Урарту

12

Лето 683 г. до н. э.

Столица Ассирии Ниневия

Гонец от Арад-бел-ита появился у дома Мар-Зайи ранним утром. Ему нужен был дядя Ариэ: принц пожелал видеть его в своей резиденции.

Ариэ, явившийся домой после свадьбы Варды и Агавы затемно, не выспавшийся и хмурый, переспросил со злой насмешкой:

— Что, прям так и ждет меня, места себе не находит? Вон ведь солнце еще даже не выглянуло…

Гонец, не подав и виду, что изумлен подобной дерзостью, подтвердил:

— Принц ночевал во дворце Син-аххе-риба, занимался государственными делами, а под утро, после разговора с Набу-шур-уцуром, послал за тобой.

— Вспомнил, значит, а ведь сколько лет уж прошло, — довольно закивал Ариэ. — Ну, пошли, что ли?

Два дня Саси отлеживался после казни, придуманной ему Арад-бел-итом по просьбе Арицы. Лекарь, осмотревший пленника, сообщил, что у него многочисленные внутренние разрывы, от которых он рано или поздно скончается, но жизнь продлить можно. Саси опоили снадобьями, настоянными на травах, и снова приступили к пыткам.

Ремнями стали снимать кожу, после чего посыпали свежие раны солью.

Раскаленными щипцами вырвали ноздри.

Под ногти загоняли железные гвозди — он семь раз терял сознание и сорвал голос от крика.

В кипящую воду по щиколотку опускали ноги, отчего он больше не мог стоять сам.

И при этом ничего не спрашивали.

Дядя Ариэ и двое его помощников, ставшие для Саси обличием смерти и мук, в эти дни не покидали резиденции Арад-бел-ита: спали в соседней комнате, там же ели, встречались с принцем.

— Не умрет раньше времени? — интересовался он.

— Раббилум — крепкий мужчина. Его можно распилить по частям, а он все равно будет цепляться за жизнь, — деловито отвечал палач.

— Не пора ли мне с ним поговорить? — начинал сомневаться Арад-бел-ит.

— Еще рано, мой господин. Подождем, когда он будет молить о встрече с тобой.

Саси держался до тех пор, пока ему не принялись вставлять в уретру бронзовый стилус, — тогда пленник не стерпел боли, стал просить своего мучителя о смерти. Ариэ дождался слез и громких воплей вперемежку с рыданиями, и сказал:

— Хочешь прекратить свои мучения — расскажи Арад-бел-иту, кто замыслил убийство его наследника, кто подсказал способ и кто привел его в исполнение.

Пока ждали принца, Саси привели в порядок: умыли, дали выпить настойку опиума, что позволило ему забыть боль, на плечи набросили льняной плащ, чтобы скрыть наготу и кровоточащие раны, посадили на скамью, прислонив к стене.

Когда Арад-бел-ит вошел в темницу, Саси задрожал всем телом, прижался к холодному камню за спиной, попытался встать, но израненные, кровоточащие и опухшие ноги не удержали его веса, и он чуть было не упал на пол. Царевич присел на услужливо подставленную для него скамью, посмотрел пленнику в воспаленные глаза, полные слез, улыбнулся:

— Жаль, что ты так рано сдался. С куда большим удовольствием я бы пришел через месяц-другой. Впрочем, лекарь говорит, ты столько не проживешь… Так что же ты хотел мне поведать?

— Я не знаю всего. Клянусь своими детьми, я не знаю всего, — с трудом заговорил Саси.

— Но что-то ведь знаешь?

— Я брал пустую породу с рудников, где добывалась киноварь в Мусасире, и вез ее на такие же рудники в Маннее. Сделать это просил Набу-аххе-риб.

— Что он еще тебе поручил?

— Возвести несколько запруд, перекроить русла горных рек.

— Набу указал тебе, где нужны запруды?

— Да… да…

Саси говорил, не поднимая головы, продолжая все так же дрожать, иногда прерываясь на глубокий кашель.

— Тогда почему ты бежал от моего гнева, если невиновен? Не потому ли, что подозревал об истинных причинах просьбы Набу?

— Я догадывался. Во всех водоемах Маннеи, что находились рядом с рудниками, рыба была отравлена странным образом…. Люди от нее не гибли, но если она доставалась женщине, что носит дитя, с ним случалось то же самое, — Саси выдохнул, — то же самое, что и с твоим сыном.

— Сумеешь показать на плане, как ты изменил русла рек и куда ушла рыба?

— Да…

Арад-бел-ит обернулся на палача. Тот понял, поклонился, попятился к выходу и тотчас скрылся за дверью. Принц снова спросил пленника:

— Кто кроме Набу был посвящен в этот заговор?

