Учитель. Назад в СССР

Глава 7

«Какого лешего? Дайте поспать!» — мелькнула мысль, я перевернулся на другой бок и продолжил давить подушку. Подушка давила в ответ. Не открывая глаза, я попытался подмять её поудобней. Но рука наткнулась на что-то деревянное. Это меня удивило. Кровать у меня была большая, двуспальная, специально заказывал широкую, чтобы наконец-то хотя бы на пенсии высыпаться в человеческих условиях, а не как всю жизнь, когда приходилось тулиться на узкой койке или в спальнике. Так что никаких бортиков и выступов под руками не должно ощущаться.

Открыл глаза и первую минуту не мог сообразить, где я нахожусь, почему в моём доме облезлые доски и сколько я вчера выпил, раз остался ночевать в чужом месте, да ещё и на полу?

Орать над ухом перестали, я решил, что мне всё приснилось. Закрыл глаза, приходя в себя, прикидывая, у кого из старых друзей мог вчера так набраться? Напиваться в хлам мне в принципе несвойственно. На пенсии и вовсе веду здоровый образ жизни, особенно после больнички. Так какого чёрта произошло, раз я так ухандокался?

Стоп, не сходится. Организм чувствует себя нормально, сушняка нет, голова не гудит. «Сан Саныч!» — осенило меня, я раскрыл глаза и чертыхнулся. Избушка-развалюшка никуда не делась, сам я лежал в гробу. Надо отметить, прекрасно выспался.

Повалявшись ещё минуту, я легко выбрался из необычной кровати, потянулся и потопал на кухню. Прихватил ведро и забытый на подоконнике ковшик, из которого, кстати сказать, можно было вчера попить чаю, но не судьба.

Утро в деревне всегда начинается с первыми петухами. Именно они будят солнце, а уж оно пробуждает весь мир. Там у себя я привык вставать на час позже рассвета. Эти первые часы принадлежали только мне. Делал зарядку, подтягивался, обливался, варил себе кофе, неторопливо завтракал. А потом и день начинался.

Со стороны кажется, что у пенсионера нет никакой жизни, спи да ешь. Но это смотря какой пенсионер. Мы с моей женской бригадой активничали напропалую, старались и для людей, и для себя. Поэтому здесь, в новом мире, утро для меня не изменилось.

Поставил ведро с водой на крыльцо, от души потянулся и огляделся. Так, колодца то ли нет, то ли он на заднем дворе, надо будет поискать. Травы местами по пояс, надо спросить у Митрича про газонокосилку. Тьфу ты, чёрт, какая косилка? Коса — самое то. Деревья ломятся от фруктов, часть урожая сгнила на земле. Странно. Если деревенские вынесли подчистую всё барахло покойной Таисии, почему оставили не тронутыми деревья? Закатки на зиму — это святое. Даже я на пенсии не брезговал. Какая у меня аджика по собственному рецепту. Чистый огонь, а не аджика. Надо будет снять остатки фруктов, может варенье, или компот какой наварю на зиму.

Мозг фиксировал все недочёты, по-хозяйски оценивал объём работ, делал заметки, что починить, прикупить, убрать, поставить, наладить.

А вот и временный турник, кивнул сам себе, обнаружив что-то типа летней кухни в дальнем углу. Железная конструкция без крыши, под ней стол с двумя скамьями, рядом кирпичная печурка. Видимо, как раз для летних заготовок. «Прекрасная выйдет беседка к следующему лету», — решил я, определившись, где займусь зарядкой.

Тут же на одном из столбиков нашёлся прикрученный намертво умывальник. Заглянул внутрь, скривился, решил умываться с помощью ковшика. За время отсутствия хозяйки умывальник превратился в проржавевшее изнутри недоразумение. Почищу, тогда и залью водой.

Отнёс ведро к ближайшим зарослям травы, сгонял в нужник, заодно оценил масштаб катастрофы. Домик неизвестного архитектора резко стал первым в списке срочных дел. Да и зима не за горами, не помешает утеплить.

Ну а после пошёл плескаться, экономя воду, умываться и чистить зубы. Сначала, правда, хотел гигиенить с помощью пальцев. Не привык пользоваться чужой зубной щёткой. А потом всё-таки сообразил: тело-то не моё, а Егора. Получается, что щётка его вроде как моя теперь, так что можно пользоваться. Своя же вещь, знакомая этому телу.

