Удельный князь

Глава 24

Возвращение Дмитрия Лукинича, который немедленно начал топить за меня, смотр войск и казнь разбойников живительным образом воздействовали на бояр. Княжича же и вовсе никто не спрашивал, измеритель не вырос покуда. Впрочем, часть из запланированных подарков я ему всё же отдал, а просмотр диафильма вовсе привёл пацана в восторженное состояние. По всем пунктам договорились быстро, а задержка была связана с тем, что решали кто тамгу платить будет, ведь эта поляна всегда была вне зоны влияния князей и бояр, так что мои пояснения, что мыто касается лишь местных налогов, а тамгу мои гости и сами оплатят, окончательно разрешили последние неровности.

Два дня городская верхушка лихорадочно носилась словно наскипидаренная. У нас то всё по описи было, с номерами, даже личное имущество, а уворовали они за неделю прилично, особенно железно-скобяных изделий. Само собой всего вернуть не вышло и вместо серебра князь милостиво согласился взять льном, два полных струга. Ещё столько же выкупил, отдав вперёд половину. Товар заберу на обратном пути весной, ибо тащить такую прорву «пядей» на санях накладно. Лён традиционная культура княжества. На костромских почвах он хорошо растёт до полутораметровой высоты и цветёт красивыми голубыми цветами. Его собирали голыми руками, а вся работа сопровождалась приговорками, песнями и обрядами. Девочек с детства учили ткать — первую прялку юные мастерицы получали в шесть лет. И качество было на высоте, отчего ткани из Костромы не только по Руси расходились, покупали их гости из далёкой Голландии, Англии, Самарканда и Бухары.

А чтобы вырастить лён-долгунец с добротным волокном одних почв маловато будет. Семена должны прорастать при температуре плюс десять градусов, а для развития стебля и волокна до фазы «ёлочка» требуется тепло на пару градусов выше, а ко времени цветения ещё плюс два. Для дальнейшего роста и развития благоприятной является температура восемнадцать градусов, не выше! Если Новосиль конопляная столица Руси, то Кострома была льняной. Поэтому демонстрация ткацких станков, мялок и прялок мгновенно вызвала интерес бояр, которые крышевали данное направление. Дал им добро на посещение своего ткацкого цеха и время до весны на подумать. Если договоримся поставим кластер полного цикла по выращиванию и обработке льна. И не только на ткани и утеплители лён пойдёт, ведь при должной обработке бездымный порох, полученный из льняной целлюлозы, ничем не уступает привозному хлопку. Вопрос лишь в долях и количестве серебра, которое готовы выложить местные воротилы за механизацию. Наброски бизнес-плана с графиками прибылей накидал, крючок так сказать с наживкой кинул, пусть переваривают. Здесь не мои земли, без бояр всё равно ничего не решишь.

До Ярославля дошли аккурат за сутки, лошади хорошо отдохнули за время вынужденной стоянки и рвались показать силушку. Миновать этот богатый город я не мог, тем более князь ярославский Василий Давидович загодя послов заслал и на пир зазывал. Не иначе приглядывал за соседями. Межу городами всего ничего поприщ, за день, со сменными лошадьми доскакать можно.

Рубленый или малый город — древнейшая часть в форме треугольника стояла на высоком мысе при слиянии рек Волги и Которосли. Берега обеих рек здесь крутые и удобные для защиты, а с севера кремль защищал глубокий Медведицкий овраг с малою речкой, по берегам которой ютились настоящие трущобы из изб.

Стены состояли аж из трёх рядов клетей, а со стороны не примыкавшие к крутым берегам, были защищены рвом глубиной около шести метров. Крепкий орешек! При общей схожести традиций русские деревянные крепости обладали собственными изюминками и формировали уникальный образ города.

Над городом разносился малиновый звон, ведь церквей здесь куда больше, чем в соседней Костроме. Бывал я в Ярославле и прежде, но город не узнал, тем более в Кремль не пошёл сразу, а велел передать князю, что буду к вечеру. Не мальчик на побегушках, по первому щелчку бежать. Бояре, понятное дело надулись, но явных признаков неудовольствия не показывали. К тому же хотелось торг местный посмотреть и как дело ведут собственные торговцы. А торг тут богат, да и город поболее Новосиля!

Ярославль был главным центром рыбной торговли на Руси, и повсюду шла буйная торговля. Рыбные лавки располагались в три ряда: в первом продавалась свежая рыба, во втором мелкая. А третий ряд назывался «просольный», как понятно из названия, там рыба была соленая.

— Белуга Ярославская да Семга Переяславская! — кричал степенный мужик, зазывая народ.

— Куды твоя белуга то, вона у меня воевода-Осётр из самого Хвалинского моря!

— Эй! Не тот товар что лежит, а тот, что бежит! Окольничий Сом, судные мужики Судак да Щука-трепетуха! Подходи, покупай вкусно аки каравай! Рядись не торопись, а после не вертись!

