Упущенные Возможности

Глава 22

За время, что мы с Берией ехали в авто, ни я, ни он, не произнесли ни слова. Он смотрел в окно слева по ходу, а я — в правое окно. На Зубовской площади свернули налево, и поехали по Садовому. Внезапно пошел дождь, и я подумал, что у меня, в текущей реальности, это первый дождь. Я закрыл глаза, и тут же мысленно увидел разлетающихся на кровавые ошметки людей. Открыл глаза от греха, и встряхнулся. Судя по всему, мы так и ехали по Садовому.

Машина, между тем, снова свернула налево, и спустя всего несколько минут остановилась. Берия повернулся ко мне:

— Помойся. И приведи одежду в порядок.

За окном виднелась вывеска Селезневских бань. Я кивнул, и открыл дверь авто, подумав, что шляпа так и лежит на моем столе в Кремле.

— Домой пешком не иди — услышал я в спину — деньги у тебя есть?

— Найдутся — ответил, и захлопнул дверь.

Дождавшись пока машина Берии отъедет, и пропустив едущую вслед машину охраны, я перешел дорогу, и толкнул дверь в баню.

Внутри меня встретил человек. На груди тельняшка, на носу прыщ, а в душе, сразу видно, осень. Причем, уже не первый год. Зовут Кондратий. Исполняет здесь обязанности типа банного привратника, и перманентно с похмелья, хотя, пьяным я его ни разу не видел. Мы с ним отлично знакомы.

Он уныло — критично осмотрел меня и сказал:

— Нумер одиннадцать свободен. Я пришлю прачку за костюмом. Еще чего желаете? Девочку, или Илью?

Илья — это не то, что мог бы подумать посторонний, услышав наш диалог. Он банщик-массажист, виртуоз веника и чародей пара.

— Никого не надо — буркнул я, протягивая ему десятирублевую ассигнацию — нет, прачку то пришли, я повешу там костюм. И коньяку. И закусить чего…

Кондратий кивнул, выложил на прилавок стопку с простынями, полотенцами, и протянул мне ключ от номера.

Селезневские бани сейчас славятся бассейном. Потом на этом месте, кажется, будет какой-то стадион. Но мне совершенно не хотелось плавать. Я залез в парилку, и, не обращая внимания на погагатывающую компанию каких то, судя по виду, чиновников средней руки, забрался на самый верх в темный угол. И замер там, подстелив полотенце под задницу.

Чиновники раскочегарили парилку так, что меня хватило лишь минут на двадцать. В номере, на столике, уже стояла бутылка коньяку, блюдце с лимоном. В тарелочке лежали бутеры с колбасой и бужениной, на блюде лежало несколько виноградных гроздьев.

Ни парилка, ни коньяк не помогли. Не оставляло ощущение, что когда я вздохнул, меня словно сдавило со всех сторон, и я так и остаюсь сжатым. И никак не выдохну. Хотя, речь не о дыхании вовсе.

Поэтому, когда Кондратий принес обратно костюм, и поинтересовался, не нужно ли чего еще, я сказал:

— Организуй мне такси, иль пролетку какую…

Дождь так и шел, поэтому у пролетки был поднят верх, а извозчик был закутан в дождевик с капюшоном.

Коньяк совершенно не расслабил. Поэтому, пока мы ехали, я думал о том, что решение привлечь меня к операции было явно спонтанным, и в последний момент. Но — гениальным. Кто бы до этого не додумался, оказался кругом прав. Если бы не мое присутствие, сегодня в стране был бы уже другой глава НКВД.

Еще я думал, что с гибелью Мехлиса, глядишь, некому будет просрать превосходящими силами Крым. Это его заслуга, что при полном превосходстве в живой силе и технике, Крым оставили. Целиком и полностью.

Апологеты сталинизма любили говорить про Мехлиса, что ну да, бессмысленно жесток и беспощаден, зато — честнейший человек! Хотя, зачем палачу быть нечестным? Если между ним и царем нет посредников? И живет это палач, по положению, чуть ли не как царский великий князь, и предан он царю — фанатично. Ибо и не умеет больше ничего.

