Эллис, он был ОМЕРЗИТЕЛЕН!

— Сьюзен, мне кажется, я понимаю. И думаю вот что. Когда я была с ним, то вела себя неосторожно, импульсивно, поэтому он ухаживал за мной осмотрительно: наряжался, заранее назначал свидания, приезжал, чтобы забрать меня из дома. Правда, он возил меня в дешевый мотель, но… Если бы он схватил меня за грудь, я бы рассмеялась. Ты понимаешь? Он меня удивлял. Он делал противоположное тому, что я ожидала.

— Ты думала, что с тобой будут обращаться бережно, а он просто шокировал тебя, сделав все наоборот. Возможно, он так поступает с каждой — кто его знает, — но, может быть, это имеет какой-то магический смысл? Я думаю, что тебе нужно поговорить с Флориндой и все ей рассказать. Можешь довериться ей, она поможет.

Сьюзен была безутешна. Мы еще долго разговаривали и признались друг другу в своих опасениях.

Сьюзен снова поклялась, что не будет разрывать отношений с родственниками — семья ей дороже, чем так называемая «магия». Потом она поинтересовалась, сможет ли ее племянница пользоваться бассейном, если она переедет в новый дом? — Конечно, — ответила я, — но обязательно поговори обо всем с Флориндой, — я знала, они потребуют, чтобы она порвала со своей семьей, но не хотела сообщать ей об этом заранее.

Мне так хотелось иметь подругу, которая не играла бы со мной в игры, — мне так хотелось доверять кому-нибудь. Я рассказала ей о своем безумном увлечении Гвидо, поведала о своих переживаниях и сексуальных играх, призналась, что он остановился, так и не дойдя до настоящей близости и ничего при этом не объясняя. Она заикнулась было о своих сексуальных приключениях, которыми ей хотелось поделиться, но вдруг испуганно замерла. Когда я поддержала ее исповедь, она спросила:

— Что? Рассказать о себе? А ты никому не расскажешь?

— Сьюзен! Когда я так поступала?

Я была потрясена. Предать человека? Почему она сказала такую жестокую вещь? Если бы я только понимала, что на самом деле она имела в виду, рассказывая о себе, вся моя жизнь могла бы пойти подругому. Этот очевидный страх предательства, как у ребенка, был ее собственной моделью поведения. Если бы я поняла это, то смогла бы избежать разрушительных, ломающих мою жизнь ударов. Хотя иногда все, что происходит с нами, оборачивается во благо: возможно, я стала бы писать книги, но не нашла бы в себе мужества написать именно эту, освободившую меня от лжи, в которой я жила.

Я пообещала Сьюзен, что ее сексуальные тайны останутся со мной. Она рассказала мне несколько историй, тайну которых я действительно храню до сих пор.

В конце нашей беседы Сьюзен поблагодарила меня, уверенная, что оказалась у моей двери не случайно. Я снова попыталась убедить ее поговорить с Флориндой. Мы обнялись, обещали дружить и поклялись хранить тайны, которыми поделились.

Я позвонила Флоринде и рассказала ей о том, что произошло со Сьюзен, не упоминая наши исповеди.

— Ты ведь НИЧЕГО не говорила ей о нашем мире, Эллис, правда?

— Нет. Я велела ей поговорить с тобой.

— Этот хрупкий кусок дерьма! Что она думает о себе?! Что она сделана из фарфора?! Надо было начать с другой, с этой жиряги. Я поговорю с тобой позже. Лучше бы ты не открывала свой рот. Ты меня слышишь? Или ты В САМОМ ДЕЛЕ хочешь получить?!

Вечером Сьюзен и Мирна отсутствовали на занятиях. Карлос усадил меня в первый ряд, подмигивая и смеясь, как будто мы оба владели потрясающей тайной, отчего легкая ревность пробежала по классу. Рамон, сидя за мной, изнывал от любопытства, а во время перерыва засыпал вопросами.

Карлос как будто не мог остановиться и продолжал хихикать: «Да, мы потеряли ее! Another one bites the dust»[46].

«Маленькая мисс „недотрога“», — рычала Флоринда.