Очень много свежей рыбы, летом её перевозил преимущественно по рекам. При этом шла она своим ходом в специальных лодках, называвшихся «прорезями». Средняя часть лодки, отделенная от кормы и носа непроницаемыми перегородками, называлась гуслями и выполняла роль садка для рыбы. В садке сделаны специальные прорези, через которые циркулировала вода.

Поэтому пойманную осенью рыбу ярославцы сохраняли живой до зимней торговли. Для этого её помещали в небольшие озерца, садки из прутьев. Лишь только вода покрывалась льдом, рыбу вылавливали и морозили на льду. Такую живьем замороженную рыбу называли «пылким товаром». Предназначенную для перевозки на дальние расстояния рыбу, например, из Белого моря и Новгородских погостов морозили особым способом. Живую рыбу закалывали, обмакивали в ледяную воду и обваливали в снегу до тех пор, пока не обледенеет полностью. Главное же богатство — стерлядь, коих тут имелось два вида: стерлядь волжская — бледная и тонкая, во вкусе тощая, в ухе ненавариста и стерлядь шекснинская — желтая, толстая, нежная на вкус, с янтарным жиром и куда большего размера.

Рыбкою мы затарились хорошо, а учитывая, что взяли вихревой холодильник, который частью занимал третий водоход, прямо тут стерлядь и морозили, благо цена на неё была копеечная — пятнадцать резан за пуд. А вот солёная семга в бочках стоила куда дороже, полтину. Имелась краснорыбица подешевле — кимжа и лосось, что везли с Онеги. Ярославль платил Москве выход не только серебром, отдавали белорыбиц, больших средних и малых стерлядей шесть тысяч пудов в год.

До вечера провёл время с пользой, еще и обедню в церквушке отстоял, а то всякие слухи про меня пошли.

На пир заявился в хорошем настроении. Князь с женою хоть и встретил у крыльца, спустился споро и относился с вежеством. А как по-другому, давил авторитетом жёстко — барабанщики, горнисты, малые фейерверки. Помимо рынд в сопровождение взял три десятка всадников и столь же алебардистов. Одеты они у меня были с иголочки, доспехи начищены, на солнце блестят, и идут на абы как, а строем, ещё и песню поют. Ага, ту саму из фильма «Иван Васильевич меняет профессию», которую на местный лад переложил:

Зелёною весной

Под старою сосной,

С любимою Ванюша прощается.

Кольчугою звенит,

И нежно говорит:

«Не плачь, не плачь, Маруся-красавица».

Маруся молчит и слёзы льёт,

От кручины болит душа её.

Кап-кап-кап, а из очей Маруси

Капают слёзы на рожон.

Кап-кап-кап, а из очей Маруси,

Капают горькие, капают, кап-кап,

Капают прямо на рожон.

Пели её мужики с душою, громко и город гудел. Людям нравилось, и они собирались округ, сопровождая выход князя Воротынского и его диковинных воев, другая часть городских на торге собралась, где вовсю разворачивались представления и конкурсы, отчего создалось впечатление, что приехал Князь Великий, не меньше. Я ведь ещё и монет раскидывал, самых худых, но серебряных, чем окончательно шаблон порвал.

Вои княжеские и бояре напряглись. На Руси не было принято с такой свитой в гости идти, но, когда большую часть оставил у ворот при тереме, успокоились. Тем более после здравниц началась самая приятная часть, вручение подарков. Набежала куча сродственников — двоюродные и троюродные дяди по матушке, кои задрав нос оттесняли прочих. Князю досталось зеркало и латный доспех (я их для всех князей по дороге по штуке заказал и тройку запасных) Боярам ножи из дамаска и шапки-мурмолки, отороченные кроличьим мехом «под соболь» и вышитые золотой канителью, верхушка из синей замши, а заколка украшена большим искусственным янтарём. Для меня дишманский вариант, а для бояр и такой предмет одежды моментально стал поводом для гордости и зависти для тех, кто его не получил.

Женская часть получила бус цветных из галалита, янтаря и стекла, зеркал малых, кремов великое множество и прочей косметики в виде подарочных наборов. Молодые девицы, кои отвечали у меня за это направление, прилагались для овладения. Как ни странно, но косметикой на торге мужики бородатые торговали, а я посчитал это неправильным и готовил торговых агентов-демонстраторов из прекрасной половины.

Резная берестяная коробочка из набора включала: зеркальце, духи, шампунь и бальзам для волос, мыло обычное и жидкое, лак для ногтей с шаблонами, зубная паста и щётка, два крема, помада в выдвижном флакончике, пудра, тушь с щеточкой, румяна ароматизированные четырёх оттенков. Вроде ерунда, а на деле совершенно другой уровень по сравнению с тем, что есть, тем более все наборы разные, отчего дамы немедленно начали обмениваться друг с дружкой.

