Упущенные Возможности

Глава 19

Езда за рулем меня успокаивает. Пускай управление Кадиллаком больше всего напоминает управление грузовиком ГАЗ 51. Но, если разобраться, все легковушки тридцатых — пятидесятых, в этом почти одинаковы.

Пока я добирался в Балашиху и обратно, у меня была масса времени спокойно обо всем подумать.

Справка по товарищу Ягоде, что я нашел в ящике входящих, многое прояснила.

В двадцать седьмом году в развитии страны, наметилась та самая тенденция всех пересажать, а остальных заставить пахать за миску баланды.

На самом деле, это называлось «Обсуждение путей и темпов индустриализации».

Рыков сотоварищи, предлагал методичное, планомерное, поэтапное развитие страны, с привлечением мировых промышленно-финансовых сил. Ежегодный рост экономики на 20–30 %, с приоритетом социальных программ и обороны. Любому, знакомому с математикой, был очевиден рост экономики в несколько раз, за десять лет. А участие мировых финансов, обеспечивало вполне нейтральное внешнеполитическое окружение. Вполне очевидно, что Китай, в конце семидесятых двадцатого века, пошел именно по этому пути.

Всем этим Литвиновым, Рыковым, и прочей партийной интеллигенции, противостояли сплоченные гопники, в смысле коммунисты, вместе с Ягодой. Точнее, Генрих Генрихович, предлагался в качестве одного из инструментов этой самой индустриализации.

Они утверждали, что сотрудничество с капиталистами, соблюдение технологий и правил в промышленной индустрии — буржуазная хрень, не учитывающая социалистического энтузиазма. Исходя из этого, кучу специалистов, инженеров, и авиаконструкторов в частности, нужно посадить. И совершать рывок во имя создания могучей армии. Так что давайте ускоримся и вообще, кругом враги. Того и гляди нападут.

На вопрос финансирования, и где взять людские ресурсы на такие прожекты, говорили про госмонополию и кивали на товарища Ягоду. Что уж людскими то ресурсами, он обеспечит. Вон, у него авиаконструкторы сидят, за пайку стараются. И неплохо выходит!

В моей реальности, это обсуждение, как и многие другие, было, в общем-то, борьбой за власть.

Но в этой реальности, вопрос большинства в партии не стоял. Так вышло, что товарищ Калинин пользуется непререкаемым авторитетом. Поэтому группа экстремистов в политбюро, в которую входил и Сталин, получила отлуп.

В другой реальности Сталин, победивший все оппозиции, очень технично свалил отсутствие улучшений в жизни населения на усиление классовой борьбы. Вся суть Сталина в этом — присваивать чужие заслуги, и никогда не отвечать за свои решения.

Товарищ Сталин, вместо результатов, любил предъявлять врагов. «Жить стало лучше, жить стало веселей!» — говорил Генеральный Секретарь. А где еда? — спрашивал народ. Враги, отвечал вождь, кругом враги, они все сожрали, а что не сожрали — испортили.

А уж про могучую армию, после лета сорок первого, лучше и не вспоминать. Потому что тысяча немецких летчиков, вынесшая с неба двадцать тысяч сталинских соколов — это просто неприлично.

Оставшись без тысяч самолетов и танков, величайший из великих, с невыносимой мудростью изрек давно известное — воюют не числом, а умением. Только гениальность могла помешать додуматься до этого в двадцать восьмом. Когда он делал все, что бы создать эти сгинувшие танки и самолеты.

Но в этой реальности, к вопросам государственного и военного строительства отношение гораздо более вдумчивое. По крайне мере, ставки на количественное превосходство нет. Что высвобождает огромные ресурсы на более приземленные вещи.

Тем не менее, политика — это учет всех имеющихся в обществе тенденций. Было очевидно, что в стране, воочую наблюдающей за всеми издержками НЭПа, массовые посадки вызовут горячее народное одобрение.