— Ашшур-дур-пания. Это он просил меня прислушаться к словам жреца…. Я согнал для этой работы почти две тысячи рабов. Но их все равно не хватало… Снять большее количество откуда-то еще… слишком бы заметно было... Закуту несколько раз спрашивала меня, как продвигается это строительство… Переговорила с Мар-Апримом. Он дал мне вдвое больше рабов…

— Мар-Априм знал о ваших замыслах? — для Арад-бел-ита стало неожиданностью то, что это имя прозвучало из уст Саси.

— Нет.

— О каких еще тайнах Закуту ты можешь мне поведать?

— Она замышляла убийство твоей старшей дочери. Но потом отказалась от этой мысли из опасений накликать на себя беду. Знала, что царь ей этого никогда не простит.

Пришел Ариэ, принес свернутый папирус с планом местности, о которой шла речь, разложил его перед Саси. Царевич, убедившись, что все сходится, потемнел лицом: если и были у него раньше какие-то сомнения, теперь он от них избавился. Оставался еще один вопрос, который хотел прояснить для себя Арад-бел-ит.

— Расскажи мне об убийствах наместников.

— Я… не понимаю...

— Кто приказал убить наместников?

— Я всегда был уверен, что это ты.

Арад-бел-ит удивился.

— Что тебя заставило так думать?

— Я узнал об этом от Шульмубэла, когда он вместе с Мар-Апримом приехал в Маркасу. Перед тем как умереть от моей руки, глашатай назвал имена исполнителей: Мара, Дилшэд, Короуша, Кара…

— Не буду скрывать — до определенного момента такие планы были, — стал вслух размышлять принц. — Но потом… Впрочем, это уже неважно… Постой, а ведь Мар-Априм сказал, что на них напали разбойники.

— Он солгал, чтобы спасти свою шкуру.

— Закуту знала о заговоре?

Саси, кажется, попытался улыбнуться.

— Знала. И ждала, что ты совершишь ошибку.

Это было последнее, что Саси сказал на допросе. После этого силы покинули его.

Ариэ шагнул к пленнику, осмотрел его, нащупал пульс.

Царевич стал проявлять нетерпение.

— Он придет в себя?

— Для этого придется приложить некоторые усилия. Но сейчас от него толку будет мало.

— Нужно, чтобы он завтра встретился с царем и сам рассказал ему все, что поведал сейчас мне.

— Сделаю все, что в моих силах, — склонил голову Ариэ.

Покинув темницу, Арад-бел-ит вернулся в свою резиденцию, где его давно ждали Набу-шур-уцур и Бальтазар; садясь в кресло и едва сдерживая закипающую в сердце ярость, глухо произнес:

— Все подтвердилось. Рыба, которую везли издалека, та, что попадала на стол царевны, была отравлена. Набу-аххе-риб… Ашшур-дур-пания… Закуту… Как только царь узнает об их коварстве, их дни сочтены.

Он задыхался от переполнявших его чувств.

Набу-шур-уцур покачал головой и осмелился перечить принцу:

— Не думаю, что таким образом ты добьешься желаемого. Син-аххе-риб казнит только жреца и кравчего. Закуту он не тронет. Слова Саси вряд ли станут доказательством ее вины. Но даже если и тронет, неужели ты думаешь, что Ашшур-аха-иддин будет безучастно наблюдать за происходящим? А теперь вспомни, у кого сейчас армия.

— Ты хочешь, чтобы я сделал вид, будто ничего не произошло?! Будто я по-прежнему не знаю, кто виноват в смерти моего сына?!

— Наберись терпения. Разве не этим ты всегда отличался от своего младшего брата. Ты получил все, что хотел, выяснил, кто убил твоего сына. Настала пора подумать о том, как подобраться к врагу поближе.

И Арад-бел-ит отступился. Часто задышал, стиснув зубы, взял поднесенный ему слугой кубок с вином, опустошил его и швырнул о стену, освобождаясь от лишних эмоций.

— Ты прав, — произнес он, и, оборачиваясь к Бальтазару, спросил: — Какие еще указания дал тебе Ашшур-дур-пания, намереваясь избавиться от Шумуна? На кого наш кравчий собирается взвалить вину?

— На Арицу. В это все легко поверят, когда узнают, что Шумун спал с его мачехой.

— И как Арица об этом узнает?

— Вчера моя жена встречалась с Диялой и наверняка обо всем рассказала. Осталось дождаться, пока ее подруга поделится этой новостью с братом. Уверен, жить Шумуну осталось недолго.