Некоторые получили пяльцы-рамки с барашками, кои можно крепить на любой стол, вращать на триста шестьдесят градусов и накручивать ткань на ролик, а к ним нити цветные с иголкой, ножницы малые, добрый отрез белёной ткани с цветными нитями и канителью, напальчник и шаблоны для вышивки. Были и держатели для круглых, овальных или квадратных рамок, похожие на робота-манипулятора, мы такие приспособили для столярного цеха на потоке делали. Станочки для вязания, цветные шерстяные нити в клубках и спицы алюминиевые!Это было в новину, ведь их на Русь начали завозить лишь при Петре I из Венеции.

Фурор в женской части творился не меньший, чем в мужской. Повезло, что подарки «тиуны» раздавали. Хотя статус мой был многим неясен, но сам факт, что молодой князь не женат давал широкий простор, и бояре, как бы невзначай, показывали своих кровинушек и многие из которых были очень даже ничего. Косы в руку толщиной, брови соболиные и высокие, все как на подбор. Всё же хорошее питание на протяжении поколений давало о себе знать. Хотя прямо в лоб со сватовством не подкатывали, изучали больше реакцию.

И хотя пир традиционно проходил в мужской половине, за пределами палат женщины ходили где хотели, что меня, честно говоря, удивило. По всей видимости более строгие разграничения домостроя появились по мере усиления правоверной церкви и соответствующего закручивания гаек в гендерных отношениях. А пир? Пир прошёл как обычно, хотя по изобилию рыбных блюд и количеству-стерлядей он переплюнул всё, что здесь видел. Ещё и блюда объявляли, торжественно:

— Караси в сметане, стерлядь верчёная и фаршированная репой, щуки валяные, солёные, бочковые...

Сам же князь был пузат, малого роста и болтал без умолка, похваляясь без мер. Против Калиты публично он не бузил, но в светлице же, оставшись наедине, немедленно вылили на меня целый ушат жалоб на тестя и его бояр. Не думаю, что открыл Америку, но каждый первый князь тоже самое мне расскажет. Калита за время своего правления настроил против себя всех соседей. Князь выспрашивал и про зелье, и про воев, и что с Костромой я решил делать, аккуратно между тем зазывая в союз с Тверью и Новгородом. На что я ему кивал, соглашался, что Калита плохой дядя, но ничего конкретного не обещал, сославшись на то, что покуда с дядей не урегулировал вопрос с волостями, ни с кем воевать не намерен. Говоря в двух словах, отделался туманным двусмысленными намёками, ибо ни в какие союзы и лезть не хотел. Нет смысла, вот когда Калита и Узбек с Гедимином с карты сойдут, там и посмотрим. Распрощались добрыми друзьями, а прочим своими поступками показал — со мною лучше решать дела добром.

В Ярославле остались ещё на день, а после без остановок шли до Усть-Шексны, время то здорово поджимало. Все эти перипетии сбили график. Ныне девятое ноября и ночами водоходы порой прихватывал первый лёд, а впереди самая тяжёлая части пути. Успеть бы до Бела-озера прежде, чем Карачун реки схватит.

В Усть-Шексне затарились рыбой по полной и двинулись по Шексне вверх. В низовьях река довольно широка, потому шли споро, и не только мы. Движение в обе стороны было оживленное, осложнённо тем, что реку то дело перегораживали стерляжьи канаты — местная приспособа, которую кроме как на Шексне более нигде не встречал.

Брали рыбаки ветки черемухи, в три пряди и крутили их с помощью деревянных крюков с одного конца и деревянного барана, завивающего все три пряди вокруг, с другого. Канат закидывается следующим образом: один конец его прикрепляется к берегу, другой с деревянным якорем о трех рогалях, между которыми опутаны каменья для груза, завозится в реку и погружается на дно перпендикулярно течению. Затем, на черёмуховых же поводках, скрученных в две пряди, прикрепляются к канату кужи большие с обращенными внутрь горлами кувшины, сплетенные редкою вязью из ивовых прутиков. Таких куж на каждый канат десяток навивается, и чтобы поплавок не тонул, под горло закладывали его камнем. Быстриною кужи прибивает ко дну плотно, и стерлядь, идущая против течения, заходит туда. С одно такого каната до сорока пудов стерляди рыбаки собирали, лично видел!

По Шексе в старой жизни я плавал и не раз, но после войны, когда реку уже запрудили, сформировав Рыбинское водохранилище, чем здорово спрямили путь, с скрыв многочисленные перекаты, мели и пороги. Название реки происходит от вепского sohein — «болотная трава», потому что в низинах Шексна течет по болотистой местности.

Берега Шексны состоят преимущественно из глины и ила, плотно осевшего слоями и окрашивающегося то в черный, то в темно-синий, то в бледно-зеленый и красный цвет, местами с тончайшими прослойками железняка. В этих илистых массах шекснинских берегов зарождается множество речной живности и планктона, служащих пищей для рыбы, этим и объясняется высокое качество шекснинской стерляди. Личинки местные обитают в круглых норках, прорытых ими горизонтально по направлению к воде, а весною вылетают прямо из берегов в виде мухи, и Шекснинские мужики дали этому насекомому, в несметном количестве бороздящему просторы, название метлицы, по сходству с зимней метелью.

