Упущенные Возможности

Глава 25

Утро красит нежным светом… заорал репродуктор на кухне. Шесть утра. Вот пусть только вернется! Убью нафик. Как приедет из Питера, так и придушу.

Сашка, проникнув ко мне в квартиру, освоилась здесь гораздо быстрее меня. В частности подключила динамик — тарелку. Теперь это устройство меня регулярно будит, и я, так же регулярно, хочу Воронцову пришибить. После холодного душа, я на это динамик уже не обращаю внимания, и кровожадные планы забываю, чтоб следующим утром снова решить, что все, Сашенька, твоя песенка спета.

Сегодня это усугубляется тем, что мы с парнями вчера допоздна засиделись в банях. Просыпаться, имея возможность еще поспать — обидно.

Александра Илларионовна, быстро, решительно и бескомпромиссно выбрав меня в спутники жизни, пусть неохотно, но соглашается с тем, что я идеален. Однако, с ее точки зрения, это не отменяет возможности кое-что улучшить. В частности, она крайне неодобрительно фыркает на мое курение в постели.

Поэтому сейчас, я мстительно закурил растянувшись в кровати, и задумался.

Пару месяцев назад, мое сознание занесло в тело дальнего родственника в параллельной реальности. Реальность настолько параллельна, что социализм в СССР тридцать седьмого года, мне в общем-то, нравится.

Как я вижу, нынешний СССР деловит, прагматичен, рационален и существует для граждан. Здесь не сообщают, что жить стало лучше и веселей, что бы потом начать отстреливать всех, кто в этом сомневается.

Здесь спокойно и неотвратимо строят государство для всех граждан, а не какой-то части населения.

Здесь не существует слов дефицит и безработица. Любой хороший работник имеет приличную зарплату, жилье, и набор социальных гарантий, подкрепленных всей мощью государства.

Красная Армия здесь более чем боеспособна, а военная доктрина предполагает жесткую оборону в случае нападения. С развертыванием основных сил в глубине страны, с целью последующего уничтожения агрессора. И выглядит это вполне реально. Множество деталей указывает, что Ленинский завет «Учится военному делу настоящим образом» © — главный постулат военного строительства. Вплоть до того, что в авиации, к примеру, на боевое дежурство, ставятся летчики, налетавшие не менее тысячи часов.

Местный репрессивный аппарат, не только скор на расправу. Основным своим предназначением он видит установление преступника, определение меры вины, и реальное наказание виновных. Невзирая на лица. Причем, защита гражданином своей жизни, чести и достоинства, всячески приветствуется и где то даже поощряется. От широкой официальной продажи оружия, до судебной практики. Достаточно сказать, что я со своей девушкой, угодив в перестрелку и пристрелив нападавшего, не то что не понес никакого, даже формального порицания. Мне со стороны органов даже намекнули что-то типо, ну извини, недосмотрели.

Международное положение здешней Советской России устойчиво, и в одном ряду с ведущими мировыми державами. Разве что Франция, считающая себя главным победителем в Первой Мировой, общается сквозь зубы. А вот Штаты с Англией и Германией, вполне сотрудничают, не отказывая себе впрочем, в разных гадостях. Но тут уж и СССР им не уступает. По крайней мере, скандалы в западной прессе о том, что повсюду агентура красных, регулярны и затрагивают самые высокие сферы.

Ясно дело, что все не так просто. Народ живет в СССР еще по разному. И политические бурления в обществе и Коммунистической Партии, идут постоянно. Разного рода экстремисты, признавая, что за двадцать лет Советской Власти большевики страну накормили, одели, и дали крышу над головой, считают, что это отход от коммунистических идей. Ибо по всему миру страдает несчастный пролетариат, который нужно немедленно пойти и освободить, пусть силой оружия.

Среди молодых пиз@оболов, как правило, эти порывы вызваны отсутствием желания в@бывать с утра до вечера на тяжелой и не самой престижной работе. Больше то, они никуда и не годятся… То ли дело воевать! Но вот у видных большевиков эта риторика — форма борьбы за власть.

И, я так понимаю, именно поэтому моего реципиента и нашли. И приставили к товарищу Калинину.