Все выглядели озадаченными, в то время как у меня было чувство редкого наслаждения от обладания общей с «папой» тайной, смешанное со скорбью от чувства утраты Сьюзен. Моя затея имела смысл только для меня. Конечно, Карлос был магом. Однако люди приходят и уходят. Карлос велел мне позвонить Сьюзен и сообщить ей, что это была моя идея, требовал признаться, что я сводница, которая решила, что он обязан спать и с ней, и с Мирной, заставил меня просить у Сьюзен прощения. Несмотря на всю нелепость этого приказа, я выполнила его. К чести Сьюзен, она ответила: «Да мне пофигу! Так я тебе и поверила!»

На следующее утро Сьюзен позвонила мне и сказала, что она поспешила, отнесясь ко всему происшедшему слишком серьезно. Она не собиралась спать со старым развратником, и не должна была так расстраиваться. Она поговорила с Флориндой, и все опять стало хорошо.

Я была довольна, но еще раз обратила внимание на любопытную деталь. Почему Сьюзен простили и так быстро, не наказав, разрешили посещать занятия? Флоринда в течение нескольких дней еще продолжала рычать, но теперь она терзала меня, подозревая в том, что у нас был разговор по душам со Сьюзен. Я отказывалась сплетничать, но она донимала меня. Может быть, Сьюзен нарушила нашу клятву? Почему Фло подозревала меня? Я не могла найти объяснения. Вскоре Карлос уже расхваливал Сьюзен перед группой за высокие, как у блохи, прыжки, а также за «внезапное изменение своего мнения и полный отказ от семьи», — мужественный поступок, на который способен только Саймон.

Он говорил: «Когда Саймон отрезал свою семью перепросмотром, они умирали в таком порядке: сначала мать, потом отец, — Карлос прижал свой большой палец к ногтю указательного, показывая этим жестом, как прервать жизнь родителей. — Сьюзен отрезает каждого из них точно так же! Когда вы так поступаете, говорил дон Хуан, они погибают немедленно, как будто вы давите блох. Все они — блохи».

Через несколько дней Сьюзен получила новое имя — Фифи Ляру, а Мирна стала Равеной Макклауд.[47]

На той же неделе мне позвонила Флоринда и пригласила меня в сад, а не к Карлосу в дом, — это было необычно. Она велела мне одеться попроще, потому что надо было собирать фрукты и не выглядеть слишком нарядной. После Тулы я стала образцом для подражания, и Флоринда иногда огрызалась на меня за чрезмерное усердие. Я надела джинсы «левис» и шелковую блузу в горошек.

Мои волосы, превратившиеся в мочало, не поддающееся укладке, которые Карлос уже несколько месяцев не разрешал подстригать, я попробовала уложить гелем.

Прийдя туда, я увидела Равену, одетую в черные джинсы и черную футболку, — обычная для нее одежда панка. Потом появилась Фифи с голым животом, на высоких каблуках, одетая в бриджи и сексуальный топ. Ее губы были накрашены ярко-красной помадой, длинные волосы повязаны ярким шелковым шарфом и идеально завиты. Разве Флоринда не сказала ей, что мы собирались, стоя на лестницах, в жару, собирать фрукты? Зачем она надела туфли с высокими каблуками? Я знала, что за голые животы обычно немедленно отправляли в вечное изгнание, и задавалась вопросом, почему Флоринда не предупредила ее.

Мы не собирали фрукты. Мы даже близко не подошли к саду. Когда мы стояли на тротуаре, Карлос вручил нам несколько кумкватов, а затем пригласил в дом. Когда мы уселись бок о бок на скамью в гостиной, он сказал, что стена позади нее имеет вход в другое измерение и если мы отклонимся назад, нас может засосать в параллельный мир.

Мы выслушали краткую лекцию о параллельных мирах, а потом нас отпустили. Когда мы уходили, Карлос посмотрел на меня и сказал: «Мне нравится твоя экипировка, Эллис!» Я было успокоилась по поводу не слишком элегантной одежды — Карлос никогда не видел меня в джинсах. Но было совершенно очевидно, что он говорил со злобным сарказмом.