Утро было тихое, свежее. Над водою клубился туман. Откуда-то доносилось глухое бормотанье тетерева, и весьма часто поднимались с реки стада кряковых уток. Чайки галдели на озерах. Водоход неспешно огибал Ягорбский мыс. По обоим берегам лежали подернутые инеем заливные луга, окаймленные ольховым лесом, растущим по торфяному болоту. Казалось всё будет хорошо.

Подобно своей сестре Мологе, Шексна текла замысловато, извилисто. Пойма изобиловала великолепными заливными лугами. Скорость течения в сочетании с глинистым грунтом придавали воде мутный, бурый цвет. В некоторых местах сочилась красноватая вода с голубым или зеленым отливом, признак близкого залегания железных руд.

Около погоста Борок река формировала крутой изгиб в тридцать километров, возвращалась и снова текла в юго-восточном направлении. По берегам стоял дремучий, первобытный лес, откуда порой выходили олени, встречалась много куниц, медведей и даже росомах. Глухие тетерева и рябчики сидели под каждым пнём, а конники, обычно спешивавшиеся в старицах чтобы размять своих скакунов, охотились на них и доставляли на водоходы по пять-шесть десятков этих красавцев каждый божий день.

В погостах вдоль Шексны дома выходили к реке рядами, ступенями, не формируя каких-либо улиц. Места древние, именно здесь проходил путь «из варяг в греки». Восточная ветвь: из Ладожского озера по реке Свирь в Онежское озеро, затем по Вытегре к волоку на Ковжу, а далее через Белое озеро по Шексне в Волгу. Я ведь карты кладов лично составлял, в здешних местах их десятки, в основном арабских дирхемов и европейских денариев.

Сильна здесь и мистическая составляющая. По давним представлениям русского народа, у каждой большой реки, у каждого большого озера был свой хозяин — водяной. В разных местах на Руси показывался он людям в разных обличьях: то увидят, бывало, его в виде седого старика, то в виде голой бабы, которая, сидя на камне посреди реки, чешет себе гребнем длинные волосы, из которых неудержимой струей бежит вода, то пригрезится в сумерках рыбакам водяной в виде человека огромного роста с зеленой бородой, с телом, поросшим мхами и травами…

В Пошехонье, в глухих погостах люди верили, будто водяной содержит целое хозяйство, а особенно любит он разводить коров, а коровы те у него все как на подбор чёрные да комолые. Ночами коровы выходят из реки попастись на пойменных заливных лугах, и если кому-то из селян удастся отогнать одну такую речную корову из стада, то ждет его удача — никогда на его столе не будут переводиться молоко и масло. Многие хотели попытать ночью счастья на приречных лугах, да немногим оно выпало.

В Шексне водяной обитал у погоста Омут, всего в двух верстах от слияния ее с Волгой, там была самая большая яма, сколько ни пытались местные мужики нащупать дно шестом, так и не удалось. А то было, шест из рук выскользнет, уйдет под воду, да так обратно и не покажется: водяной балует, говорили и крестились мужики.

В этом погосте мы проводника и наняли. Хороший Борщ мужик, то и дело меня сказками потчует:

— Раз в год, значится, — начал он свой сказ, — водяной вверх по Шексне идёт до Бела озера, угодья свои проведать. В щуку-рыбину огромадную перекидывается аккурат с ваш водоход. Голова аки бочка бездонная, бока мхом поросшие, а заместо очей красны огни! Мелкая рыбешка при приближении такого чуда врассыпную, в малые реки прячется. А вы ему наперекосяк идёте, да колёсами шумите! Кабы беды не было.

— А ты не переживай, Борщ, князь наш с водяными дружбу водит. Коли надобно, к вашему в гости с гостинцем заглянет. Гляди-ка! — мужики показали проводнику водолазный костюм, кучей лежащий в углу. — В сим зипуне и ходит к нему в гости.

— Свят-свят-свят! — Борщ перекрестился, боязливо посмотрел на меня и отошёл подальше от тусклого шлема. — С нашим не сговорится, тот нашего брата не жалует, — только и ответил он. — Он по пути сети крепкие рвёт, проламывает отверстия в езах аки медведь, а ежели кто ему по пути попался. О-о-о! Утопит и под водою такого дурака в кабального холопа обернёт. Заставит переливать воду али перекладывать песок с места на место, — пугал Борщ кормчих. — Однако азартен он без меры. В репку[i] с волжским бьётся, но всегда проигрывался в пух и прах. Расплачивался же завсегда своим главным богатством — рыбой. Сам видал! Седмицу назад из Шексны в Волгу шли косяки разной рыбы три дня к ряду, цельну тьмы рыбы проиграл!

— Иди ты!

— Врать мне ни к чему, у любого с нашего погоста спроси, — через некоторое время Борщ не утерпел и снова подошёл ко мне. — Правда нырял?