— Не будем мешать этим замыслам, — спокойно велел Арад-бел-ит, — После того как все закончится, поможешь Арице выбраться из города. Поручишься за него перед Ашшур-аха-иддином.

— Разве он не выдаст убийцу?

— Придется рискнуть… Скажешь, что я поклялся отцу найти Арицу. Чтобы насолить мне, брат пойдет на что угодно. С твоей легкой руки постельничий вполне может стать одним из его телохранителей. Не Арица ли заслонил собой Зерибни и убил самого Шумуна, когда мстил за честь отца? Ашшур любит выделять таких смельчаков.

— Но если царь узнает, что я покрываю преступника… — попытался было воспротивиться Бальтазар.

Царевич перебил его.

— Меня другое беспокоит: в одиночку Арица не справится с Шумуном, — Арад-бел-ит взглянул на Набу-шур-уцура. — Сегодня же ночью приведешь ко мне Хатраса. Он ведь содержится в хороших условиях?

Молочный брат ухмыльнулся:

— Спит на мягких подушках, кормится мясом и овощами. Раз в неделю ему приводят шлюху, которая наутро выходит от него враскоряку. Если чего ему не хватает, так это свежего воздуха и солнечного света. Все-таки он в подземелье почти два года.

— Вот и отлично.

— Как ты поступишь с Саси? Не забывай, он женат на Шахрбану, твоей сестре. Рано или поздно она забьет тревогу, пойдет к Син-аххе-рибу, и тогда тебе придется держать ответ.

— Но ведь никто не знает, где он. Зерибни поднимать шум не будет, да и какие у него есть причины обвинять меня? Остальные, как только поймут, что им ничего не грозит, тоже промолчат. Поверь, сейчас все рады избавиться от Саси…. Пусть Ариэ закопает эту падаль живьем где-нибудь рядом с выгребной ямой. Главное — он не должен задохнуться или умереть от жажды. Я хочу, чтобы его съели черви…

— Ты ведь собираешься обо всем рассказать своим братьям? — выпытывала у Диялы жена Бальтазара.

При всей легкомысленности, болтливости и любви к сплетням, этой молодой женщине все же нельзя было отказать в здравомыслии. Как будто она не понимала, чем все это может закончиться, но раз об этом просил Бальтазар, значит, ему это выгодно и зачем-то нужно.

Меж тем Диялу заботило лишь одно: чтобы эта новость не распространилась по городу.

Все, кто знал Шели, никогда не сомневались в том, что она изменяет мужу. Ее не раз видели с другими мужчинами, видели, как она кокетничает с ними, дает себя пощупать да еще смеется при этом. Не то чтобы Шимшон об этом не догадывался, скорее, он делал вид, будто ничего не замечает, но пока это оставалось только слухами и ни на кого нельзя было показать пальцем, в семье царили мир и покой. Теперь же все могло измениться. Мало им было ссоры между Вардой и Арицей, так нет же, еще и это обрушится на их головы, сокрушалась про себя Дияла.

«И ведь рот же тебе не зашьешь, дура ты набитая», — думала она, поглядывая на раскрасневшуюся от азарта Ани.

А потом в голову пришла неожиданная и спасительная мысль.

— Я открою тебе тайну, обещай, что никому не выдашь ее, — сказала Дияла.

Ани застыла с открытым ртом. Она, конечно, ожидала услышать что-то вроде «последний ребенок у Шели не от Шимшона», однако признание подруги оказалось не менее обескураживающим.

— Шумун просил у Шели моей руки, поэтому и пришел к ней, чтобы договориться о нашем браке.

— Провались я на этом самом месте, — неуверенно пробормотала Ани. — Ты?! Ты выходишь замуж за Шумуна?! Не может быть?! А как же Мар-Зайя, ты же по нему вздыхаешь уже сколько лет?.. Подожди… А когда это началось? У вас уже было… ну это… То, о чем не стоит и спрашивать…

Дияла была довольна уже тем, что сбила Ани с толку. Конечно, все рано или поздно выяснится, и она поймет, что это признание — грубая ложь, но хоть на какое-то время все утихнет.

— Нет… Ты все не так поняла… Я люблю Мар-Зайю. Однако с тех пор, как он уехал в Урарту, я ведь осталась одна. А Шумун несколько раз заходил в мастерскую Шели, чтобы заказать себе добротную ткань, там мы и познакомились. И ничего между нами еще не было…

Сплетница засыпала ее новыми расспросами, стала допытываться, чем все разрешилось, даст ли семья Шимшона согласие на брак, когда состоится свадьба и скоро ли она встретится с царем, ведь он наверняка примет в судьбе своего телохранителя самое горячее участие…

— Еще ничего не решено. Пока отец не вернется, говорить о чем-то рано.

