Упущенные Возможности

Глава 16

Советский, и российские суды моей реальности, зачастую производили вполне кафкианское впечатление. Там царил дух победы Закона и Процедуры надо всем. И прежде всего над здравым смыслом.

Никто не спорит, юриспруденция штука сложная. Но в СССР и России, речи о правосудии, за исключением мегаочевидных преступлений, зачастую не шло.

Выглядело это, если отрешиться от происходящего — очень смешно. Стоишь ты пред судом, и тебе сообщают, что ты — семиногий восьмичлен, в смысле восьми@уй. Показания свидетелей, заключения экспертов, полученные улики, не оставляют никаких сомнений. А семиногое восьмичленство — это тяжелая статья.

И прокурор, в пламенной речи рассказывает, что вообще то, этот подсудимый — десятичлен об двенадцати ногах. Но доказано лишь то, что доказано. А твой адвакат, брызжет слюной, и истерит, о том, что реальных доказательств — лишь на пять ног, и три члена!

И смотрят они все, и судья, и адвокат, и прокурор, на тебя, с двумя ногами и одним членом, и плевать им на реальность, произошедшее, и здравый смысл. Потому что бумажечки — вот же они! Одна к одной! Свидетели — просто прелесть, а подсудимый — явный дебил. Уж до трех то членов, мог бы суд уболтать, а он запирается, чем лишь отягощает…

Как бы то ни было, я знавал пару людей, осужденных за то, что они в принципе не могли совершить. Они, после отсидки, рассказывали, что на зонах России, процентов тридцать таких же бедолаг. Ну, россияне, пока это не касается их лично, любят построже, чего уж.

Поэтому, заходя за Сашей в зал суда(размером с обычный школьный класс) я ожидал чего то такого же.

Странности начались сразу же. Зал был абсолютно пуст. Зашедший следом за нами охранник, усадил меня в загончик, надо полагать для преступников, уселся рядом, и достал из кармана газету и карандаш. И открыл газету на кроссворде!

Воронцова уселась во втором из четырех рядов стульев, поблизости от меня. Открылась дверь за простым канцелярским столом, с намеком на возвышение, и в зал вышла судья.

Слегка склонная к полноте женщина за сорок, в строгом темном костюме. На лицо была бы приятной, если бы не фирменное выражение — как же вы все меня уже за@бали. Впрочем, бросив взгляд на нас, она неожиданно заулыбалась вполне по — человечески, и воскликнула:

— Саша! А ты-то что здесь делаешь?

— Здравствуйте, Елизавета Францевна! — ответила Александра — я-свидетель. Намерена осветить произошедшее до полной ясности.

— А ты — судья глянула на меня — тот самый Борисов?

— Да, ваша честь — я встал — мне льстит известность среди судей.

— Обращайся ко мне — гражданин судья. Судя по всему ты — она открыла брошенную на стол папку с моим делом, и пробежала глазами по какой то бумажке — в Праге тоже побывал в суде? Ты там про «вашу честь» услышал? Тебе нравится устраивать драки в кабаках?

— Я, ваша…эээ…гражданин судья, просто начитанный. Думал у нас так же обращаются.

— Ну что же. Приступим. — судья уселась за стол, положила перед собой папку с делом, и незамеченный мной судейский молоток. — Я судья Гирс, Елизавета Францевна, приступаю к рассмотрению дела Борисова, Романа Олеговича. Который, в пьяном виде, устроил скандал, перешедший в драку, в кафе, в Настасьинском переулке. Принял в этой драке активное участие. В результате имуществу кафе нанесен ущерб. И, гражданин Пуляев, получил легкие увечья. Тебе все понятно, Борисов?

— Про увечья хотелось бы подробнее, ваша… ээээ… гражданин судья.

— Ты сломал челюсть Пуляеву, Борисов. Чего непонятного?

— Спасибо, мне стало легче.

— Я вижу, ты не раскаиваешься.

— В чем? Имел место мировоззренческий конфликт. Группа молодых поэтов, сладастрастно мечтала о гибели в битвах, призывая к этому же народ. При этом совершенно замалчивается факт того, что большинство этих мечтателей совершенно ничем не рискует. Случись беда, они так и будут сидеть за столиком ресторана. В то время, как будет гибнуть тот самый народ, о котором они так заботятся, подстрекая его к войне. Нужно ли добавлять, что при этом у них, поди, и тиражи вырастут, да и жилищные условия улучшаться. Так-то, сейчас, — в прокуренном кабаке им самое место. Проблема в том, что они, так или иначе — печатаются. И, боюсь, до беды достукаются.

— То что ты говоришь, Борисов, может быть и не лишено смысла. Но ты людей оскорблял, — козлы, и прочие эфемизмы. — судья слушала меня с интересом. Вот уж не ожидал.

— Поэтический клуб ээээ гражданин судья. Самое мягкое, что о них можно сказать — мерзкие мудаки, но это не поэтично. Ни один из этих уродов, не заикнулся о простом человеческом счастье. Растить детей. Любить своих женщин. Гордится своей работой. Путешествовать, в конце концов. Да и вообще — жить жизнь. Дерьмо и насилие — вот их идеалы. И это все пытаются выдать за нормальные, человеческие устремления.

— Выбирай выражения, Борисов! Ты находишься в суде.

— Прошу простить. Но они — противные.

Судья помолчала, разглядывая меня как неведому зверушку. А потом повернулась к Воронцовой:

— А ты что скажешь, Саша?

— Я хочу сказать, что присутствующий здесь Борисов — мой гражданский муж. И, когда мы сидели в кафе, с друзьями, мы с ним поругались.