— Правда.

— А-а-а. У нас тако-же было. Опосля Купалы пошли нашенские погулять, от баб, значится, отдохнуть на бережок. Голуб как водится медку лишнего выпил, убрёл в сторону от костра, заблудился спьяну в густом приречном ивняке и заснул аки младенец на травке. Проснулся же ночью от сырости — роса выпала. Было светло аки днем. Ночи то белы, да и полон месяц батюшка светил. Слышит значится он какое-то плескание недалече, в реке, ауканье да дивные песни на чудском говоре. Стал он на эти звуки по кустам пробираться и вышел-таки на зелёный лужок. И ведь сказывала ему Марфа, бабка его про «русальную неделю», когда из рек выходят на сушу русалки на игрища, водят хороводы по молодым травам, качаются на ветках деревьев, соблазняют парней да мужиков, зовут жить к себе на дно речное, а не верил! — Борщ эмоционально потрусил пальцем.

— И что дальше то?

— Известно что. Собственными очами хоровод русалочий увидал. Бабы молоды и вот с такими грудями! — Борщ обозначил размер. — Его заприметили и распростерши руки, побежали к нему, смеясь схватили мертвой хваткой и вытащили на луг. А под утро мы его едва живого нашли. С того дня стал Голуб нелюдимым и неразговорчивым, отчего то тянуло его к реке, так и бродил лунными ночами по приречным лугам, все будто искал кого-то или чего-то…

За Белым озером пошли густые леса, где вперемежку росли ель, осина, береза. Лес стоит стеной по берегам реки, почти касаясь бортов ветвями. Берега стали покруче, но Шексна всё также несла мутные воды между низменными зелеными берегами, обтянутыми вплоть до самой воды густым ракитником. Солнце тускло просвечивало сквозь густой туман, бродивший над водою. Около левого берега местные батраки тянули лодки, из-за мыса показался очередной погост. И эту благую пастораль водоходный флот рассекал словно танк глухую деревенскую просеку. Вклиниваясь озорными шутками-прибаутками, скрипом колёс и ржанием лошадей.

В среднем течении Шексны начался ад. Нет, АД. Волосова река один за одним преподносила подарки — пороги, перекаты, каменный гряди и мели. Почему Волоса река спросите? Дык потому как по течению стоят мольбища Велеса, торговые места, где ранее, да и сейчас местами, скупали пушнину и рыбу. Причём и русские, и меряне язычники. Ближайшая церковь в Бело-озере. Не случайно последнее крупное языческое восстание 1071 года в этих местах давили. Княжеские тиуны и греческие церковники устроили суд, и волхвы показали — Велес сидит в бездне, есть такой омут на Шексне.

Вроде бы крещенный проводник перед каждым порогом шептал что-про себя, кидал в воду горбушку и малость медка лил. Люди прежде чем преодолеть опасные пороги усердно молились и приносили жертву богу Велесу, ведь животные фаунистические названия велесовых порогов как бы предупреждали странника об опасности: Собачьи Пролазы, Заяц — в этом пороге массивные плоты и водоходы кидало словно зайцев, в разные стороны, Баран — огромная бочка, которую следовало правильно проходить, Филин, Волосовы горки — по степени крутости не уступали американским, мы разбили на них два плота, Оленьи рога — два огромных валуна, что лежали на дне реки.

Около погоста Черный яр, а яром на Руси звали деревеньки, что ставили на вогнутых, обрывистых берегах стало легче. Миновали крохинские пески, по преданию, место казни волхвов, Святое озеро, Новолок боярский, Ивачевский перекоп. Наволоки от волоков отличались тем, что тянули ладьи через старицу, срезая петли и мы им не пользовались, как перекопами — малыми канавами, что местные прокапывали и обхаживали в дальнейшем. У каждого порога обязательно кто-то из местных обирался — бурлаки, либо частные хозяева мыта зачастую самовольно собирающие. Мы никому и не платили. Достаточно было показаться десятку воев на одоспешенных конях и все вопросы разом отпадали.

Самое тяжёлое началось за Порожским погостом. Если Власовы горки прошли нормально, то Иванова голова кровушки попила вдоволь. Водоходы частью разгружали, с натугой тянули лебедками на низшей передаче и, если бы не окованные полосой днища, с водоходами можно было попрощаться. Мы ведь не в сезон шли и тем более с такими габаритами. По Шексне струги не ходят вовсе, насады средние по весне и малые, в осень.

Порог Кузнец — струи воды молотили по корпусам так, что если бы не усиленные перегородки судам пришёл бы писец … Щепицы, узкий… Чертовы острова… Болтун течение на пороге то и дело меняло направление, и вода швыряла суда в разные стороны, словно в стиральной машине. На опасных порогах обычно заводили загодя трос и протягивалм «Банан». Он то вообще порогов не чувствовал. Разведчик заводил экспедиционный водоход, а тот в свою очередь обычные и все вместе, плоты.