— Это удивительно! Это невероятно! — щебетала Ани. — Ты просто счастливица! Тебе так повезло! Знаешь, все поверить не могу: ты и Шумун!!!

— Только не говори никому раньше времени, — еще раз напомнила Дияла.

Целый день потом Ани мучилась сомнениями и угрызениями совести: с одной стороны — из чувства вины перед мужем, что не оправдала его надежд, с другой — перед подругой, которая доверила ей тайну, что теперь жгла хуже огня.

А еще не шли из головы вопросы: «Интересно, зачем ему это понадобилось? Великое ли дело натравить сыновей какого-то жалкого сотника против самого Шумуна. Ведь он при желании может стереть их в порошок. Если только Бальтазар не сделал это из ревности… Только к кому? К Шели — или к Дияле? Шели намного старше меня, но красивее… Может, она его отвергла? Дияла тоже старше, хоть и ненамного, но дурнушка, вот только мужчины почему-то считают ее умной, и это делает ее привлекательной в их глазах. Если Дияла ничего не выдумала, а с чего ей покрывать мачеху… Получается, Бальтазар руками ее братьев хочет расправиться со своим соперником?»

Это открытие сначала взбесило Ани, а затем заставило пересмотреть отношение к своему браку, который всегда казался ей таким счастливым.

«Как он мог забыть обо мне всего через год после нашей свадьбы! После того как я подарила ему сына!»

В тот же день, когда Саси признался в своих преступных замыслах, Бальтазар за ужином спросил жену о последних сплетнях и поинтересовался, чем закончилась история с Шели и Шумуном.

— Как сильно ты меня любишь? — спросила вместо ответа жена. — Ты ведь не променял бы меня на другую?

— О чем ты? Что подтолкнуло тебя на подобные вопросы? — удивился Бальтазар.

Он выдержал ее взгляд, но чтобы скрыть свое неудовольствие, поднес к губам кубок, принялся жадно пить вино. И повторил, на этот раз настойчивее:

— Так что там с нашим любвеобильным Шумуном?

— Зачем он тебе? Где он перешел тебе дорогу? — в женщине закипала горячая южная кровь.

Бальтазар нахмурился и, уставившись в миску с горячей похлебкой, глядя на огромные куски баранины, зло сказал:

— Да что с тобой сегодня?!

Это была их первая ссора. Что особенно его встревожило — возникла она на пустом месте.

— Ты словно моя первая жена — закусила удила и несешься, не разбирая дороги, гляди не сбрось ездока!

Он хотел все свести к шутке, но получилось только хуже.

— И как ты теперь поступишь? Начнешь травить меня, так же, как и ее, чтобы постепенно свести в могилу?!

Ани сказала это в сердцах, но, увидев окаменевшее лицо мужа, поняла, что попала в самое больное место.

— Вот, значит, какие слухи ходят о смерти моей первой жены? — спросил Бальтазар, одним лишь взглядом пригвоздив жену к креслу, в котором она сидела.

Будь эта женщина ему безразлична, он бы, наверное, сейчас разбил ей лицо или посадил в подвал, лишив еды дня на три, это пошло бы ей на пользу. Но так получалось, что она имела над ним власть; и поэтому могла позволить себе обходиться с ним, как ей заблагорассудится. Ани продолжала огрызаться:

— Давно ты виделся с Диялой?

— Дияла? Ты говоришь о дочери Шимшона? О твоей подруге? Зачем мне с ней видеться?!

Его растерянность она приняла за признание, а негодование — за желание скрыть правду. И это взбесило ее еще больше. С шумом отодвинув миску, опрокинув кубок с вином, Ани со слезами на глазах вскочила из-за стола, выпалила в сердцах:

— Потому что Шумун встречается с Диялой! — и бросилась прочь, оставляя мужа в одиночестве и полном недоумении.

И тем не менее Бальтазар спокойно доел похлебку, с аппетитом разобрался с мясом, облизав все пальцы; единственное, чем отличался этот ужин от другого, — большим количеством вина. Сегодня он увеличил свою норму втрое. Что удивляло — голова от этого становилась только яснее.

«Выходит, Арица ни о чем не знает, — напряженно думал он. — Дияла не хочет поднимать шум. Она обвела мою жену вокруг пальца и, конечно, ни о чем не скажет своему брату».

Ночью Бальтазар тайными путями покинул дом, проник во дворец царя, добрался до резиденции Арад-бел-ита.