Потом я вспомнил, что Сталин здесь на вторых ролях, и той войны вполне может и не быть. Из того, что я успел узнать, можно было смело предполагать другое развитие событий. Потому что армия здесь строится по другим принципам, и для войны, а не для количества.

И тактика со стратегией, сильно ушли от тех дремучих представлений, что витали в Красной Армии моей реальности. Да и комиссаров вон, отменили. И вообще, как я смог понять, с точки зрения значимости, должности в правительстве считаются важнее и престижнее, чем в партаппарате. Хотя, Михал Иваныч — непререкаемый авторитет. Но, он же глава Верховного Совета…

Запутавшись в размышлениях, я спрыгнул с пролетки, прошел двором, и взбежал к своей двери. С досадой подумав, что кроме шляпы, в Кремле остался и мой автомобиль. И глядишь, завтра придется брести на работу под дождем.

В прихожей я зажег свет, стащил ботинки и носки заодно, и прошел в спальню. Спать как то не хотелось, и я решил переодеться в домашние трикотажные спортивные штаны, и полосатую тенниску. Что бы потом сварить кофе и почитать журнал «Военная Мысль», который я нагло спер с работы.

Но всю эту благость мгновенно разрушило чувство опасности, вдруг взвывшее изо всех сил, стоило мне лишь войти в спальню. Я отсупил из освещенного дверного проема, и прижался спиной к стене, вглядываясь в темень комнаты.

Потом я выдохнул, сообразив что меня напугал едва уловимый аромат духов. А потом увидел, что на моей кровати кто-то спит. Хотя и так ясно, кто это тут так нагло спит!

Я прошел и уселся на кровать. Она проснулась, повернулась лицом ко мне, и потянулась:

— Ты меня забыл — утверждающе.

Я хмыкнул про себя. Забудешь такую. Вспышка медово-медного, откидываемого назад локона. Выстрел темных, почти черных глаз из под бровей. Бац — в упор, и мозги вылетают нафиг. И еще самые нежные губы, умеющие вмиг стать упругими и твердыми. И ощущение собственной громадности и всесилия, когда в руках такая тонкая и хрупкая — она. И чувство, что исчезает тоскливая и тянущая пустота, словно какой-то неведомый пазл, взял и сложился.

Но я и не подумал сказать, что вообще то, все время лишь о ней и думал:

— Ты как здесь оказалась?

— Меня дворник пустил, я сказала, что переезжаю к тебе.

— Переезжаешь? И вещи привезла?

— Я привезла гитару. Будешь мне петь блюзы.

— Слушай, ты вкурсе, что наглецов рано или поздно бьют?

— Прости, Боб, я такая дура.

— Не говори так. Хотя, можешь еще раз сказать…

В процессе этой содержательной беседы, я стягивал с себя брюки, а она уселась, расстегнула мне рубашку и принялась ее с меня стаскивать, покусывая в шею. А дальше мы как то потерялись из пространства и реальности.

Много позже, проваливаясь в сон, я понял, что рядом с Сашкой, из меня напрочь вылетело все гнетущее после Хамовников напряжение….

Я позорно проспал. Привыкнув вставать в пять сорок пять в казарме, я и здесь придерживался этого правила. Но сегодня меня разбудил шум на кухне, точнее, ревел примус. На часах, на полочке напротив, было начало девятого. Я вскочил, и как был, в чем мать родила, заявился на кухню.

Александра Илларионовна, демонстрировала высший аристократический шик. То есть босиком, в моей рубашке, жарила яишницу на примусе. Обернувшись на мое появление, изучив меня взглядом, задержав его на ээээ… в общем, лишь ненадолго его задержав, она скомандовала:

— Умываться, и завтракать! Быстро, я опаздываю на работу.