— Это как же? — подняла бровь судья Гирс.

— Он сказал, что уходит от меня! — заявила Сашка.

— Да ты что! — совсем по бабьи всплеснула руками судья — а ты что?

— А я сказала ему, что он сам завтра прибежит просить прощения! Только он — засмеялся. Увидимся через пару лет, говорит. И пошел на сцену.

Мое окуение внезапными трактовками событий, вдруг прервал охранник, что старательно заполнял кроссворд. Он дернул меня за рукав и спросил:

— Специально подобранная смесь чего-либо, семь букв? Не знаешь?

— Ассорти — совершенно на автомате бросил ему я. И набрал воздуха в легкие, чтобы прекратить этот балаган. Но было поздно.

— Вот значит как… — не предвещавшим ничего доброго тоном сказал судья.

— Да, именно так. За исключением того, что до этой минуты, я и не подозревал, что женат. — все же выступил я, безнадежно чувствуя, что атмосфера в зале изменилась. А тут еще и охранник дернул меня снова зарукав:

— А алкогольный напиток араматизированный анисом. Четыре буквы, начинается на «А»?

— Арак — отмахнулся от него я. А судья озверела, и загремела на все помещение:

— Ульянченко! Еще хоть звук, и ты у меня поедешь патрулировать Марьино!

И в каждой паузе речи гражданина судьи, отчетливо слышалось ни разу не прозвучавшее «бля».

— Да ладно вам, Лизавета Францевна! — совершенно не испугался охранник Ульянченко — нормальный Борисов парень. С девушкой вот поругался. А тут еще эти, нет бы работать, сидят, о народе страдают. Вы же их видели! Здоровенные — им бы в сталевары, а у них, ни мозолей на руках, ни работы приличной. Знай, о героизме рассуждают. А Борисов — он все ж свой. Понятно, там, в прислуге, в Кремле бегает. Но ГосБезопасность — тоже все ж люди. Нужно бы парня уже отпустить. Там к нам, вроде бы, скоро бытовуху привезут, чего нам с ерундой-то?

— Гм — произнесла судья — будем считать что даже защитник у тебя был, Борисов. Только вот сотрудник НКВД должен быть безупречен. Или ты не согласен?

— Это да. В этом пункте — я полностью признаю свою вину. Сотрудник НКВД должен быть безупречен. В остальном… — я помолчал, а потом все ж сказал. — Да ну. Группа придурков, считающая себя творцами и демиургами. А на самом деле глашатаи народной злобы, предрассудков, и мифов. Не поднимающие и возвышающие людей, а опускающиеся на самое дно, к самым дремучим побуждениям и фобиям народным. Ни секунды не жалею, что все им высказал.

В зале на почти минуту установилась тишина, а потом судья Елизавета Гирс сказала хорошо поставленным голосом:

— Именем Союза Социалистических Республик, вы, гражданин Борисов, приговариваетесь к лишению свободы на… — она перевела взгляд на Воронцову — два года. Условно. С отработкой по месту текущей работы, и удержанием тридцати процентов зарплаты в пользу потерпевших, до полного возмещения. Освобождаетесь немедленно по оглашению, под личное поручительство Александры Илларионовны Воронцовой.

Она помолчала и продолжила:

— Сообщаю вам, Борисов, что если вы не согласны с вердиктом по упрощенной процедуре, вы можете обжаловать решение в Московском Городском Суде. Тогда состоится реальный суд, с участием сторон и всесторонним рассмотрением. Считаю необходимым добавить, что согласно прецедентов, подтверждение решения суда упрощенной процедуры, влечет за собой ужесточение наказания минимум вдвое. Вам все понятно?

— Предельно, гражданин судья.

Она стукнула своей киянкой по столешнице.

— Все свободны.

Из отделения милиции я вышел в около часу ночи, насвистывая:

Остаток времени пребывания в милиции, я был занят в основном зашнуровыванием своих ботинок. Мне вернули вещи, выдали справку с решением суда, и поручением отдать ее по месту работы.

Уже направляясь к выходу, я наглядно понял, что меня здесь воспринимали именно как своего. Навстречу мне, двое в форме, протащили за жестко вывернутые руки, какого то неприятного с виду хмыря, с фиксой в зубах, и матерной бранью о ментах и всех попишу. Какие-то хмурые люди, толклись у кабинета дознавателя. И вообще все было хоть немного похоже на ментовку, как я ее представляю…

Я собирался подождать Воронцову. Судья попросила ее задержаться. Но она, сложив руки на груди, уже была на улице, недалеко от входа.

— Ну что, обсудила с судьей, как надо мной глумиться? — подошел к ней я.

— Вот еще! — фыркнула она — Всякого мелкого хулигана обсуждать! Я ответственная за организацию семинаров для судей. По психологии агрессии и асоциальных проявлений. Там с Еленой Францевной и познакомилась. У них через неделю цикл лекций.

Мы повернулись, и пошли по тротуару вниз по Дмитровке.

— Куда это мы идем? — спохватилась Сашка.

— Мы идем ко мне домой, консумировать наш брак. Здесь недалеко.

Она резко повернулась ко мне.

— Ты совсем сдурел, Борисов?

Я взял ее за плечо, притянул к себе, и заглянул ей в глаза:

— Воронцова. За пять часов, что я с тобой знаком, я почти потерял остатки самоуважения, бит тяжелым стулом по голове, и получил срок, словно жалкая шпана. Мне нужно реабилитироваться.

А потом я сделал то, что нужно было сделать еще тогда, когда только ее увидел, на углу Тверской и Охотного ряда. Просто взял и поцеловал. И чего стеснялся? Уж точно проблем было бы меньше.