Набу-шур-уцур уже ждал его вместе с Хатрасом около входа.

— Вывезешь его из дворца так, чтобы никто не видел. Шумун будет у Шели после полудня.

— Ступай, я догоню тебя, — приказал Бальтазар скифу, желая остаться с Набу наедине.

Хатрас равнодушно посмотрел на Бальтазара, но даже не подумал подчиниться.

— Иди, иди, — ласково произнес молочный брат принца, по-дружески похлопав скифа по плечу.

Только тогда Хатрас не спеша шагнул вперед, через какое-то время он скрылся в сумерках.

— Тебе надо помнить, что это не человек, — провожая его взглядом, сказал Набу. — Это дикий волк. Приручить его не удастся. Будь с ним осторожен.

— Что мне делать с ним после того, как он станет не нужен?

— А кто тебе сказал, что он станет не нужен? Арад-бел-ит говорил с ним два часа на его родном языке. О чем — даже я не знаю. Ты должен просто забыть о его существовании. Тем более, что для всех Шумуна убьет Арица.

О том, что Арица ничего не знает ни о Шумуне, ни о Шели, Бальтазар говорить не стал.

На следующий день по случаю праздника в честь рождения Ашшур-аха-иддина, соправителя царя Син-аххе-риба, на площадях, прилегавших ко дворцу принца, были расставлены столы с яствами и напитками. Доступ — всем желающим. Многочисленных гостей, заполонивших улицы, встречали царица Закуту, обе жены ее сына, Набу-дини-эпиша, наместник Ниневии. Царский глашатай возвещал многие лета принцу Ашшуру и его родителям, благодарил богов за крепкое здоровье и мир в семье, за силы, данные для покорения взбунтовавшейся нечисти, за ясное небо в этот праздничный день, за обильный урожай, что принесет это лето Ассирии…

Син-аххе-риб с самого начала не собирался появляться на людях в день рождения сына. Ведь это означало бы, что отец им доволен, а это было не так. С другой стороны, дабы не вызвать лишних кривотолков, двор намеренно распространил слух, будто царь занемог, и это легко объясняло его отсутствие на празднике.

О том, что будет именно так, Шумун знал заранее, и поэтому не сомневался: сможет вырваться из дворца к своей Шели.

Он и забыл, когда с такой тщательностью готовился к выходу в город.

Надел льняную темно-фиолетового цвета рубаху-юбку, доходящую до самых лодыжек, подобрал подходящую случаю широкую и длинную перевязь, украшенную бахромой. Из-за жары отказался от доспехов, однако не забыл о кинжале. Волосы подвязал широкой лентой с золотыми бляхами. Обулся в легкие сандалии, ремнями перехватил икры, посмотрел на себя со стороны — ему все нравилось.

Покинув дворец, он сразу направился к Шели. Каково же было его разочарование, когда выяснилось, что мастерская закрыта, а хозяйки поблизости нет!

Оставалась призрачная надежда найти ее на празднике, хотя, наверное, легче было, отыскать перстень на морском дне. И все-таки Шумуну повезло: он почти сразу увидел Диялу и Ани. Подойти ближе он не решился, чтобы не обнаружить себя, и поэтому стал наблюдать за ними издали. Если они здесь, то рано или поздно тут появится и Шели. А еще ему казалось, что они обе чем-то озабочены. Дияла выглядела сердитой, Ани — заплаканной.

Откуда он мог знать, что это его отношения с Шели были всему причиной.

— У тебя повредился рассудок! — возмущалась Дияла, услышав, что Ани обвиняет ее в связи с Бальтазаром.

— Тогда зачем ему понадобилось стравливать твоих братьев и Шумуна?

— Знать бы… А давай-ка спросим об этом Шели! Почему-то мне кажется, что ей об этом известно больше, чем нам.

— И где мы ее найдем?

— В мастерской, она должна сейчас встречаться там с продавцом краски, которого угораздило приехать в такой день в Ниневию.

Однако уйти с площади оказалось не так-то просто. Толпа захватила молодых женщин в водоворот и отнесла их к центру площади, поближе к столам и царственным особам. Шумун, возвышавшийся посреди этого человеческого моря, точно скала, вдруг понял, что подруги Шели не собираются покидать праздник и едва ли пересекутся с его возлюбленной. Тогда он решил еще раз проверить мастерскую.

На этот раз калитка была открыта. Шумун прислушался к голосам, доносившимся из дальней комнаты, обернулся через плечо на опустевшую улицу и решительно вошел во двор.

— Шели! — позвал он — и удивился, как в окружающей тишине громко прозвучали его слова.