Пока умывался, думал что есть вот такие парни, что просто боятся сказать девушке о том, что нам не нужно быть вместе. Вот как выйти ночью под окно, к толпе джипов с «Владимирским Централом», доставшим весь квартал. И сообщить им, что не пошли бы вы к такой то матери — так увы. И голос не пропадает, да и руки — ноги работают как надо. И нос потом вправляю флегматично.

А тут — ищу слов, и не нахожу. Хотя взрывающиеся партфункционеры вокруг, прямо намекают, не нужен ей такой парень.

Так что, одеваясь, я твердо решил что я — не такой. От преступности стану бегать, а Сашку вот прям щас — выгоню.

Но, выйдя в гостиную я растерял решительность. Она где то в недрах квартиры нашла столовые приборы. Стол был сервирован к завтраку на двоих.

Сама — невероятно милая и домашняя, с аппетитом уплетала яичницу. Запивая кофе.

Усевшись напротив, я сказал:

— Знаешь, я ведь хотел вызвать милицию, и сдать им тебя. Был бы и у тебя условный срок — и занялся глазуньей о трёх яйцах.

Она отодвинула опустевшую тарелку. Отпила кофе, оперлась щекой о ладонь, и чисто по бабьи с умилением уставилась на как я ем.

— Как дела на роботе? — спросила.

— Откуда мне знать… в смысле, кто ж тебе скажет? У нас секретность.

Она фыркнула, встала, и задев меня бедром, направилась в спальню. Надо полагать переодеваться. И я подумал что сразу после завтрака никто с девушкой не расстается. Вот выйдем щас из дома… сам себя похвалил мысленно, за сдержанную последовательность.

Погода за ночь не то чтоб улучшилась, но дождь не шел, и в тучах иногда мелькало солнце.

Она хозяйски взяла меня под руку. Сама в этом своем таком простом с виду платье, с клатчем под мышкой, непривычно тихая.

Впрочем, когда мы остановились на углу переулка и Большой Лубянки, она распорядилась:

— Если вернешься раньше меня, постарайся не сломать гитару. И попробуй вечером все же приехать. Будем разбирать мои вещи.

— Тебя выгнали из дома?

— Наоборот, папа страшно ругался. Если, он вдруг объявится, и полезет к тебе драться… Ром, лучше убегай. Еще драк нам не хватало.

— Знаешь, Саш, гитару, хоть я ее так и не видел, я пожалуй сломаю. И вообще — я вспомнил про Чашникова, все остальное, и что на работе, наверняка опять непонятки — я сегодня, если даже вернусь, то заполночь.

— Ничего не знаю — она закинула мне руки на шею, и поцеловала — я к тебе переехала, и буду ждать!

Потом повернулась и пошла в сторону Сретенки. Ну да, тут пешком ей минут пять идти. Ее комиссариат на Чистых прудах.

Топая в Кремль, я растерянно думал, что фигня, шанс есть. Вот объявится ее папаша, так и скажу — забирайте…Или по комсомольской линии ее пристыдить? Потом вспомнил Надежду Константиновну, она в политбюро как раз комсомол и курирует… и решил, что ну ее…

Усевшись за свой стол, я с наслаждением надел шляпу, как знак связи неспешности жизни, которую за двенадцать часов взломало бешеной чередой событий, а потом бросило в ту же рутину и спокойствие. Хотя, какое теперь спокойствие и неспешность?

Вдобавок ко всему, в ящике входящих уже лежало несколько конвертов. А один из них оказался адресован лично мне! Но не Сашкой, а товарищем Поскребышевым. Его то почерк я уже отлично знаю.

Думая о том, что нужно бы завести уже нож для бумаг, не торопясь вскрыл, и вник. И мучительно покраснел.

Листы нашей с Воронцовой переписки, были скреплены, а сверху был прикреплен лист, на котором рукой М. И. Калинина было начертано — «В политбюро, для ознакомления».