Этот невозможный, с моей точки зрения, СССР этой реальности, существует благодаря магии. Она то и привязывает кучу народу к главе государства Калинину, с жестким подчинением. А я, обладаю способностью пережить любой взрыв находясь в его эпицентре, обеспечивая этим товарищу Калинину неуязвимость.

Так что, жить мне в Советской России нравится. Вкусная еда, непыльная работа. Наблюдать власть изнутри — интересно. Пусть и понимаю я пока немного, но, думаю, освоюсь.

И вообще, товарищ Берия, меня намерен как то поощрить, за эпичные открытия алмазов и нефтяных месторождений?

С этой мыслю я и задремал снова…

Всю неделю после траурных мероприятий понедельника, я занимался приевшейся ерундой. Входящие-исходящие, Борисов, пожалте на встречу Вождя с украинской писательской делегацией, Боб, пойдем пообедаем, ты знаешь, балет — это так здорово!

Моя жизнь здесь скучновата, просто с отъездом Воронцовой, я это осознал. А это значит, что я вполне уже адаптировался, и принял окружающее.

Вчера, то есть в пятницу, вечером, ко мне в закуток, пожаловали Чашников и Розенгольц. Ну, Иру я, после работы, бывает подбрасываю куда скажет, мне не трудно. Они с Мишкой, типо тусовщики. А внезапный Чашников, до следующего понедельника отправленный медициной на легкий труд — неясен.

— Привет, — сказал Виктор, мы с ним еще не виделись — чем занимаешься?

Я, окончив рабочий день, собирался уходить. Курил последнюю в этот день сигарету на рабочем месте, и прикидывал, куда податься.

— Да вот, завидую — я кивнул на последний в этот день пакет документов — у парня, исполнителя этого шедевра, фамилия — Погубисало. А?! чувствуете? Не то что унылый Борисов.

— Подумаешь! — заявила Ирка — в ТяжПроме есть товарищ Зверозоб — Зомбовский, вот это да! Ромочка, ты меня отвезешь в парк Горького?

— Ага, — сказал Чашников, — все ясно. У тебя хандра, Боб, поехали в баню.

— А давай — я встал и взял шляпу — Только вот Ирину завезем, и помчались.

И мы пошли на выход. Всю дорогу до парка, Ирка выступала про какая баня, Витя? Я все Сашке расскажу, так и знайте!

— Романа нельзя оставлять одного, Ира. — отшучивался Чашников — Ведь потом придется восстанавливать события по анамнезу и сводке происшествий. Пусть уж побудет под присмотром.

— Не нужно, Виктор Петрович, выдавать желание напиться с девками, за заботу о товарище! Как тебе, Боб, не стыдно! — усевшись в мою машину, мы выехали из Кремля.

Но капитан Чашников, попросил ее не возводить на меня напраслину, и рассказал ей историю Коня Василия.

Однажды, Семен Михайлович Буденный поделился с несколькими избранными, которых охранял Чашников, главным секретом успешного коневодства.

Мол, это только на первый взгляд нет ничего сложного, больше коней — лучше конница. Но в увеличении поголовья есть тонкости.

Вот, например, на каждой приличной войсковой конеферме существует штатная должность Коня Василия. В его непосредственные служебные обязанности входит проверка — готова ли кобыла к таинству любви или все еще ждет кого-то белого, с принцем на шее, и со стойлом возле приличного замка.

Выглядит это примерно так — в рабочем порядке Коня Василия подводят к кобыле. А дальше наступает непосредственно личная жизнь — либо кобыла дубасит его копытами, что есть сил, и тогда его уводят обратно. Радуясь, что ловко уберегли от увечий дорогого племенного производителя. Или же, кобыла оказывается благосклонна. Но и тогда Коня Василия все равно сразу утаскивают прочь, чтоб не смел, лошара позорная, портить породу.

— Боб, — сказал Чашников — отлично справляется, Ира. Почти святой. И предъявить ему нечего, кроме телесной чистоты.

Ирка, не сумев сохранить мрачный серьез, ржала, а я заявил:

— Вы все озабоченные, не понимаете простейших вещей. Тот утюг, что у меня дома нужно греть на плите, мне страшен и ненавистен. И у меня нет другого способа быстро погладить и почистить брюки кроме как в бане.

— Мне кажется, Боб, моя версия правдоподобней — захохотал Чашников.