Но вдруг услышал знакомый и такой родной ему голос:

— Я здесь милый, здесь! — весело откликнулась она, выглядывая из дома.

— Кто там с тобой?

Он был уверен, что ни слуг, ни рабов в доме в этот день не будет.

— Орти, торговец краской из Ниппура. И, кажется, он хочет меня ограбить, — пошутила Шели.

— Да как он смеет! Хочет нагреть руки на твоей неопытности?! — подыграл ей возлюбленный.

Затем в дверном проеме показался испуганно моргавший Орти. Меньше всего пожилой плотный вавилонянин с черной, явно крашеной бородой, хотел бы сейчас ссориться с таким важным заступником.

— Ты же сделаешь скидку нашей хозяйке в честь великого праздника? — надавил на него Шумун.

— Конечно, конечно, а как иначе в такой день…

Шели, довольная, что все разрешилось так быстро, а главное — в ее пользу, немедленно отсчитала красильщику нужное количество серебра, сказала, что будет ждать его к осени и, прощаясь, взяла с него слово не таить на нее обиды.

— Пойду разгружу мулов, да поеду, дорога дальняя. Хочу до темноты добраться до Калху, — прощаясь с хозяйкой, сказал он.

Шели удивилась:

— А где же твои слуги?

— Да вот хотел сэкономить. Мой караванщик теперь берет плату за каждого человека, которого я веду с собой. В этот раз товара было немного, я и решил отказаться от лишних трат.

Шели стало стыдно за свою уловку, — она знала, что у Орти семья, куча дочерей, и он не всегда сводит концы с концами, — но и возвращаться к той цене, что просил с нее торговец, тоже не хотелось. Молодая женщина наклонилась к его уху и прошептала: «Осенью заплачу, как просил».

Орти благодарно посмотрел на нее и пошел на задний двор, к оставленным без присмотра мулам.

Шумун тут же сгреб Шели в охапку, принялся целовать ее в шею и щеки, лоб и губы.

— Соскучился по тебе, — шептал он, едва сдерживая желание.

— Пусти, задушишь ведь, — задыхаясь от счастья, говорила она. — Ждала тебя. Снился мне три ночи кряду…

Из дальней комнаты вдруг послышался немного испуганный детский голос:

— Мама!

Шели, наконец отстранившись от возлюбленного, объяснила:

— Пришлось взять с собой Шадэ. Я оставила ее в мастерской. Небось мышь увидела... Подожди, я быстро.

Шумун неловко пожал плечами. Каждый раз, когда Шели приходила со своими дочерями, встреча получалась скомканной, а расставание коротким. Было и еще одно огорчение, с которым он не мог справиться. Девочки нравились ему — он так часто наблюдал за ними со стороны, что привязался к этим детям, как к родным, ведь они так были похожи на мать.

— Иди, конечно, иди, — отпустил он ее.

Оставшись один, Шумун сел на скамью в тени старой яблони, блаженно вытянул уставшие ноги и, запрокинув голову, закрыл глаза. В последнее время он так много думал о Шели…

Сколько раз он предлагал ей бросить мужа и уйти к нему! Сколько раз в гневе предупреждал, что решит все сам, подослав к Шимшону убийц, — но Шели была тверда, отвечала просто, хоть и с горечью в голосе: «Не надо так поступать, он неплохой человек, любит меня, заботится как может, не обижает. Да и одинок он совсем, кроме меня у него никого нет». Пойти против ее воли Шумун не решался.

Тем временем в калитку, о чем-то споря, вошли Дияла и Ани; при виде царского телохранителя они остановились. Шумун открыл глаза, тут же оказался на ногах и с несвойственным для него смущением закашлялся. Все трое переглянулись, женщины замолчали. Дияла растерялась, не зная, как вести себя с сановником, с кем, по собственным рассказам, была связана больше года. Жена Бальтазара почтительно отступила в сторону, не желая мешать любовникам.

— Хотела добиться от Диялы, чтобы она показала мне то замечательное колье, что уважаемый Шумун подарил своей невесте, — совершенно неожиданно сказала Ани. — Так она застеснялась, стала скромничать...

Она не договорила, воздух, точно ножом, вспорол голос Шели, пронзительный и громкий.

Шумун схватился за кинжал, бросился в дом. В три прыжка преодолел расстояние почти в десять шагов, ворвался внутрь, с разбега вынес плечом запертую дверь в соседнюю комнату и с грохотом рухнул на пол, обрушив несколько ткацких станков. В углу он увидел Шели, лежащую на правом боку в луже крови. Встать на ноги Шумун не успел. Хатрас трижды ударил его кинжалом в спину, раны получились глубокими и тяжелыми. Но силы в этом огромном человеке было предостаточно, а желания выжить и спасти любимую — еще больше. Он стремительно перевернулся на бок и ногой с невероятной силой отшвырнул нападавшего к стене.