Сам же страховки вместе со всеми растягивал, жилеты на всех одеты — хорошо, что подготовился, а то бы даже не представляю, сколько народу утопло бы. По пояс или по грудь в воде, с рупором... Грозот от воды страшный стоит.

А на последнем пороге, Кривец вообще водоход перевернуло… Охренеть! Я даже не представлял с чем столкнусь, и ливни, как назло, зарядили. Вот здесь и пригодился водолазный костюм. Ничего, справились, правда одна лошадь ноги переломала, но мы её в котёл определили, а сам водоход быстро починили, запчастей с лихвой взяли. Как знал. Шли и днём, и ночью при свете факелов, чем едва не довели Борща до сердечного приступа. И всё же на Шексне две недели оставили, хотя частью и обустроили русло. По-хорошему, в обустройство порогов вкладывать и вкладывать.

К Бело-озеру вышли аккурат в сезон штормов. Вообще оно довольно глубокое, имеет чистую воду и каменистое, по большей части глинистое дно. Белая глина во время штормов смешивается с озерной водой и окрашивает её в белый цвет, от этого и название.

Любопытное явление можно наблюдать здесь после заката: небо над озером черное, а вода словно со дна светится фосфоресцирующим светом, сначала слабым, затем разливающимся по всей поверхности, белым, мерцающим, переливающимся…

В озеро впадает около шестидесяти рек и ручьев. В многоводье их бывает и больше, но немалая их часть к концу лета пересыхает. Единственная судоходная из всех этих рек — Ковжа. А вытекает из Белого озера лишь Шексна. Озеро приличное, до сорока километров в диаметре, но глубина небольшая: до семи метров, есть ямы до пятнадцати и даже до двадцати метров. Откуда частица «до» Разве нет точных величин? Нет. Границы озера… меняются. Берега низкие, грунты илисто-песчаные, у берега почти на километр — мелководье, поэтому Белое озеро то разливается и расширяется, то опять сужается.

За счёт протяженного мелководья у берегов озера образуются очень высокие волны, а ветра здесь сильные и затяжные, особенно осенью. Кораблям к берегу подходить неудобно, спрятаться от ветра и волн негде — бухт и заливов по берегам нет, поэтому судоходство на Белом озере очень рискованное: сколько стругов и насадов затопило в шторма никто не знает, сколько рыбачьих лодок разбило в щепки — не сосчитать! Десятками гибли, поэтому городок стоит на правом берегу Шексне, там, где впадает речка Васильевка. Несколько судов встали в посаде, а основной караван погнал вдоль берегов на Ковжу, благо понтоны и водоходы катамаранного типа могли выдерживать опасные шторма без опасности затонуть, чего не скажешь о местных судах, они словно сельди набились у пристани.

Княжество Белозёрское молодое, ему только сто лет стукнуло. Интересно прежде всего той же рыбой и торговлей. У Белого озера есть особенность: зимой здесь не происходит заморов рыбы, то есть она не гибнет от кислородного голодания. Поэтому здесь водятся чувствительные к аэрации вод рыбы — снеток и ряпушка. В Белом озере полно стерляди и осетров, иногда заплывают сюда и белуги. В водах ловится рыбка подешевле — судак, снеток, щука, лещ, берш, синец, чехонь, ерш, плотва, окунь, уклея, налим, жерех, красноперка, ряпушка, язь, карась, линь, голавль, густера, елец, пескарь.

Рыбка куда дешевле, чем в Ярославе и её много, но у нас места хватит, прикупим. Сменяем её на Новосильскую и Козельскую пшеницу, её здесь за лакомство почитают. Рыбы много. Питаемся хорошо. Батраки бока округлили на деликатесах, мясные консервы сберегли, а собаки наши до чего привередливы. От костей рыбьих и требухи нос воротят, мясцо им подавай.

Князь здешний Роман Михайлович по прозвищу Романчук родом из Ростовских князей и праправнук Чингисхана, через свою бабку, дочь хана Сартака.

Место бойкое, сюда сходятся волоки на Белое море, Сухону, Обь, Онегу и потому прибыльное и рыбка та же. Не зря Калита выкупил у Узбека право собирать здесь дань и дочкой подстраховал. Правда два года назад Узбек-хан ярлык отнял, испугавшись усиления данника и передал его зятю Калиты, князю Роману Михайловичу. Несмотря на отсутствие ярлыка ползучей колонизации он не прекратил, отчего Романчук связался тверским и Новгородским князем и гнить бы ему сейчас в степях по Сараем, если бы не добрый дядюшка "Прохор".

На пристани встречал Радим и белозерские бояре, прознавшие о большом караване, что поднимался по буйной Шексне. А мой парадный выход приятно поразил встречающих.

— Здрав буде, Радим! — я по дружеским обнял парня.

— Выходит, не хоронишься уже, Мстислав Сергеевич? — оробевшим голосом спросил боярин.