А ниже, уже напечатано — по списку рассылки. И список, в алфавитном порядке — Андреев, Берия, Ворошилов и прочие Орджоникидзе с Молотовыми и Крупскими. И визы товарищей руководителей, некоторые — с уточнениями и примечаниями. Те, кто просто пометили, что читали, теперь у меня будут числится приличными людьми. Потому что Молотов написал: «у Поскребышева бардак в аппарате!».

Микоян, отлил в бронзе: «Пора уже ввести акциз на самогон! Подключить санитарную службу, учесть самогонные аппараты!».

«Пусть уже кто нибудь скажет этому страдальцу, что Гирс сняла с него судимость сегодня ночью. По представлению НКВД, между прочим, тов. Поскребышев!» — раздраженно начертал Берия.

Орджоникидзе съехидничал: «Я не понял, кто за кем ухаживает?»

«Я приглашу этого Борисова на праздничный концерт нашего ведомства, прошу не перехватывать» — известил Каганович.

Еще несколько ядовитых отзывов, и завершающая резолюция Крупской:

«Какой идиот полез в личную переписку? Отстаньте от ребят!». Хотя имя идиота, стоит под распоряжением о рассылке.

Тот же Саган мне рассказывал, да и в прессе мелькали упоминания, о тестовых документах что запускаются в бюрократическую машину. Потому что, зачастую, важнейшие решения и меры упускаются из за банальной нерасторопности бумагооборота.

А что запускать для теста — совершенно не важно. Просто, раз в какой то промежуток времени, через аппарат проходит некий документ, все этапы прохождения которого фиксируются и отслеживаются. Особо ловкие бюрократы даже на этом умудрялись поиметь гешефт. Ходили в Москве слухи, в конце девяностых, про «Закон о Пчеловодстве». Страна воюет в Чечне, пережила дефолт, президентские выборы на носу, а тут бац — пчеловодство! Нет ничего важнее.

Наверняка и здесь что то похожее. Но Калинин то каков?!

Но это лишь первый уровень предположений. Потому что переходя на следующий уровень, становится очевидно, что некий человек, изучая журнал документаоборота, обратил внимание на нездоровую активность в переписке оргбюро — НарОбраз. И затребовал эту переписку для изучения. И вломил корреспондентов начальству. И, кажется, я имя этого человека знаю.

Так что, это не Калининское самодурство и Поскребышевская бесчеловечность. Это невербальное сообщение — Борисов, мудила, вокруг тысяча глаз! Не расслабляйся. И говорить мне об этом — бессмысленно. А вот так — очень даже дошло.

Что эту Воронцову — вот точно надо гнать. А еще, что товарищи Полянский — ревнивый говнюк, если не хуже.

С другой стороны, судя по времени резолюции Крупской, она о чем то вчера переговорила с Сашкой. Результат этого разговора я обнаружил у себя в спальне ночью.

Ну, теперь можно смело полагать, что Ленин тоже думал отсидеться в Шушенском, но — шалишь! Чуть устроился, и объявилась «барышня с балтийской внешностью» ©.

Так что, явившись в приемную после вызова, я не стал накалять, сделав вид, что ничего не произошло. А по Поскребышеву никогда и не скажешь, происходит что то, или нет.

И день пошел как обычно. Правда, я сидел за спиной Калинина теперь точно понимая, зачем меня сюда сунули.

Разве что, после обеда, я обнаружил в ящике входящих сегодняшнюю газету «Московская Правда». Там была отчеркнута заметка, о том, что прошлой ночью в Хамовниках обрушился ветхий дом, прошлого века постройки.

С учетом того, что на первой странице было два некролога о трагической гибели т. т. Чубаря и Мехлиса, о чем с прискорбие извещало ЦК ВКПб…

Калинин уехал раньше чем обычно, и я пошел к своему авто. Еще в обед, товарищ Лозгачев сообщил мне что с Чашниковым все нормально. Отлежится пару дней в батальонной санчасти, и снова приступит к службе.

Уже на выезде из Москвы, я спохватился, и заехал в магазин. Купил коньяку и яблок. Других фруктов в этой дыре не было.