Ну а дальше, всё как в песне Высоцкого:

'Вдох глубокий, руки шире.

Не спешите — три, четыре!

Бодрость духа, грация и пластика!

Общеукрепляющая,

Утром отрезвляющая —

Если жив пока ещё, гимнастика!'

Я наслаждался свежестью и звуками деревенского утра, с удовольствием разминаясь в собственном дворе, прислушиваясь к голосам соседей, и строил планы на день. И тут мою размеренную тренировку нарушил нарастающий шум.

Прислушиваясь и пытаясь понять, что происходит на деревенской улице, я доделал отжимания на импровизированной перекладине, спрыгнул, отряхнул руки от ржавчины и двинул в сторону своего ведро-душа, чтобы ещё разок ополоснуться.

В этот момент возле моего забора образовалась галдящая толпа, которую возглавляли Митрич и Степанида. За ними толпились женщины разных возрастов, пару мужичков и толпа ребятишек. «Странно, что без председателя», — подумал я, и тут же нарисовался Иван Лукич на своём неизменном «виллисе».

— А я тебе говорю, ты виноватая! — разорялся Митрич. — Это ж додумалась, притащила гроб в чужой дом. Люди добрые, где это видано, чтоб гроб на себя примерять? — патетически воскликнул дядь Вася, размахивая незажжённой сигаретой.

— Да замолчи ты, конь плешивый, — отмахивалась от него Степанида. — С чего бы учителю помирать? Парень молодой, сильный. Красивый, девки, как мой Коля в молодости! — описывала меня баба Стёпа. — Привиделось тебе с пьяных глаз, и все дела! — припечатала старушка.

— С утра не употребляю, — гордо оповестил односельчан Митрич. — И тебе не советую, Степанида, — ехидно бросил в сторону бабульки.

— Ах, ты, пёс блохастый! — вскинулась тётка. — Ты посмотри на него! С вечера зенки залил с Рыжим, а с утра ему черти мерещатся.

— Какие черти? -и возмутился Митрич. — Говорю же: помер учитель! Лежит в гробу, сам весь белёхонький. И, главное дело, голый! — доверительным громким шёпотом сообщил он толпе.

— Го-олый? — протянул приятный женский голос. — Эх, бабоньки, что ж так не везёт-то! Как мужик голый и красивый, так сразу и труп тебе.

Дамы дружно рассмеялись.

— Митрич, так, а может правда, привиделось тебе с похмелья-то? А? — поинтересовалась грудастая дама в цветастом платке с половником наперевес.

Интересно, половник она для защиты от меня помершего притащила? Или просто собралась за толпой, пополнив ряды любопытствующих сплетниц?

— Да что б тебе, Клавка, репей на язык прилип, ежели я вру. Я ж говорю: пришёл с утра, молочка принёс учителю-то нашему, сальца кусочек да хлебушка, голодный-то поди, а у Таисии шаром покати. Ну, оно и понятно, померла-то давно, какое уж тут хозяйство, — начал издалека Митрич.

— И где-то молочко? Врёшь, поди, старый хрыч? — недобро прищурившись, поинтересовалась Степанида.

— Так выронил, — печально свесив голову, ответил дядь Вася. — Испужался, да и побег. А туесок-то и выронил где-то тут в траве.

— Ну, положим, не врёшь, — припечатала бабулька. — Дальше-то что?

— А дальше, — Митрич воспрянул духом. — Дальше я к окошку-то, значитца, подошёл. Мало ли, спит человек, то-сё, третье-десятое, — развёл руками мужичок.

— Дальше, — тётка Степанида не давала дядь Васе свернуть с пути рассказчика в дебри ненужных подробностей.

— Ну и вот… заглянул в окно… ба-атюшки! А там лежит наш учитель в гробине Степанидиной! Белый чисто снег! Голый! И цветочки вот так в ручках своих держит.

Дедок прикрыл глаза, задрал голову, сложил руки на груди, показывая, как я лежал с утра в домовине. Про букетик это он точно приврал. Прибрал я его на подоконник, не зная, куда выкинуть.

— Митрич, ты чего спозаранку нард баламутишь? — недовольно рыкнул председатель.

Звениконь сначала послушал, а уж потом обошёл толпу и встал напротив сказочника Василия Дмитриевича.

— Лукич! Бяда у нас! Учитель помер! — трагически голосом заявил Митрич, стянул картуз и свесил голову.

