Глава 5

— Ы-ы-ы-ы… — тянул на одной ноте председатель, потом вдруг внезапно заткнулся и растерянно произнёс. — Это не Таисия.

— Знамо дело, — подтвердил Митрич. — Таисия и при жизни-то красавица не была, а как померла, так и вовсе подурнела. Ну-ка, посчитай, сколько с весны-то прошло? Да и как бы покойница сюда пробралась? Ещё и с гробом? — дядь Вася почесал затылок.

— С-с-с-с… — засвистела возле меня Зинаида, которая от испуга ухватила меня за руку и теперь не отпускала.

— Чего ссыкаешь? Нормально говори, — буркнул Митрич.

— Степанида! — выкрикнула Зиночка.

— Чего Степанида? Думаешь, она приволокла гроб с покойницей? А что, Стёпка может, — задумчиво протянул Митрич. — Она по молодости ого-го, огонь-баба была… А со Таиской они завсегда в контрах были. Мужика по молодости не поделили, вот и лаялись на пустом месте, — пояснил знаток женской натуры.

Я молчал, не встревая в дискуссию, разглядывал бабку, лежащую в гробу, и что-то в ней казалось мне неправильным. Вот будет весело, если я оказался в какой-нибудь альтернативной реальности, и сейчас покойница восстанет из гроба, да как пойдёт всех кусать. Хотя нет. Это уже на апокалипсис с зомби похоже.

— Это из-за кого, из-за дядь Коли, что ли? — полюбопытствовала Зина, дослушав до конца рассуждения Митрича.

Я с удивлением покосился на девушку: интересно всё-таки устроен женский мозг, только что орала, вон, даже руку мою до сих пор не выпустила, а стоило услышать сплетню, сразу весь страх прошёл.

— Не, Стёпка за Кольку назло мне вышла! — горделиво приосанившись, заявил дядь Вася. — А Таисия…

— Да кому ты сдался, конь плешивый! — раздался сердитый незнакомый женский голос. — Я за Колю маво по любви вышла! А Таська твоя стерва была, стервой и померла!

— Ы-ы-ы-ы… — завыл Иван Лукич, выпучив глаза, тыча пальцем в сторону гроба.

— Лукич, ты чего глаза пучишь? Сердцем, что ли, плохо? Зинка, хватит орать, не видишь, председателю поплохело. Давай, качай его. Ещё помрёт, неровен час, куда нам без председателя тогда?

Я переводил ошалелый взгляд с бабки, восставшей из гроба на заикающегося Ивана Лукича, который побледнел до синевы и застыл памятником Ленину, вытянув руку вперёд. Только впереди у него оказалось не светлое будущее, а сухонькая старушонка с цветами, презрительно скривившая губы.

— Ты, Митрич, дураком был, дураком и помрёшь, — фыркнула бабулька.

— Говорю же, любила меня, — дядь Вась выкатил грудь гоголем. — Вона как ярится!

— Степанида Фёдоровна! — воскликнула Зиночка, и покрепче прижимаясь пышной грудью к моей руке

— Какого чёрта, дуры ты старая⁈ — внезапно заорал председатель отмерев. — Ты зачем сюда гроб притащила? А?

— Дык примерить, — спакойненько так заявила бабка. — Слышь, сынок, подай-ка мне руку. Что-то вылезти не могу.

— Я? — уточнил я.

— Ты, ты. Митрич старый конь, а Лукич — председатель! — пояснила бабка.

Я аккуратно отцепил от себя Зиночкину ладошку, шагнул к гробу. Легко подхватил бойкую старушку подмышки, вытащил её из домовины и поставил на деревянный пол.

— Ох, ты ж, силён! — совсем по-девичьи хихикнула недавняя покойница. — Спасибо, милок. — Так, ты, стало быть, наш новый…

Договорить Степанида не успела, позади меня раздался глухой стук, я стремительно обернулся и увидел на полу председателя.

— Слабак, — чиркая спичкой о каблук сапога, констатировал Митрич.

— Да вы чего стоите? — рявкнула Степанида. — А ну, Михална, сердце глянь! Ох, ты ж, несчастье-то какое! — запричитала бабулька.

— Ой! — пискнула Зинаида и кинулась к посиневшему Ивану Лукичу.

Дрожащими пальцами девчонка принялась развязывать тугой узел галстука, короткие ногти цеплялись за ткань и срывались. Не раздумывая, я присел рядом, дёрнул, освобождая горло председателя.