— С чего это, Витя? — ну ты у меня получишь — мало того, что ты меня обозвал замухрышкой. Породистый производитель это ты, что ли? — мы подъехали к главному вхожу в Парк Горького…

В бане уже были Бертольд Лапиньш, и Ваня Петрухин. Пока Чашников считается больным, его подчиненных распихали кого куда. Вот они и сибаритствуют.

— Привет, Боб — обрадовался мне Берт — а говорили, что ты в Останкино теперь живешь.

— Нафик мне эта дыра, Берт? — я поздоровался с мужиками за руку, и скинул пиджак. — там ведь что за жизнь? Если тебе нечего делать — зарежь свинью. А мне это не близко.

— Хм, знаешь, Боб — Бертольд неторопясь разлил по рюмкам — у человека, что давит мух в прокуренном кабинете посреди Отечества, не бывает такого счастливого лица. Так что, во-первых не прибедняйся. А во-вторых, не зарекайся. Подумай об этом.

— Нет уж, Берт, неохота мне думать. Вся суть бытия крайне убедительно доказывает, что вот думать как раз никак нельзя.

— Зато о твоем первом свидании, по Москве уже легенды ходят — Ваня поставил пустую рюмку на стол.

— Ну, не я первый, у многих первое свидание тяготеет к агрессии и вандализму.

— Ты не первый из тех, Боб, кто обзаведясь девушкой, ударяется в философию. — Чашников бросил мне простынь — вот объясни, это женщины так действуют на сознание? Берт вон — вообще одни мудрости изрекает. И ты туда же.

Ванечка заржал, но я все ж ответил:

— Вам не понять. Вы — холостяки. То есть люди, лишенные многих радостей из страха обрести их навсегда. И не пытайтесь. Потом, если чо — обращайтесь, проконсультирую.

И мы пошли в парилку. Самое смешное, что никаких баб звать не стали. Парни как то не рвались, а мне было как то и неохота. Ходили, парились, да сидели, трепались обо всем понемногу. Мне с людьми этого времени интересно.

Ванечка Петрухин был встревожен. Прошел медосмотр в части. И как-то, маститому доктору, что-то не понравилось в его голове. Тренируй мозг, Петрухин, говорит. Читай больше, стихи учи. А то вас тут столько по голове бьют, что совсем без нее можно остаться. С твоими, говорит, сотрясениями — нужно внимательно. Поменьше алкоголя, беспорядочных баб, и драк. И вы знаете, мужики — помогает! Взял в библиотеке томик стихов Державина. Сложно. Но это и хорошо! Пока вот через эти шампанские с вафлями продерешься, пока все эти внемли, объемли и зиждет расшифруешь — все, голова как чугунная чушка. А потом идешь в парк культуры на танцы. Выпьешь чуть, для куражу, и зовешь девку погорячее. Ну там в бубен кому дашь, чтоб отдыхать не мешали. Наутро прям понимаешь — работает методика! Сильна наука! В голове одна ясность, легкость, и стихи Гавриил Романовича!

Чашников опять разлил и заявил:

— Когда у меня будут дети, я их от бокса и борьбы буду держать подальше. Глядя на вас, товарищи, я думаю что пусть занимаются музыкой или наукой какой. Опять же, будут знать что такое логика.

На это все, Бертольд Язепович меланхолично рассказал что двое его детей, сейчас отдыхают с его женой в Ялте. И совсем забросили книжки с докладом по математике, что готовят к школе. И играют в футбол и плавают. А еще — подрались с местной шпаной. И когда отец попытался их вразумить по телефону, логично объяснили, что хотят теперь быть умными и сильными как дядя Иван Петрухин.

Ваня мучительно покраснел, а Чашников поведал мне, что в начале лета в части был праздник. Даже Калинин на целый час заехал. Ну, семьи комсостава и бойцов, спортивное представление и концерт в клубе. Петрухин, левой рукой выжал двухпудовую гирю шестьдесят раз. Рекорд. И нет бы, взять грамоту, да идти спать. Он на танцах дочке Берта весь вечер оттаптывал ноги. Очень красивая девочка, Боб, ей четырнадцать. Вот, товарищ Лапиньш и отправил семью подальше. А они видишь, там Ваню за эталон интеллекта держат.