И тогда было принято половинчатое, но здравое решение. Идеологов ускоренной индустриализации, Сталина, Угланова и Чубаря, в течение полугода, вывели из политбюро. Однако, поручив товарищу Ягоде борьбу с уголовщиной, в рамках отработки привлечения людских ресурсов на стройки народного хозяйства…

Результаты строительства БеломорКанала были признаны неудовлетворительными. Высокая смертность, приписки, и очковтирательство в процессе строительства, были тщательно зафиксированы и предъявлены политбюро.

А потом случилось убийство Кирова. От этого теракта настолько воняло банальной бытовухой…

В моей реальности, смерть Кирова стала отличным поводом уничтожить всех политических конкурентов группы, сплотившейся вокруг Сталина.

В этой реальности, оно послужило похожим целям. С одним лишь уточнением. Убирали из власти не чьих-то конкурентов, а разжиревших и барствующих. Всех этих Янукидзе, Рудзутаков, и прочих Шляпниковых. С широким освящением в прессе, и вообще. Заодно сняли и Ягоду. На Ленинград поставили товарища Зиновьева, а на НКВД — Берию.

Как бы то ни было, товарищ Сталин, в этой реальности, сейчас отвечает в ЦК за разработку реформы партии, и создание нового Устава. А занимает он должность наркома по делам национальностей.

И здесь чувствуются какие то непонятные мне траблы. По крайне мере, вопрос нового Устава уже многожды обсуждался Калининым с различными посетителями.

В общем, наруливая по утрам из Балашихи в Москву, я был мрачен. Меня мучили подозрения. Товарищ Ягода, с серьезным понижением отправленный в тридцать четвёртом на Украину, до работы не доехал. Помер. Подвело здоровье, точнее, случившаяся сердечная жаба.

Еще, многие отставленные ветераны — большевики, скоропостижно прекратили свой земной путь. По самым что ни на есть естественным причинам. И мне казалось, что все не так уж просто. И я все больше сомневался, что мне дадут спокойно уехать по отработке контракта.

Я ведь, поначалу, думал как? Думал, что мне повезло. Ну магия какая-то, ну большевики. Плевать. Пять лет отмучаюсь, да и свалю к теплым морям. Открою бар, где-нибудь на карибском пляже, и идет оно все в пень. Быть снова двадцатисемилетним мне весьма понравилось.

Сейчас, даже до такого тупицы как я, начало доходить, что хрен меня кто отпустит.

Бесило то, что даже к такой мелочи как я, мои наниматели подошли крайне основательно. Обложили подписками, инструкциями, наблюдением. А в довершении всего, подсунули восхитительную девушку! Домовито впаяли условный срок, на всякий случай. И ухмыляются в сторонке, поблескивая пенсне.

И я вовсе не думаю, что Лаврентий Палыч вызвал Воронцову, и барственно приказал:

— Вот фото, устроишь этому человеку неприятности, и отдашься ему сегодня вечером.

Я не в состоянии представить хоть кого-то, кто будет хоть что-то приказывать Сашке. А вот в аналитический департамент НКВД, и в оперативно-стратегическое мышление товарища Берия — очень даже верю. Это когда вроде бы совершенно случайно происходят вещи, приводящие именно к тому результату, что нужно получить.

Так что, когда в обед ко мне подсела Ирка и влоб спросила:

— Ты чего, Рома, от Сашки бегаешь?

— Не бегаю, а спасаю.

— Кого?

— Себя.

— От кого?

— От этой разрывной гранаты!

— Боб! — засмеялась Розенгольц — вы с ней, когда вместе, такие здоровские! На вас так смотреть приятно.

— Ирина! — вышел я из себя — ты что, не понимаешь?! Я и она — это выжженная пустыня вокруг нас. Несчастному «Кафе Поэтов» очень повезло не сгореть, мы просто только познакомились. Но следующая наша с ней встреча, закончится развалинами Тегусигальпы.