— Спасибо! — Зиночкины пальцы прижались к вене на красной шее Звениконя. — Фух… Стучит!

— Стучит? — грозно переспросила Степанида.

— Стучит! — уверенней произнесла Зинаида. — Его надо положить куда-нибудь… Не на полу же… Нехорошо как-то…

Девушка растерянно окинула взглядом пустую комнату, а потом мы все как-то не сговариваясь, посмотрели на пустой гроб.

— Ну а что, хорошая домовина. Качественная. И подушечка красивая, — высказал всеобщее мнение Митрич. — Хватай за ноги, Ляксандрыч, а я за плечи.

— Нет, Митрич, давай ты за ноги, я-то помоложе буду, — не стал говорить и посильнее, чтобы не обидеть мужичка.

— Ишь ты… помоложе, — добродушно буркнул дядь Вася. — Посмотрю я, как ты с топором управишься, потом и поговорим. Раз, два, взяли, — скомандовал Митрич.

Мы подхватили обмякшее тело председателя и под руководящие реплики женщин перенесли и уложили Ивана Лукича в гроб.

— Фух, ну и здоровый же лось, — прихватив поясницу ладонью, прокряхтел Митрич. — Отъелся на жениных пирогах, на председательском месте. Ты чего, Степанида? Чего делаешь-то?

— А что? Хороший букетик, не на пол же его ложить.

Старушка недолго думая сложила председателю на груди руки крест-накрест, под них засунула цветы. Я потряс головой, пытаясь примирит себя с этим театром абсурда. Может, я всё-таки в реанимации, и вот это все — галлюцинации?

Я посмотрел на Степаниду, которая поправляла подвядшие листики, на Зиночку, которая колдовала над телом Ивана Лукича, щупала пульс, прикладывала своё ухо к сердцу. На Митрича, который с невозмутимым видом курил самокрутку. И… ущипнул себя за запястье.

— Чёрт! — вырвалось у меня, я поморщился.

— Что такое? — всполошилась Зиночка. — Вам плохо, Егор Александрович?

— Мне хорошо, — торопливо заверил я. — Как Иван Лукич?

— Пульс в норме, просто обморок, — ответила фельдшерица.

— И долго он так… лежать будет? — уточнил у девушки.

— Ну-у… — уклончиво протянула Зинаида. — По-разному бывает. Нашатырь надо, — решительно произнесла Зина. — Да где его тут взять?

Мы невольно оглядели пустые стены комнаты. Из мебели в помещении находился один цветочный горшок с землёй, но без цветка, выгоревшие занавески и табурет, сиротливо стоящий в углу. На него чья-то заботливая рука уложила постельное бельё. Видимо, для нового учителя, то есть для меня. Только на что новый жилец будет его стелить, никто от чего-то не подумал.

— Может, по морде его того-самого? — выдвинула предложение Степанида.

— Ты чего, Стёпка, — Митрич изумился до такой степени, что едва не выронил изо рта папироску. — Всё ж таки председатель! Не абы кто! Тут понимать надо! — для пущей важности дядь Вася задрал вверх указательный палец, пожелтевший от табака. — Не, тут с лекарской точки зрения надобно подходить. Медицина, что скажешь? — обратился к Зине.

— Да что тут говорить! — всплеснула руками Зинаида. — Нашатырь надо! Или скорую вызывать.

— Скорую вызывать резону нет, — скривился Митрич.

— Почему? — полюбопытствовал я.

— Да пока доедет, председатель окочурится, — доверительно пояснил мужичок.

— Дурак, ну, как есть дурак, — покачала головой бабка Степанида, аккуратно вытерла кончиком белого платка уголки губ, сурово сдвинула брови и приказала. — А ну-ка, Михална, хватит мямлить. Сынок, — обратилась ко мне. — Глянь-кось на кухне в ведёрке, вода стоит, али нет?

Два шага, и я уже в так называемой кухне. Оглядел нехитрые пожитки и обнаружил эмалированное ведро на печке. В нём действительно оказалась вода, и даже ковшик свисал с железного бока. Набрав немного, вернулся к честной компании.

— И зачем тебе вода? — проворчал Митрич. — Чай, не ведьма деревенская, заговоров не знаешь.

— Тьфу на тебя, дурак старый! У-у-у, так бы и дала в лоб!