— Да что ты несёшь, старый пень! — враз побледнел председатель. — Ты с чего глупость такую взял? А? приснилось чего? Так пить меньше надо! Вот и не будет сниться! — присоветовал председатель Митричу.

— Чё сразу пить? Не пил я! Трезвый! На-ка вот, хошь, дыхну! Ха! — и Митрич дыхнул, быстренько придвинувшись к Ивану Лукичу, да так, что тот не успел отпрянуть. Председатель поморщился недовольно, затем удивлённо вскинул брови и протянул:

— Ты гляди-ка, и вправду не пил. Ладно, пошли, будем разбираться с твоим покойничком.

— Чего это он мой? — возмутился Митрич. — Обчественный он.

— Это ещё почему? — удивился Звениконь.

— Ну так, знамо дело. Учительствовать приехал, работа важная, обчественная. Стало быть, всё.

— Что всё? — с подозрением уточнил Иван Лукич.

— Стало быть, всё, что с Ляксандрычем приключится тоже обчественное дело, — серьёзно ответил Митрич.

— Разберёмся, — сказал, как отрезал председатель, и развернулся в сторону калитки.

Толпа дёрнулась за ним.

— Стоять! — рявкнул Иван Лукич, сообразив, что любопытные деревенские граждане потянутся следом за ним. — Так, Митрич, и ты, Степанида, со мной. Остальным ждать здесь, за калиткой! — приказал председатель. — Анна Сергеевна, ты за старшую.

Спокойная крупная женщина с косой вокруг головы, в чистом ситцевом переднике сурово кивнула, окинула взглядом притихшую толпу и перекрыла широкой спиной подходы к калитке.

— Так, это, Лукич, — занервничал Митрич. — Оно того-самого… Участкового звать надо… такие дела… — развёл руками дядь Вася.

— Разберёмся, — нахмурился Иван Лукич, отодвинул с дороги Василия Дмитриевича и шагнул к забору.

Тут уже я шагнул навстречу неожиданным гостям. Всё то время, что шли разборки и споры, я стоял, незамеченный никем, возле недоделанной беседки. Летняя кухня находилась в стороне от дорожки, проложенной к дому. От калитки, если специально не рассматривать двор, её не видно.

— Доброе утро, товарищи! — громко поздоровался я.

— Ой, ба-а-а-боньки! А покойничек-то и впрямь красавчик! — воскликнул всё тот же голос, который ранее сетовал на то, что я помер.

— А и вправду, Нинок, ты глянь-кось, какой парнишка. И голый! Митрич, и вправду голый-то! — подхватили женщины.

— Сильный!

— Учитель, а учитель! Ты какой предмет ведёшь? А то у меня дво-ойка-а-а.

— Ой, Галка, какая ж у тебя двойка? Тройка поди, а то и вся четвёрка! Целиком!

Толпа грохнула смехом.

— Ой, де-е-ва-а-ачки-и! Тут другой подход нужон! Столичный! Чай, не Петька твой деревенский, городской парнишка-то!

— Так в штанах-то у них одинаковое! — захохотала, видимо, та самая двоечница Галина. — Что у деревенских, что у столичных!

— И думают они одним местом! — подхватил кто-то.

— Ага, тем самым, на котором сидят! — женская компания разошлась не на шутку.

— И не стыдно вам! — пристыдила дамочек Анна Сергеевна. Ответить ей не успели.

— А ну, цыц, бабоньки! — рявкнул председатель и хотел что-то ещё сказать, но махнул рукой и уставился на меня, недоверчиво разглядывая.

— Доброе утро, Иван Лукич.

— Какое оно доброе! — махнул рукой председатель.

— Доброе утро, дядь Вася, — кивнул мужичку.

Дядь Вася смотрел на меня, раскрыв от изумления рот. Картуз выпал из его рук, и это включило речевой аппарат растерянного Митрича.

— Так ты чего… не помер что ли? — выдохнул Митрич.

— Так с чего мне помирать-то? Жив, здоров и невредим. Чего и всем добрым людям делаю, — добродушно ухмыльнулся я.

— Так чего ж ты тогда в гробу лежал-то? А? — заверещал Митрич. — Примерял или что? А всё ты, Стёпка! Сбиваешь молодёжь с пути! Головы дуришь! Вона, смотри, тоже примерял гробовину! — дедок развернулся к старушке, грозя пальцем.