Шумун вставал медленно, словно карабкался куда-то наверх. Комната плыла у него перед глазами. Оглянулся на опрокинутого врага, потом на Шели, смотревшую на него с надеждой и испугом. Сделал к ней шаг, другой, опустился на колени.

— Ты дыши, дыши… — прошептал Шумун.

Хатрас к этому времени уже поднялся, подобрал с пола кинжал и решительно двинулся на врага.

— Сзади, — шевельнулись ее губы.

Но не Шели спасла в этот раз Шумуна. В комнату ворвались Ани и Дияла. Первая тут же прыгнула скифу на спину, вцепилась когтями в лицо, пытаясь выцарапать глаза, вторая едва не сбила с ног киркой.

Хатрас расправился с обеими за несколько секунд: сначала смахнул с себя Ани, с разворота вонзив кинжал женщине в сердце, затем перехватил в воздухе кирку и ею же раскроил череп Дияле.

В этот момент Шумун ударил его в правый бок своим клинком.

Скиф ответил мгновенно: ушел вправо — и последним выверенным движением перерезал Шумуну горло.

Син-аххе-риб прибыл на место преступления одним из первых. Бальтазар был уже здесь и проводил царя к телу Шумуна; доложил о том, что нашелся свидетель: торговец краской из Ниппура по имени Орти видел, как из мастерской выходил убийца, узнал в нем раба Мар-Зайи. Так уж сложилось, что Орти когда-то был хорошо знаком с Ереном, преступным приказчиком писца.

— А кто эти женщины? И что здесь делал Шумун? — сурово спросил царь.

— Одна — это Шели, хозяйка мастерской. Другая — Дияла, падчерица хозяйки. Обе из семьи сотника Шимшона из царского полка.

— Это имя мне знакомо…

— Мой господин, его сын Арица какое-то время служил в твоей личной охране, потом — у Зерибни постельничим…

— Да, да, я вспомнил.

— А третья женщина?

— Ани, моя жена, — хладнокровно сказал Бальтазар.

Син-аххе-риб нахмурился еще больше.

— Вот, значит, как… Продолжай.

— По первым признакам, виной всему была женщина. Мар-шипри-ша-шарри раньше не раз видели вместе с Диялой, но пока Мар-Зайя был в Урарту, женщина связалась с Шумуном. Тогда ревнивец вступил в сговор с Арицей, братом Диялы, тайно вернулся в Ниневию, нашел способ освободить из темницы своего раба — известного убийцу, и отправил его сюда, чтобы отомстить всем сразу. Шели и Ани — случайные жертвы.

Син-аххе-риб посмотрев на своего сановника, бледного лицом, но, как всегда, сдержанного, вдруг смягчился:

— Сожалею о твоем горе… Найди их — и Мар-Зайю, и Арицу! Отомсти за нас обоих. Я потерял здесь верного друга, ты — любимую жену…

— Непременно, мой повелитель! — поклялся Бальтазар.

В это время в дверях показался Арад-бел-ит. Царь подозвал его:

— Подойди.

— Отец, — поклонился принц.

— Отправь гонца в Урарту к Мар-Априму. Я назначаю его мар-шипри-ша-шарри вместо Мар-Зайи. А этого наглеца схватить и привезти в Ниневию. И смотри мне! — царь угрожающе посмотрел на сына. — Станешь его покрывать — с тебя спрошу!

Арад-бел-ит опустил глаза.

— Все сделаю.

К царю подвели Орти, Син-аххе-риб хотел услышать, как умер его верный друг, но торговец ничего об этом не знал. Он вернулся в дом, когда все уже закончилось.

Арад-бел-ит отвел Бальтазара в сторону:

— Кто-нибудь уцелел?

— Девочка, дочь Шели.

— А теперь рассказывай, что здесь произошло на самом деле. И как ты посмел приплести сюда Мар-Зайю?!

Бальтазар стал заученно рассказывать о ходе расследования, но выглядело это так, будто говорил он сам с собой. И все смотрел на тело той, что была ему так дорога… Как же нелепо, как странно все вышло… Его жена попала в сети, которые он сам и расставил. Но более всего его угнетало, что они так и не помирились. А теперь исправить ничего нельзя. Как ни пытайся, как ни вымаливай у богов прощение, как ни кляни себя… Выходит, она даже умерла с мыслью о том, что он изменяет ей с Диялой… Несправедливо.