Степанида закатила глаза, приняла из моих рук ковшик, набрала в рот воды. Щёки у старушки раздулись, я едва сдержался, чтобы не улыбнуться. До того боевая бабулька стала поводить на хомяка. Боевой такой худощавый хомяк.

Недолго думая, старушка подскочила к неподвижному председателю и фыркнула водой прямо ему в лицо.

— Степанида Фёдоровна! — ахнула фельдшерица.

— Ай, молодца! — задорно выкрикнул Митрич. — Ну, Степанида, ну огонь-баба!

— Тьфу на тебя, конь плешивый, — вернула комплимент бабулька.

— Пампушечка моя, дождик пошёл, бельё занести бы… — забормотал Иван Лукич, утёрся ладонью и попытался перевернуться на бок.

— Это он кого пампушечкой обозвал? — оживлённо воскликнула Степанида. — Люську свою, что ли?

— Так она ж вобла воблой, — поддержала Зиночка.

— Корма у неё что надо, да и спереди порядок, — хохотнул Митрич.

— Корма? Что корма? Помокли? Сгорели?

Иван Лукич подскочил в гробу, как подорванный. Попытался подняться, но у него не получилось. Председатель с размаху завалился на спину и замер, таращась в потолок.

— Что со мной, Люсенька? — простонал Звениконь голосом смертельно больного человека. — Что-то нехорошо мне, голова кружится и общее недомогание…

— Какая я тебе Люсенька? — передразнила Степанида. — Глаза разуй-то! Да и не дома ты!

— Степанида Фёдоровна? — слабо удивился Иван Лукич. — Вы как здесь? А я где? — заволновался председатель, приподнялся в гробу и тут сообразил, где он лежит.

Со щёк мужчины, только что пышущих деревенским здоровьем, опять стекли все краски.

— За что? — проблеял Звениконь.

— Хватит ныть! — рявкнула Степанида. — Пришёл в себя? Вылазь! Не для тебя гроб готовила. Ишь, разлёгся в грязной обуви! А мне стирай потом! Вона, и кружавчики помял, ирод. А ну, вылазь! Кому говорю!

Старушка смотрела на очнувшегося односельчанина, сурово поджав губы.

— Гроб? Какой гроб?

Председатель растерянно глянул на нас, потом опустил глаза вниз, обнаружил себя, сидящим в домовине, и букетик цветов, скатившийся ему в ноги. Подпрыгнул на месте, плюхнулся обратно, неудачно завалился на бок. Деревянный ящик перевернулся и под ругань Степаниды перевернулся.

Председателя накрыло кружевным покрывалом и домовиной. Я шагнул к мужику, подхватил гробовину за край, приподнял и поставил на пол. Тихо подвывая, то и дело поминая какую-то мать, Иван Лукич распластался на полу в позе большого неуклюжего жука, шевеля руками и ногами. Чуть погодя председатель поднялся на четвереньки, затем с моей помощью принял вертикальное положение.

— Ты какого чёрта, дура старая, в гроб залезла? — без перехода, моментально озверев, заорал Звениконь на Степаниду.

— Ты кого дурой старой назвал, Лукич? — взбеленился Митрич, подскакивая к председателю. — А ну, извинися перед женсчиной! — потрясая кулаком, завопил дядь Вася.

— А ну, цыц, петухи ощипанные! — командным голосом рявкнула бабулька божий одуванчик. — Раскукарекалися!

Да так рявкнула, что я не зааплодировал от восторга. Воплем примерно такой же мощи будил нас старший сержант Рыбалко, когда я служил в армии. Сколько лет прошло, а до сих пор помню, как вскакивал с койки, не продрав глаза, на чистом автомате. Просыпался уже на бегу, по дороге к умывальнику.

— Учётчица! — гордо приосанившись, крякнул Митрич, подкрутив несуществующий ус.

— Фёдоровна! — раненым зайцем заверещал Иван Лукич, тут же сменив тональность. — Ты с какого ляду в домовину полезла, а?

— Так примерить, — внезапно засмущалась старушка, вмиг растеряв весь боевой пыл.

— Чего? — в три голоса завопили председатель, фельдшерица и дядь Вася.

Я тихо давился смехом, наблюдая за бесплатным цирком из первого ряда, так сказать. Отошёл к окну, облокотился на стенку и не отсвечивал. Присесть на подоконник не рискнул, не дай бог, обвалится.