— Да ты бы помолчал! — рявкнула баба Стеша, уперев руки в бока. — Перебаламутил всю деревню, а теперича я виноватая! Кто ко мне спозаранку в дом ворвался, вопя? Ты! Кто орал: помер, помер! Ты! Кто кричал: довела домовиной до микарда? Тоже ты!

Степанида шагнула к Митричу и ткнула ему указательным пальцем в лоб.

— Ты чего, Стёпа? Ты это брось! — растерянно забормотал Митрич. — Ну, ошибся, с кем не бывает. Окна-то мутные. Не разглядел. А ты чего в гробу делал, Ляксандрыч? Зачем меня в заблуждение ввёл? А ещё учитель! — возмутился дядь Вася, разворачиваясь ко мне.

— Так спать-то надо было где-то, — пожал я плечами. — Вот гроб Степаниды и пригодился.

— Ещё и смелый! — оценили женщины.

После этой реплики двор неожиданно накрыла тишина. Иван Лукич, Митрич, Степанида и вся честная компания разглядывали меня во все глаза, словно не верили тому, что учитель оказался жив. Первым очнулся председатель.

— Всё, концерт закончен, граждане, расходимся по домам! Напоминаю, сегодня в клубе лекция. Всем быть! — строго оповестил односельчан Звениконь.

— А танцы будут? — поинтересовался тот же самый задорный женский голос.

— Будут! Идите уже! — махнул рукой председатель. — Но только после лекции! А если на лекции никого не будет…

— Танцев нам не видать! — откликнулись хором женские голоса.

Видимо, не в первый раз Звениконь такое проворачивает.

— Ну, Ляксандрыч, ну ты жук, — закручинился Митрич. — Как меня подставил, а? Это ж надо! Эх!

Дядь Вася подобрал картуз, отряхнул его, нацепил на голову, ссутулился, сунул цыгарку в рот, прикурил, демонстративно не глядя в мою сторону.

— А всё ты, балабол! — беззлобно поддела Степанида. — Не разобрался и сразу кричать!

Дедок насупился, но промолчал.

— Дядь Вась, ну хочешь, я прям вот при тебе возьму и помру, а? — пошутил я.

— Ты глупости-то не говори. — строго глянула на меня баба Стеша.

— Вот-вот, — поддакнул Митрич. — Слушай, что Степанида говорит. Она плохого не посоветует. Потому — учётчица! — мужичок задрал кверху указательный палец. — Ладно, Ляксандрыч… — повертел головой.- Поди-ка лучше пошарься в кустах у забора. Думается, там-то я и потерял туесок. Эх, молоко-то поди разлилось… — печально вздохнул дядь Вася.

— Сделаю, — кивнул я и шустро метнулся к зарослям.

Авоська с хлебом и бутылкой молока, заткнутой старым кукурузным початком, и правда оказалась здесь. Следы побега Митрича хорошо прослеживались на примятой траве. Тут он, видимо, упал и выпустил сумку из руки.

— Дядь Вась, целое! — задрав авоську вверх, крикнул я. — Только у меня кружек нету, чтобы всех угостить. Придётся из одного ковшика пить, — предложил я, выбираясь из травы. — Вот, целое всё. Спасибо, а то я голодный, как чёрт, — сообщил довольному Митричу.

— Ох, ты, что ж это я, — председатель, который успел присесть на лавочку возле стола, хлопнул себя по лбу. — Я ж вам, Егор Александрович, вещички привёз! Обживаться! Посудку там, бельишко, ложки–поварёшки! Что бабоньки наши собрали. И раскладушку! А гроб мы сегодня уберём! Вы уж простите за вчера! — оправдывался Иван Лукич. — Неловко вышло, а всё Рыжий! Ты, Степанида, тоже хороша!

— А я что? Да ежели бы не мой гроб, так и ночевал бы учитель на полу. А тут хоть какая, а кровать! — возмутилась боевая старушка. — Ты вот что, Егор, ты приходи на обед. Борщом накормлю с пышками. Борщок-то у меня знатный! — подмигнула мне баба Стеша. — Некогда мне тут с вами, за внуками пригляд нужен. Дочка с зятем в райцентр собрались. Пойду я.

Степанида окинула Митрича с председателем суровым взглядом, отёрла губы краешком платка и пошла со двора. Возле калитки обернулась и звонко напоминал:

— Жду на борщок, сынок! Не забудь. Вона дом-то мой, с синим забором!

— Не забуду, спасибо! — крикнул я.