Тем же вечером он позвонил мне и сказал, что рядом с Фифи я выглядела уродливо и плохо одетой.

Он твердил, что я ревновала к ней! Флоринда пробовала защищать меня: «Ты пригласил Эллис работать в саду! Ты не подрезал ее волосы, и ты ожидаешь, что она будет выглядеть ухоженной? Уже прошли месяцы!»

Карлоса распирало от гнева. Это было испытанием — посмотреть, были ли мы, три женщины, «энергетическим целым». Так и не приняв решение, он на следующий день отправил Фифи ко мне, чтобы продолжить обсуждение планов проживания в моем доме. Карлос приказал сообщить ей, что дом не куплен, а арендован мной. Я спросила, как в таком случае объяснить Фифи правомерность полной реконструкции дома с приглашением подрядчиков, рабочих? Он проигнорировал этот вопрос.

Находясь у меня, Фифи сказала, что Карлос хотел полностью перестроить для нее первый этаж, ведь она «особое существо» и должна иметь свой собственный вход. Поэтому некоторые стены надо возвести, а другие сломать. Я только поразилась тому, как легко Фифи распоряжалась моими деньгами. Кто же знал, что Карлос говорил ей, что у меня глубокие карманы и они в ее распоряжении? Тем временем Равена планировала установку двух телефонных линий.

Через неделю весь план был отменен без объяснений. Равена позвонила мне, пробормотала что-то невнятное: «Ты не думай… Возможно, позже…» — и оставила мне кипу своих телефонных счетов.

Она говорила, запинаясь, и я была уверена, что речь была написана под диктовку.

Позвонила Флоринда и велела мне при встрече ни о чем не говорить с Фифи. На следующий день, на занятиях в воскресном классе, Фифи подошла ко мне и передала слова нагваля, считавшего, что без правильной энергии ей не следует переезжать ко мне.

— У тебя все в порядке? — поинтересовалась я.

Она пожала плечами:

— Поначалу это было так таинственно… но… Да, все хорошо.

Через несколько часов мне позвонил взбешенный Карлос и начал передразнивать меня с какой-то особой жестокостью:

— У тебя все хорошо? У тебя все хорошо? Ты что думаешь? Ты такая замечательная, такая особенная, что они умирают из-за того, что не могут жить с тобой? У тебя все хорошо? Они презирают тебя! Они НЕНАВИДЯТ тебя! У тебя все хорошо? У тебя все хорошо?

Позвонила Флоринда и проорала:

— Разве я не просила тебя НИЧЕГО НЕ ГОВОРИТЬ?! РАЗВЕ Я НЕ ПРОСИЛА?!

Внезапно я вспомнила свою учебу в средней школе. Не раз я была на грани исключения из-за неприятия авторитаризма учителей-мужчин или директора школы. И меня неизменно спасали преподаватели-женщины, которые оправдывали меня, говоря, что я была у них самой лучшей ученицей по литературе. Мои учителя французского также просили руководство не выгонять меня, повторяя, что я была лучшей ученицей по их предмету. В классе у меня были друзья не только среди «приличных», я дружила даже с изгоями. В любой школе, где бы я ни училась, я находила друзей во всех социальных слоях. Не желая носить ярлыки, я отказывалась принадлежать какому-то одному клану и вместо этого курсировала между ними.

Фифи, как мне представляется, была классической стукачкой, доносившей все услышанное учителям. А Гвидо — «маменькиным сынком», который не бежал к папе, а спрашивал разрешения у «мамы Флоринды», можно ли взять меня в кино на фильм Кроненберга. Флоринда могла слегка побранить его: «Оставь Эллис в покое!» И тогда у него не хватало мужества повести меня куда нибудь без «родительского разрешения». Почему Гвидо не мог пригласить меня в кино сам? Ведь это никого не касалось, и, кроме того, он уже понимал, что Карлос Кастанеда не мог читать чужие мысли. Он был тем ребенком, который всегда должен просить разрешение. «Хороший мальчик», сделавший татуировку, чтобы выглядеть «плохим»?