— Нет нужды. Пошли ко мне, посидим. А вы бояре князю передайте буду непременно, но позже.

Шатры уже разбили, утеплённые, и мы расположились около небольшого очага в форме костровой чаши. Подали шашлыки из осетрины и горячий глинтвейн.

— Порадуешь меня али нет?

— Сторговал добро. Отдали берега Онеги от Шуйского до Шуньского погоста на сорок поприщ. Опосля, как и наказывал, грамоты заповедны вымучил на железо, медь, свинец белый и черен, уголья, древа и прочее. Отдал же сто сорок рублей новгородских, с бумаги сими в Тихвинский погост явился опосля и сюда, две седмицы уж дожидаюсь. Бояре Обонежской пятины за дурака меня посчитали. Ладно бы на юге взял, а тама севера, глушь. Одни корелы живут. А точно медь есть? А то зазря такую прорву серебра отдать…

— Не сомневайся. Помогли людишки Ипата?

— Есть немного. Да больного много мытарей в Новгороде. Дивились на карты твои лепые, одно же всё одно ободрали, хотя за бумаги и благодарили душевно. Помог больше гость из Золотой сотни Путислав Носович, сродственник ушкуйника, что со мню ездил. Товар наш взял по доброй цене, купил подворье рядом с Готским двором и обещался поспособствовать в приобретении землицы на Котлине и торге городовом. Так глаголил: «Зерно, нити, лампы — усё везите, разом за них серебро отдам, медлить не буду». В книжицу же твою аки клещ вцепился и просил более ту никому не показывать.

— Добро коли так, может и наведемся в зиму в Новгород.

— Ты только боле меня не отправляй никуда. Торг не моё, не сдюжу боле. Так и хотелось этим кровопийцам кишки выпустить. Насилу сдержался. И вообще я на тебя в обиде! Меня, значит, в Новгород сплавил, а усю славу себе забрал?

— Какую славу то?

— Кто Александра Михайловича из полона освободил и Глебову башню порушил!

— Ну не совсем, только ворота.

— А Товлубия тоже не ты полонил! Азм когда услышал, ушам не поверил. Русь уся на ушах стоит. Люд душою возгорел! Говорит можем бить татар, можем. Чернецы за тебя здравницы в тавернах подымают…

— Этого ешо не хватало.

— Мстиша, не понимаешь ты своего счастья! — он озорно толкнул меня в плечо. — Девки все твои будут! Вои под прапор станут, только свистни. Мы ведь прежде не бивали татар.

— Да ладно, а как же Дмитрий Переславский, Бортенева битва та же.[ii]

— Да это не то, тогда грызня была и силы малые, а ты, говорят, цельный тюмен разбил.

— Да не было там никакого тюмана! — возмутился я. — Полонил девять сотен, неполных.

— Не прибедняйся. Ох, Мстиша, не следишь ты за слухами народными, а ведь про твой острожек молва и в Торжке, и Новгороде идёт.

— И что же чернецы сказывают?

— Всякое. Про чудины, про лошадей, что сами себя по воде и земле тянут. Про то что люд простой у тебя живёт приваючи, аки до Батыги царя.

— Не было печали…

Посидели с Радимом допоздна. Бумаги изучали, новостями обменивались, а после и к князю отправились в слегка поддатом виде. А у него ещё добавили, всё же хотелось снять напряжение после экстремальных порогов.

Подарки и князь, и Радим вместе получили, отчего радовались как деты малые. Мужей хлебом не корми, дай только какую игрушку-убивашку ножик добрый, меч или самострел. Поговорили о том, о сём и в целом я обозначил Роману Михайловичу, что ни в какие союзы не пойду и посоветовал ему год-другой сидеть на попе ровно. За спасение от смерти князь пожаловал триста пудов осетров и освобождение от мыта моих гостей на три лета. Причём сам предложил, видимо весть о Костромском «деле» и сюда дошла. Мы всё-таки шли медленней малых лодок.

Калита дело так поставил, что Роман Михайлович при любых раскладах банкрот. Никто в Сарае ведь не будет разбираться в прибыльности торговли какого-то захудалого угла, а давать в долг смысла нет.

— Ты, Роман Михайлович, — выдал я ему очередное откровение из будущего, — не о Калите нынче думай. Не сегодня завтра старик отойдёт и что будет?

— Буча.

— Верно.

— А как та буча на княжество твоём отразится? Новгород с Москвой сцепились. Сам знаешь, Калита истратился в Сарае. Тамгу на Кремль получил, ярлык великий детям выправил. А где серебра взять, вот и объявил запрос царёва в две тысячи рублей. Новгород платить отказался и злобу затаил. И что по твоему после смерти Калиты они сделают?

— Что?! — князь подался вперёд.

— На Устюжну пойдут и твоё Бело-озеро.

— А я тута причём?

— А при том, что новгородцы земли сии московскими почитают, а на ваши с Калитой дрязги плевать им с высокой колокольни. Вече большое соберут и потребует отчины взад вернуть.