— Тегусигальпы?!

— Или Кейптауна. Или думаешь, нам с ней Париж разнести стоит? Не жалко, Ир?

— Борисов! Прекрати изображать обычного придурка, и позвони Сашке!

— Да, Ирина! Я подлец — с достоинством ответил я — поучив что хотел, решил сбежать. Так что, прекращай уже…

— Не трусь, Боб! — совершенно неожиданно засмеялась Ирка — просто перестань прятаться.

— Я не прячусь, я прохожу спецподготовку, по приказу начальства…

Тут я не то что бы соврал. В воскресенье у товарища Калинина состоялось длительное, особо секретное совещание, куда я не был допущен.

Мы, в это время сидели с Чашниковым на полигоне Батальона Охраны, пили самогон, и жарили шашлык.

Чашников, выделенные для экспериментов деньги потратил с умом. Вместо двух бутылок водки, купил три литра самогону у местных крестьян. А на мясо мы все скинулись.

Потом меня избили, под кинокамеру! Точнее, под руководством профессора Гершензона, я выпивал по тридцать грамм, и меня бил или Берт, или Чашников. После двухсот грамм я обзавелся синяком, впрочем, тут же залеченным. А профессор, со сворой сопровождающих, несколько брезгливо отказавшись от самогона и шашлыка, отбыл. К полнейшему удовольствию личного состава, в количестве пяти человек. Которые потом до самой ночи приятно проводил время у костерка за шашлыком и самогоном.

Иван Петрухин притащил гитару. Пришлось удовлетворить общественный запрос на блюз. Я спел ребятам «Козлов», Майковский «Blues de Moscou», Чижовские перепевки, и заодно, на английском, Леона Рассела.

Захмелевший Ванечка, даром что гора мышц, сурово чуть не прослезился от «Она не вышла замуж…» и постановил:

— Наша музыка! Пролетарскя!

А я думал, что мои переделки вполне прокатывают. Потому что объяснить что такое порванная джинса из которой торчит мой голый зад, боюсь у меня бы не вышло.

Еще мне неожиданно страшно понравился местный самогон. Ребята объяснили, что статьи за самогоновраение давно нет. В магазинах полно выпивки на любой вкус. Просто у нас с соседним фермером сотрудничество. Мы ему помои со столовой отдаем, и мясо для котла закупаем. Он нам и продает самогонку почти задаром.

Мне, как не странно, было хорошо с этими людьми, что собрались у костра. Меня отпустило от приключений, и мы просто молчали, или трепались ниачем.

Стянули сапоги, и грелись в заходящем солнце, шевеля пальцами ног и затягиваясь папиросами «Норд».

Увидев на лодыжке Вани Петрухина достаточно серьезный шрам, Бертольд Язепович пошутил:

— Вот так все и вскрывается! Ты, Ваня, когда на Тамбовщине бунтовали, за чьих выступал?

— Мне тринадцать лет было, неча — ответил Ваня — а отец то, да. Он поначалу к Антонову ушел.

— И что? — я уже просто устал окуевать! Сын участника антоновского мятежа — в личной охране вождя большевиков!

Все на разные голоса хмыкнули. А Ваня мне просто рассказал, что приехал Михаил Иванович. В смысле Калинин, и договорился с мужиками. Месяца два по губернии мотался. Но мужики теперь за него — горой. Да и то, Боб, сначала продразверстку отменили, потом школы и клубы строить стали. А потом и специалисты поехали к нам.

— Специалисты? — в голове что то шевельнулось про пятитысячников и прочих коммунистов.

— Ну вот шрам — он ткнул пальцем в ногу — в позапрошлом годе, на сенокосе. Косой полоснул, сам себя, случайно, как в отпуске был. Ну думаю, приплыл. Ни тебе Цветкова, на Ширяева, плохо дело. Прихожу в больницу нашу, в деревне, а там доктор — девка, меня моложе! Помню, пришел, сел перед ней.