— Чего ты сделала? — в абсолютной тишине переспросил Иван Лукич.

— Примерить решила, — огрызнулась Степанида.

— Да с какого рожна, Степанида Фёдоровна? — устало вздохнула Зинаида.

Бабулька зыркнула на неё, недовольно поджала губы, но потом всё-таки поведала нам свою душещипательную историю.

— Иак, а что? — начала она. — Я у тебя на приёме надысь была?

— Была, — подтвердила фельдшерица.

— Вот! — бабка обвела нас взглядом победителя.

— И что? — встрял Митрич.

— А то, старый пень! Михална мне сердце-то послушала, и говорил: хикардия у меня. Вот! — Степанида гордо выпрямилась. — Так и помереть, говорит, недолго. Нервничать нельзя, отдыхать больше, — перечисляла старушка, старательно загибая пальцы. — А когда тут отдыхать? То уборка, то засолка, то огород! Помочь ить некому! У всех свои дела! Где тут матери дела поделать? — распалялась бабулька. — На работе суета, дома полно людей.

— Да тише ты, угомонись, — поморщился председатель.

Митрич стоял и восхищённо таращился на раскрасневшуюся Степаниду. На лице его застыла блаженная улыбка, дядь Вася явно вернулся мыслями в свою молодость. В ту саму пору, когда сцепились из-за него Стёпка и покойная Таисия.

— Степанида Фёдоровна, я ж вам капельки прописала, — встряла Зинаида. — Вы их пьёте?

— Пью, всё, как велено, утром и вечером, — кивнула бабушка.

— Да ты ещё нас переживёшь Стёпушка. Какие твои годы! — ухнул Митрич.

— Тебя так точно, конь плешивый, — хмыкнула подруга дней его суровых.

— Ну, хорошо, — повысив голос, снова заговорил Иван Лукич. — Решила ты, Степанида, гроб примерить. Тьфу ты, и ведь взрослая баба… женщина! А ума… — Звениконь махнул рукой и продолжил. — Домовину ты откуда взяла?

— Так я Рыжего попросила, он и притащил, — с готовностью объяснила старушка.

— Пьёт? — печально вздохнул Митрич.

— Пьёт, — кивнула баба Стёпа.

— Но почему сюда-то? У тебя что, своего дома нет? Тащи к себе и выставляй во дворе. Там и примеряй сколько влезет! — рявкнул председатель, не выдержав накала страстей.

— Да ты что, Лукич, белены объелся? Михална, он головой-то не сильно повредился, когда бухнулся? — возмутилась Степанида.

— Теперь-то что не так? — устало вздохнул Иван Лукич, вытащил из кармана огромный клетчатый платок и промокнул лоб.

— Всё! дома у меня что?

— Хозяйство, — первым откликнулся Митрич.

— Хозяйство имеется, верно, — фыркнула Степанида. — Дома у меня семья! Дочка с зятьком, да внуки на побывке. Ну и Коленька мой, куда ж ему деться.

В этот момент мне показалось, что бабулька едва сдержалась, чтобы не показать Митричу язык. Мол, проворонил своё счастье, теперь локти кусай. Дядь Вася печально вздохнул и полез за очередной цыгаркой. Надо бы выяснить у него, где такой знатный табачок берёт.

— И что? — прервал мои мысли председатель.

— А то, дурья твоя башка! — Степанида упёрла руки в бока и сверкала глазами. — Коленька мой увидит меня в гробу, опечалится. А то и с перепугу помрёт, родименький! Останусь без кормильца!

— Ну, дура баба, как есть дура! — плюнул председатель, махнул рукой и вышел из комнаты, не оглядываясь.

За ним побежала Зинаида.

— Иван Лукич, вы меня до дома-то подвезёте?

— Подвезу, чего уж… — пробурчал председатель уже на выходе.

— Чегой-то я дура? А? Ты сам подумай, Лукич! Дом-то пустой, нет тут никого. Вот я и того! А тут вы! Я ж не знала! А всё ты, конь плешивый!

Степанида зыркнула на опешившего Митрича и метнулась вслед за Зиной и Звениконем.

— А я-то с какого боку?

Дядь Вася отмер и пошёл следом за весёлой компанией. Через минуту я остался совершенно один в комнате с домовиной по центру.

Загрузка...