— Ты слышал, о чем я тебя спросил? — хмурясь, повторил Арад-бел-ит. — Как ты посмел приплести сюда Мар-Зайю?!

— Мой господин, есть свидетель. Скрыть его не удастся, иначе это подорвет доверие ко мне царя. Поэтому пришлось выдумывать на ходу, и как все было, и почему произошло убийство.

— И что же мне теперь делать? — это был не вопрос, а скорее, высказанная досада.

— Мы всегда найдем способ предупредить Мар-Зайю.

— Ты ошибаешься. Он сейчас уже на полпути в Урарту, оттуда отправится в стан Ишпакая. К тому времени, когда наш писец вернется от скифов, в Русахинили его будет ждать арест….

— Он удачлив, мой господин. Он очень удачлив… Сами боги хранят его…

Тела вывезли только с наступлением сумерек. Последним из мастерской ушел Бальтазар. Не зная, как он теперь войдет в дом, как будет ходить по пустым комнатам и прислушиваться: вдруг где-то отзовутся эхом ее шаги, раздастся ее голос, зазвенит смех, — стражник стал бродить по городу, по самым злачным его местам, надеясь залечить кровоточащую рану.

Ноги сами привели его в таверну, на постоялый двор, где три года назад он впервые купил ночь у Ани. Хозяин узнал его, принес лучшее вино, заботливо уберег от двух оборванцев, грозно посмотрел на подозрительного вида молодого араба в короткой кольчуге под летним плащом, а затем, поразмыслив, приказал повару приготовить уважаемому гостю шашлык из молодой баранины.

Когда принесли угощение, Бальтазар, уже с осоловелыми глазами, удивленно посмотрел на хозяина. Принялся отсчитывать золото, которое при всех бросил на прилавок. Сбился, снова стал пересчитывать, снова сбился, тогда решительно отдал половину того, что у него было, резко встал, закачался и едва не завалился назад вместе со скамьей. Ушел из таверны пошатываясь.

Свежий воздух немного привел его в чувство. Не зная, куда податься, Бальтазар прошел по улице вперед и сел на тротуар посреди пустынной улицы, обхватив голову руками. Вдоль мостовой росли яблони, их запах сводил его с ума. Как же она любила срывать их плоды, когда они проходили здесь! Он смеялся над ней, говорил, что эту кислятину есть никак нельзя, а она с каким-то детским упрямством отвечала: «Зато сочные, да к тому же ничьи».

Когда от одной из этих яблонь вдруг отделилась тень, ему на какой-то миг даже показалось, что это Ани. А вдруг она сейчас подойдет к нему, сядет рядом, надкусит яблоко, с аппетитом и вызовом — «не хочешь попробовать?» Но подняв глаза, Бальтазар увидел араба из таверны — всего в шаге от себя, с узким длинным кинжалом в левой руке.

Вор, видимо, понадеявшись, что стражник будет совсем пьян, никак не ожидал встретиться с этим упорным и холодным взглядом, остановился, попятился… Но было поздно.

Бальтазар мгновенно оказался на ногах. Еще быстрее он выхватил из ножен меч, ударил им араба в живот, а выдернув, отступил, словно желая насладиться содеянным. Вор выронил кинжал, схватился обеими руками за развороченную рану и недоуменно посмотрел на пьяницу в богатой одежде.

Бальтазар ударил снова, на этот раз в спину. Затем в правый бок, со стороны печени. После этого араб упал, пополз, оставляя за собой жирный кровавый след. Но Бальтазар не останавливался. Продолжал наносить удары, не обращая внимания на то, что его жертва уже не шевелится.

Потом он снова опустился на тротуар, рядом с трупом, и просидел так до рассвета.

Син-аххе-риб был несколько дней безутешен, никого не хотел видеть, много пил: потеря Шумуна стала для него ударом. Государственными делами пришлось заниматься первому министру. Чтобы решить, кого следует поставить начальником царской стражи, а кого колесничим (предыдущий разбился насмерть во время состязаний за месяц до этого), Таб-цили-Мардук созвал малый совет из первых лиц Ассирии. После долгих споров и обсуждений, возобладало мнение вместо Шумуна назначить Таба-Ашшура, сняв его с должности командира царского полка. Царским возничим стал Басра. Оставалось получить только одобрение Син-аххе-риба.

— Прекрасный выбор, — согласился с предложенными кандидатурами царь. — Достойные и благородные воины.

То, что и Таба-Ашшур, и Басра были самыми преданными сторонниками Ашшур-аха-иддина, царя нисколько не волновало.