— Вот я и думаю теперь, Боб — не сказать, что бы Берт был сильно раздражен. Разве что прибалтийский выговор стал более слышен — что мне с Ваней делать? Может кастрировать, так сказать превентивно? А что? службу он нести сможет, даже лучше прежнего. Не будет школьницам мозги романтикой забивать, и дополнительные смены станет ходить без проблем. Зачем ему тогда личное время?

— Не хватало нам еще в Балашихе Элоизы и Абеляра — Чашников вообще-то, это не про деликатность, нет — лучше поговори с командиром, я добро дам, пусть Ваня в Норильск едет.

Не только я, но и простой как лом Петрухин наконец сообразил, что его позвали не только париться, а еще и на порку.

— Ты, Бертольд, не думай ничего такого — пробрурчал Ваня — ей еще школу заканчивать, и вообще…

— А вот про это твое «вообще», хотелось бы поподробнее, Ванюша — не отставал Чашников.

— А сам то! Думаешь, никто не знает про эту твою? — Петрухин сменил тему, наехав уже на Витю.

— Да ты что?! — мне стало смешно и интересно — наш Витя — жертва чувств-с? И ей тоже четырнадцать?

— Да есть там одна, пахнет зефиром и обещаниями, как нам говорил товарищ капитан. Только она его бросила. Он и пустился во все тяжкие.

— Ты, Боб, никого не слушай. — Виктор Петрович совершенно спокоен — особенно Ваню. Потому что, я думаю, ты прав Берт. Не только кастрировать, но и язык отрезать.

— Давайте я тогда, товарищи, пойду, и просто брошусь под поезд, раз вы такие…

— Ну уж нет, Иван — Берт тоже хладнокровен, хотя по нему никогда и не скажешь — это у нас вечер в кругу товарищей по службе. Так что страдай до конца. И, ты меня понял?

— Нам только железнодорожной катастрофы не хватало, — неумолимо хохотнул Витя — от того что ты не хочешь товарищей слушать.

Мы потом еще долго сидели, ходили парится, и трепались за жизнь и службу. Сильно за полночь разъехались. Причем, парни отказались у меня ночевать, а поехали к Чашникову, в Сокольники, откуда им завтра ближе на службу. Потому что эту неделю, они не в Кремле…

Я конечно же проспал. У досужих обывателей, что заполняют улицы с переулками вокруг ГУМа, была возможность увидеть, как красивый Кадиллак, на огромной скорости чуть не протаранил въезд Спасской башни. Наверняка праздный наблюдатель решил бы, что товарищу Калинину везут сверхсрочный пакет. И никак иначе.

Но это был всего лишь я, опаздавший на работу на целых десять минут. О чем мне в весьма грубой форме напомнил товарищ Иванов, Юрий Степанович. Он сидел у моего стола, и от нечего делать читал журнал «Военный Вестник», неосмотрительно оставленный мной неубранным в сейф.

Я узнал, что совершенно расхлябан, распустился, и позволяю себе недопустимые для места работы вольности. От самовольного документооборота между ведомствами, до опозданий на службу, что совершенно неприемлимо. Это — очень деликатное изложение его короткой и энергичной речи, исполненной отсылкам к матери, и половым органам.

Хоть я и обиделся, но не стал скандалить. Вешая шляпу, я проворчал, что готов отрабатывать вину в любом месте, куда пошлют. А вот слушать всякую херню — не готов. Поэтому — попросил бы.

— Я доложу руководству, о твоей заносчивости, Борисов — не стал отыгрывать назад Юрий Степанович — но пака — слушай задачу. Сегодня в полдень начинается Партконференция. Приедут люди со всей страны. Ты обязан постоянно находится рядом с Калининым. Чем ближе, тем лучше. Все время работы конференции, и вне её. Постоянно рядом. Все понял? Личная охрана и ГосБезопсность берут под охрану и тебя, не удивляйся.

С учетом того, что на массовые мероприятия меня не очень привлекают, мне было понятно, что товарищ Иванов так меня воспитывает. Не застав на месте вовремя, засунул на все выходные слоняться за Калининым. А если вспомнить, что сегодня в десять утра, в Москву возвращается Крупская, а значит и Сашка — вполне себе иезуитство. А я почему то не сомневаюсь, что о Воронцовой, Юрий Степанович в курсе.