— Какие отчины?! — вскричал князь. Бело-озеро завсегда Ростовским было, причём тута Новгород?

— Ну не всегда допустим. При Рюрике здесь Синеус сидел.

— Да когда это было то!

— Успокойся, успокойся, князь, — я схватил Романа за рукав и усадил обратно.

Он залпом опрокинул фужер и весь скуксился:

— Ежели Новгород хотя бы тысячу конных выставит, мне не устоять. Веришь, в казне двести рублей. Ох беда-бедовая.

— Ранее весны Новгород на тебя не пойдёт. А до того помогу. Есть у меня четыре тысячи срезней, пять сотен топорищ и рожнов столько же. Колец круглых, — показываю ему кольцо от байданы восемь оков, хватит одоспешить пять сотен пешцев.

— Да где их взять, то пешцев и чем с тобою рассчитаться?

— Ты моих то видел? Я их из ратаев набрал и прочего чёрного люда. Дай мне в зиму тысячу мужиков посохи. Пусть у меня на Онеге до цветня поработают. За то обучу их супротив конников стоять и брони шить. Воев добрых из них не выйдет, но град оборонить али в чистом поле супротив устоять смогут.

— Тысячу говоришь. До цветня… Малолюдное княжество у меня и холопов считай нет.

— Ратаев бери и сказывай корм будет добрый. Доспех пообещай, не жадничай и мыта скости. Целей будешь. Жито с меня так и быть, дичь у корел сторгуем, а с рыбой поможешь. У тебя в амбарах её полно.

— Ежели так, по рукам князь!!! Растрясу ради такого бояр.

Реконструкция Ярославля

Городецкий и Никитский погосты на Шексне 1909 год

Шторм на Бело-озеро

Ночью на Ковже

[i] Репка-старинная русская игра.

[ii] Первый эпизод касается событий 1285 когда Андрей II (князь городецкий) приводит из Орды карательный отряд ордынцев во главе с одним из сыновей хана. Однако Дмитрию I ( Переяславскому) удается успешно и быстро разбить этот отряд.

Пояснения:

Сын Александра Невского, Андрей II Александрович, князь Городецкий, пригласил ордынское войско против своего родного брата Дмитрия I Александровича и его союзников. Это войско организуется ханом Туда-Менгу, который одновременно отдает Андрею II ярлык на великое княжение, еще до исхода военного столкновения. Вообще сыновья «великого» Александра ( не только эти) почудили куда больше папы инициировав 14 больших карательных походов и 7-8 десятков малых, чем сократили населено северо-восточной Руси минимум на 40 процентов, что вдвое больше чем урон от походов Бату 1338-1339 годов.

Таким образом первая «победа» русских войск над регулярными ордынскими войсками была одержана в 1285 г., а не в 1378 г., на р.Воже, как обычно считают. Однако если подходить строго, то это всё же феодальные столкновения князей с участием ордынских войск ( коих относительно княжей рати была не больше половины, скорее речь идёт о сотнях) , а «Прохор» как бы чисто насекомил злодеев, а эти тонкости местные очень хорошо подмечают.

Бортеневская битва — сражение, произошедшее 22 декабря 1317 года у села Бортенево, в котором тверской князь Михаил Ярославич разбил объединённое войско московского князя Юрия Даниловича и темника Золотой Орды Кавгадыя, вторгшееся в пределы Тверского княжества.

К этому времени практика использования одних князей против других уже не представлялась универсальной перед лицом возможных неконтролируемых "ручными князьями" народных восстаний. При Калите наступает перелом. Крупные карательные походы (нашествия) в центральные районы Северо-Восточной Руси с непременным разорением населения прекращаются.

Вместе с тем кратковременные набеги с грабительскими (но не разорительными) целями на периферийные участки русской территории, набеги на локальные, ограниченные участки продолжают иметь место и сохраняются как самая излюбленная и наиболее безопасная для Орды тактика. Сюда же относятся набеги инициированные Калитой на приграничные княжества. Надо отдать должно кошель всё же выкупал большую часть полона оставляя захваченных людей в качестве холопов. По сравнению со дядьями-людоедами Калите ангел во плоти и это без дураков. Ведь довести откуда нибудь из под Смоленска захваченный полон в Сарай, зимой… В лучшем случае один из десяти доедет, а тут дядюшка Кошель всех скопом купит.

Ордынские войска уже не действовали против держателей ярлыка, но многократно вторгались на территорию соседних княжеств. Калита инициировал : Федорчукову рать ( карательная акция против Твери 1328 год, в 1333 году набег на Новгородскую землю, отказавшуюся платить дань в повышенном размере и впервые в истории принявшую литовского князя, в 1334 году вместе с Дмитрием Брянским — против Ивана Александровича Смоленского, в 1340 году во главе с Товлубием — снова против Ивана Смоленского ( участвуют Рязань, Брянск и княжества подконтрольные Калите), вступившего в союз с Гедимином и отказавшегося платить дань Орде.