После того как Фифи в точности передала Карлосу все то, что я ей рассказала, поклявшись держать наши признания в тайне, он принялся изгонять меня отовсюду: с работы в офисе, с должности менеджера книжного магазина, из воскресного класса, из вечернего класса — отовсюду.

Мне почти никто не звонил. Наверное им запрещали, а они были хорошими солдатами.

Единственными людьми, которые разговаривали со мной или навещали, были старые друзья, занимавшиеся в воскресном классе Карен Вильямс, всегда храбрая и любящая, а также мой преданный друг Ричард Дженнингс. Карен совершила беспрецедентный поступок, написав Карлосу письмо протеста. Рискуя собственным положением ради истины, она утверждала, что я никогда не делала того, в чем он меня обвинял. Это был поступок, невозможный с точки зрения подхалимов Карлоса. Без Карен и Вильямса, да еще тех немногих старых друзей, которых я втайне от всех сохранила в «старой жизни», я могла бы в конце концов действительно совершить самоубийство. Я сдалась.

Grand guignol «Театр паранойи» дошел до того, что обвинения в мой адрес стали противоречить собственным правилам Карлоса. Он свирепствовал на меня из-за «советов» ученикам воскресного класса в ответ на их откровения, одновременно приходя в ярость от того, что я не доводила эти признания до сведения Карлоса Кастанеды, нагваля! Это было правдой. Я была против продвижения людей, злословящих за спиной.

Я спросила Саймона, что он думал по поводу того, что Карлос не только разрешал, но и настойчиво поощрял «стукачество».

— Почему этих людей не наказывают, — воскликнула я, — за их низкопоклонство, за постоянное предательство? Его ответ удручал:

— Их информация слишком ценна.

Одним из немногих достоинств Саймона в моих глазах было то, что он не принимал участия в этой низости. Я от души восхищалась им за эту позицию, но он нарушил наши взаимные договоренности и я разочаровалась в нем. Его постоянно преследовал страх, и, чтобы иметь какие-то преимущества и выступать с позиции силы, он пытался узнать обо всех как можно больше. Из-за такого объема информации он со всеми испортил отношения. У него, как и у всех нас, было множество потребностей, но только обладание информацией могло компенсировать его «комплекс кастрации».

Однажды Пуна, с которой мы были очень близки до моего изгнания, позвонила мне и предложила оплатить мою регистрацию на следующем семинаре в Мексике, где Фифи предстанет на сцене в качестве нового триггера. Я ответила, что ее предложение отдавало дурновкусием. «Я думала, что энергия сделает тебя лучше», — пыталась она меня убедить. Фифи теперь стала компаньонкой Клод, сместив Булу.

Неожиданно Гвидо нанес мне весьма и весьма церемонный визит. Я предположила, что Флоринда разрешила ему это сделать. Он снова взревновал, когда увидел цветы в моей комнате, и допытывался, кто их преподнес. Я была тронута просто потому, что он пришел. Согласно кодексу, по которому мы жили и к которому Гвидо так искренне относился, мы не говорили ни о чем важном.

Однако он пытался уговорить меня принять вместе с ним участие в местном книжном фестивале и прочесть что-нибудь из классики. Этот чуткий жест слишком запоздал.

Как-то раз зашла Флоринда и заметила с отвращением, что я «отекла». Это было как раз накануне месячных, которые из-за чрезвычайного напряжения, в котором я находилась, задерживались. Отеки действительно были больше, чем обычно. Флоринда подумала, что я «торчу» на наркотиках, и быстро уехала. Однако ирония заключалась в том, что я, сдерживая тошноту из-за мигрени, ни к чему, кроме аспирина, не прикасалась в течение многих месяцев. Я боялась принимать любое лекарство — жестокое решение, рожденное абсолютным страхом. Неужели Карлос или Флоринда не видели этого своим магическим зрением? Вскоре Астрид и Флоринде пришлось принимать большие дозы болеутоляющих из-за проблем с зубами. Дантист прописал им обычные в этих случаях викодин и адвил, но при этом они продолжали заниматься сексом с Карлосом и готовить ему еду. Только я одна была ядовитой!