В маленькой палате лежит один лишь Чашников, в смысле что он сидит и читает газету. Я зашёл, и молча уселся напротив. Он отложил газету. Помолчали. Что б не молчать, сказал:

— Я всегда считал психопатами людей, идущих на венную службу в мирное время. Мучило подозрение, что им просто хочется кого-нибудь убить…

— А теперь?

— О! Теперь то мне понятно, куда податься самоубийцам, если желание становится нестерпимым.

— Не все так просто, Боб. Стоит подвернуться случаю, тут же находятся какие-то… вытащат, выходят…и тебе снова, еще служить и служить, говорят.

Я полез в портфель, достал бутылку коньяку и яблоко. Сорвал пробку, отпил и протянул ему, а потом и яблоко, потерев о рукав и откусив.

— Ну, тебе теперь смело можно просить увольнения по ослаблению ума — прожевав яблоко, заявил я — Даже прикидываться не нужно, комиссия будет единогласна…

— А как же я тогда кого нибудь убью?

— Я знаю отличный метод. Идешь к железнодорожному переезду и ждешь. Что нибудь подвернётся. С другой стороны, со справкой от Гершензона, можно и просто в парке каком прогуляться.

— Мне, Боб, ничего не говорят. Чем там потом все закончилось?

— Про Филонова знаешь?

— Да, отличный был мужик.

Я хлебнул еще раз, передал бутылку ему, и достал сигареты. Он отпил, пробормотав про земля пухом. Встал, открыл фрамугу, вытащил из тумбочки металлическую мыльницу, выложив мыло. Типо пепельницы. Мы закурили.

— Ну а потом Берия на меня как трактор наехал. Твоих, Борисов, рук дело?

Чашников хмыкнул.

— Не хотелось бы, говорю, хвастаться, Лаврентий Палыч…

— Кончай, Боб, он зря ни на ком не срывается.

— Это и пугает. Он слова не сказал. Вообще. Отвёз меня в Селезневские Бани…Не посвятишь, меня, Вить, что же такое происходит?

— О! И что там в банях? — даже и не подумал меня посвящать Виктор Петрович.

А на что я надеялся? Что Чашников размякнет? Хе…

— Да ничего — пожал плечами — отмылся, вернулся домой, а ко мне уже Воронцова переехала.

— Надо же — снова хмыкнул капитан — и когда свадьба?

— Витя, я не хочу жениться. Тебе может показаться что это дико звучит, но, по-моему, здесь есть какая-то связь. Ты женишься, у тебя появляются дети, ты стареешь а потом умираешь. Получается, что если ты не женишься, то ты не умрёшь. Так что нужно бы как нибудь эту Воронцову бросить. Пока не поздно.

— Знаешь, Боб…Если хочется что то бросить, брось быть мудаком! И выдумывать сложности на ровном месте…

Убедившись, что с Чашниковым все нормально, я, неожиданно даже для себя позвонил себе домой. Мой номер — ТА 3−25–19.

Была надежда, что дома никого нет.

— Ты скоро? — деловито поинтересовалась Александра — я ужин готовлю.

— Ты умеешь готовить?! Давно? — я был потрясен.

— Да, вот только что и научилось, приезжай быстрее.

— Дегустировать твой первый опыт? Как то тревожно звучит.

— Ничего не знаю. Я готовить научилась, — невозмутимо ответила Александра. — Теперь это твоя проблема — учись это есть.

Уже ближе к полуночи, я заехал во двор, так и не понимая, как же мне поступить.

Ведь правильнее всего-действительно устроить скандал и выгнать. Пускай она этого не заслуживает. Пускай, я буду полным уродом.

Но я малодушно решил, что жизнь сама все расставит как нужно. Трусливо не признаваясь себе, что когда ты совсем один, то не за кем хоть ненадолго укрыться от вездесуще пустого и холодного ветра.

Только ты и ветер, между вами больше никого нет.

Так что, научится есть то, что она приготовит, какая ерунда, в сущности…