— Как вы себя, — спрашивает, — чувствуете?

— Знашь, — говорю, — заштопай меня, по быстрому, да я пошел.

— Это же, — она, знаешь, искренне так возмутилась, — не шутки! Возможно все серьезней чем кажется! И может плохо закончиться! Давайте все осмотрим и измерим!

Посмотрела голову и глаза. Вручила градусник. Теперь, говорит, показывайте рану.

И сидит такая, выпучив глаза, смотрит.

— Ой, — говорит. — Ой. Это же это. Можно же того. Машину до района вызывать?

Но тут доктор пришел. Вроде как напарник у нее.

Весь из себя модный. Уложенные бриолином волосенки. Тонкие усики, полубаки, пробор. Брючки со стрелками, лаковые штиблеты. Разговаривает строго через губу, мол, ну что ты там, гегемон. Занемог?

Типичное, знаешь Рома, такое масковское мурло и сладкий сон пролетариата. Такой, когда пришел, допустим, ты раз в сто лет в кабак, а там — оно. И сходу начинает хамить и провоцировать себе суицид, — мол, а правда сегодня была прекрасная погода?

Это же, Боб, в наших краях такой праздник — поймать настоящего москвича! Ну, думаю, докторша эта красивая поплачет, и ко мне присмотрится.

Но мужики деревенские, меня строго предупредили. Что когда у соседской бабушки, после воспаления, в легких начала собираться вода, во всех райцентрах и облбольницах ее принимали так — сколько, говорите, лет? Шестьдесят шесть? Ну, хорошо же пожила. Дай вам, бабушка, бог здоровья и доброго обратного пути ко всем чертям. А модный этот мальчик Вася, наплевал на все, прибежал из отпуска в коровник. Вернулся оттуда в больницу с каким-то трехведерным коровьим шприцом. Проткнул бабку, откачал. Придумал какое-то страшное лечение. И, ничего, живет бабуля, который год живет.

Так-то, если разобраться, за время своей работы, тот Вася только с нашего села выходил куеву тучу вечно лишнего, никому ненужного народа.

А когда ему прилетает от начальства за особо смелые эксперименты и наплевательство на неприятности, — мол, нахрена ж ты рискуешь? Просто отправляй всех подыхать подальше. В область там, а то и Москва пусть хоть чуть пострадает. Пусть их там пинают за высокую смертность, А Вася ржет, — а, извините, что вы мне сделаете? Лишите меня шикарной годовой премии в пятьдесят рублей? Сошлете, куда подальше? А что, вот правда, есть еще куда дальше?

В общем, не знаю, Боб…Ходил я в нашу больницу — всегда с тоской.

Потому что, хреновые у нас врачи — неравнодушная эта красивая девочка. Вася этот… деятель эстетический.

Выходишь от них, как оплеванный, с грустным сердцем и мрачный. Хорошие люди — беспокоятся, хорошие люди — стараются, их прислала Советская Власть. А тут я, мудила, косой махать не умею.

— Мудила и есть — разлил Чашников — советский человек, и ты, Ваня, тоже — это государственное имущество. Которое, никому нельзя портить. Знаешь, что за порчу госсобственности полагается?

Мы выпили еще по одной, и я подумал, что Виктор, конечно стебется, как водится. Но, с другой стороны, того же Ягоду сняли с формулировкой «за бессмысленное разбазаривание людских ресурсов». Так что, Чашников не так уж и не прав.

И уж по всякому, в этой реальности никто не позволит просирать армию в бессмысленных атаках.

А еще меня мучил раздрай. Хотелось увидеть Сашку, но умом я понимал, что ничем хорошим это не кончится. И в лучшем случае, она получит от мироздания урок, без которого запросто может прожить всю жизнь. И не мне это дело инициировать.

Наверно от этого, вышло так, что мы с Воронцовой вступили в оживленную служебную переписку.