— Какая женщина, — покачал головой Митрич, провожая бывшую зазнобу глазами. — Ну что, Ляксандрыч. Пошли пожитки твои разгружать.

— И то верно, спасибо вам, Иван Лукич. И тебе, дядь Вася, — кивнул я, шагая рядом с председателем и дедком к «виллису».

— Да что вы, Егор Александрович, какое там! Замотался вчера, не проконтролировал. Василь Дмитрич тоже хорош. Знал же, что Рыжий пьёт, и не сказал. Я бы кого другого отрядил вещи вам привезти. Да что уж теперь… — Иван Лукич махнул рукой и открыл машину.

Внутри стояла коробка, из которой торчала ручка сковородки и скалка. Похоже, посуда теперь у меня есть, уже хороша. Рядом узел с какими-то вещами. Скорей всего простынки-подушки. Подушка точно есть, больно пухлый свёрток получился. Может, даже и одеялом каким кто поделился.

— Раскладушка… старенькая, но хорошая! — вручая мне железную конструкцию, пояснил Иван Лукич. — Чем богаты, как говорится… — развёл руками.

— И на том спасибо, Иван Лукич, — поблагодарил я. — Мне бы доски да инструмент, я бы себе сам кровать смастерил.

— Умеешь? — прищурился председатель.

— Есть немного, — улыбнулся я.

— Ну, посмотрим, подумаем… — кивнул Звениконь. — Матрас. Митрич, ты чего без дела стоишь? — недовольно глянул на дядь Васю.

— Дык я…

— Тащи в дом. И без разговору мне тут! — приказал председатель и вручил дедку тонкий полосатый матрас.

Я подхватил раскладушку в одну руку, в другую взял узел, неожиданно оказавшийся не таким лёгким, и потащил барахло в свой дом. В комнате стоял Митрич, задумчиво разглядывая домовину.

— Ты что, дядь Вась, никак тоже примерить решил? — пошутил я.

— Тьфу на тебя, Ляксандрыч! — испуганно отпрянул Митрич. — Надобно убрать его отседова. Ну да я мужичков организую, после обеда и приберём. Ты вот чего… Давай-ка мы его во двор вытащим. Непорядок это… пустая гробина в хате. Не к добру! — резюмировал дядь Вася.

— А давай, — весело согласился я.

Мы подхватили домовину с двух сторон и понесли во двор.

— Вы чего творите? — охнул председатель.

— Ты, Лукич, помог бы лучше, — пыхтя, буркнул дед. — Ляксандрыч, куда ставить-то?

— Да вон на стол, — кивнул я в сторону летней кухни.

— Ох, ё! — Иван Лукич торопливо двинулся в ту же сторону. — Погодьте, уберу.

Составил бутылку с хлебом на скамью и помог нам водрузить гроб на столешницу.

— И чего, сколько он ещё тут торчать будет? — недовольно оглядывая деревянный ящик, буркнул Звениконь. — Ох, Степанида. Не ожидал от неё такой дурости, — покачал головой председатель.

— Ты, Лукич, не суетись. Я мужичков в обед сорганизую, приедем на грузовике и забросим к Стеше. Прямо в дом! Пущая примеряет! — хихикнул Митрич.

— Ты мне это брось, шутки шутить. Внуки у неё… Давай-ка вези его в гараж. А как внуки у Степаниды разъедутся, так и пусть забирает своё богатство.

— И то верно, — согласился Митрич.

В шесть рук мы быстро перетаскали в дом вещи, собранные для меня деревенскими жителями.

— Ты вот что, Егор Александрович, — прикуривая сигарету, обратился ко мне Иван Лукич. — Как разгребёшься, подходи к школе. Пойдёшь прямо до конца, не ошибёшься, — пояснил путь. — Ильичу вроде полегчало, обещался к двум часам быть. Познакомлю вас, а там вы уж сами.

— Хорошо, — согласился я.

— Куришь? — поинтересовался Митрич.

Я хотел сказать «да», потому как несмотря на запреты врачей, сигаретами баловался. Но вдруг понял, что Егор не курил. Как бросил после армии, так и не прикасался больше к сигаретам.

— Бросил, — ответил Митричу.

— И то дело, — солидно кивнул дядь Вася, раскуривая новую цыгарку.

Мы постояли, покурили, потом я проводил до калитки председателя с Митричем, накинул петлю и отправился в дом разгребать богатое приданое, что перепало мне от гостеприимных жителей Жеребцово.