Но, как не крути, я провинился. Так что не стал качать права, а просто ответил:

— Так точно. Непрерывно рядом, всю Партконференцию.

С чем, товарищ Иванов, изучив меня подозрительным взглядом, все ли я понял и осознал, и ушел. А я, было собрался закурить, пока не подтащили входящие, но меня вызвали в приемную.

Потом я сидел за спиной Михаил Иваныча, во время беседы того с товарищами Андреевым и Шкирятовым. Как я уже знал, эти товарищи возглавляют ЦКК, контрольный орган-грозу коммунистов. Но сейчас речь шла о составе прибывших на конференцию, и примерных раскладах по интересам. В смысле, эти будут пытаться протолкнуть к обсуждению, вопрос возведения нового порта. А вот эти будут ныть про ирригацию. Все трое решили сразу ставить на голосование недопущение на конференции хозвопросов.

С чем и разошлись, и меня отпустили. Калинин, как я заметил, продолжал готовить выступление. Обложился томами Ленина и Плеханова, и что-то строчил собственноручно.

Документов в работу мне не подкинули. И я, до без двадцати двенадцать, сходил попить чаю с булочкой, и скучал листая газеты. Потом меня вызвонили.

В отсутствии Чашникова, охраной занята смена капитана Тихомирова. Мы знакомы, да и товарищ Иванов… Я уселся в авто после Калинина, Тихомиров хлопнул дверью, и мы поехали.

Михаил Иванович, продолжал листать отпечатанный доклад, но всеж покосился на меня и поинтересовался:

— Ну как, Боб, осваиваешься?

Я уже давно сообразил, что охрана и личная обслуга, для руководителей такого ранга — что то типа домашних животных. Обычно не замечают, но можно и по холке потрепать, задумавшись о важном. Поэтом не стал умничать, или выступать. Хватает понимания, что тут никакого барства, просто банально не до меня.

— Вполне, Михаил Иванович. Хотя, я думаю, вы вкурсе.

— Твоя переписка с Сашей, Боб-это было замечательно. Ты не обиделся?

Я пожал плечами, подбирая ответ, но ответить не успел. Мы приехали. Тут и пешком-то мину пять. А на машине…

На углу Петровки и Театральной площади — ЦУМ, он же «Мюра и Мерлиза». Служебный вход в Большой — напротив. Возле него и остановились три машины правительственного ордера. Как я заметил, до нас приехало уже довольно много руководителей. Поодаль все было забито автомобилями. Подождав пока сотрудники охраны займут места, Тихомиров вылез из авто, и открыл правую заднюю дверь.

Выйдя из машины, я увиделтолпу делегатов у главного входа, что слева от нас. Один из людей Тихомирова выглянул из двери с надписью «Служебный Вход», и кивнул командиру.

Как всякий москвич, я несколько раз бывал в Большом. Но куда ведет коридор, в котором мы оказались войдя в эту дверь я не представлял. В конце коридора стояла пара охранников. Впереди шел Тихомиров, за ним Калинин и я. Сзади шел парень из охраны. Судя по звуку, после нас еще кто-то вошел в двери.

По моим представлениям, мы прошли под главной сценой, повернули, и направились к лестнице, ведущей за кулисы. Там, видимо, товарищи руководители накапливаются, пудрят носики, прежде чем явить себя массам.

За это говорило хотя бы то, что из боковой двери вдруг, вынырнули товарищи Орджоникидзе и Каганович. Не обращая внимания на дернувшуюся охрану, он в два голоса воскликнули:

— Михал Ивнович, вот и ты/ Здравствуй товарищ Калинин, вот как раз и рассуди нас, с Серго…

Миновав Тихомирова, подошли к нам, протягивая руки. А потом они оба взорвались. Сзади, синхронно, раздался еще один двойной взрыв.

Включилась моя магия, ни Калинин, ни я не пострадали. Вот только лопнули все лампы, и поодаль раздались крики боли. А над головой что то заскрипело и посыпалось на меня какими то камнями.

И я не стал мешкать. Присев в полуприсед, одним движением, как в борцовской «мельнице» закинул Калинина на плечи, и побежал туда, куда мы и шли. Судя по звукам, выход на улицу завалило…