Урарту

9

Лето 683 г. до н. э.

Столица Ассирии Ниневия

Набу-шур-уцур вернулся из Хаттусы только в середине лета. К этому времени он успел подлечить раны, и лишь осунувшееся лицо свидетельствовало о долгой и изнурительной болезни.

Жена встретила мужа слезами, дети тут же окружили его, прыгая от радости. Сам Набу едва сдержал слезы счастья при виде тех, кто был ему так дорог. Сколько он передумал, сколько молил богов, чтобы они защитили его семью от злых демонов, что могла наслать старая колдунья — ее угрозы до сих пор отзывались в памяти эхом! Даже родные стены больше не казались ему надежным пристанищем.

— Может, уедешь на время с детьми к своему отцу? — осторожно спросил Набу-шур-уцур у жены.

— В Опис^[21]? — удивилась Шушана, с тревогой взглянула на мужа: — Что случилось, мой дорогой? Почему ты хочешь, чтобы мы уехали из Ниневии?

— Ты же знаешь, как я беспокоюсь о вас. Ниневия стала опасной, слишком много врагов хотят отомстить мне за причиненные обиды.

— И ты вправду считаешь, что расстояние станет для могущественных врагов препятствием, если они решат расправиться с твоей семьей? — она покровительственно поглаживала мужа по спине, уговаривала как маленького, успокаивала. — Никуда мы не поедем. Разве на этой земле есть место, где можно укрыться от гнева богов? Мы всегда будем рядом, и ничто на свете нас не разлучит.

Как же благодарен он был ей за эти слова!

Арад-бел-ит ждал его у себя во дворце. Встретившись, они сердечно обнялись, расцеловались.

— Я уж не чаял увидеть тебя живым, — сказал царевич.

— Ну, такого кабана, как я, не так-то просто завалить, — отшутился Набу.

— О твоих приключениях уже знаю. Но все равно хочу услышать обо всем из первых уст…

За долгой беседой пролетел день. Набу-шур-уцур рассказал о том, как киммериец вынес его с рынка, укрывал у себя, нанял лекаря. Все ассирийские лазутчики в Хаттусе погибли в один день, поэтому Набу пришлось полностью довериться Эрику. Перед отъездом пожаловал Лигдамида.

— Он отныне наш самый верный союзник среди киммерийцев, — похвастал Набу.

— Это хорошо, — одобрительно закивал Арад-бел-ит. — Как складываются его отношения с отцом?

— То ссорятся, то мирятся. Лигдамида просил напомнить тебе об обещании, данном ему год назад.

— Отправь ему сегодня же через Эрика послание с заверениями в моей дружбе.

— Думаешь, он готов ждать бесконечно?

— Ты знаешь, что меня сдерживает. Этот приз потеряет всякую ценность, как только окажется в руках у нашего юного дикаря. К тому же я вовсе не уверен, что он его достоин.

Набу-шур-уцур догадался, о чем идет речь, и улыбнулся.

— Приз один, а обещан двоим?

— Пока нет. Ты слишком торопишь события. Сам знаешь, иногда стоит потерпеть. Каким бы желанным ни выглядел плод, он может оказаться еще недостаточно спелым. Да и отец чувствует себя сейчас неважно, а болезни не лучшее соседство для любовных утех…. Удалось выяснить, куда исчезла эта колдунья? Кара, кажется?

— По словам Эрика, бежала в Урарту.

— В Урарту? Скажи, не думал ли ты о причастности царя Русы к убийствам наместников? Мы ведь все время только одну Закуту и подозревали. Но доказательств этому как не было, так и нет. А если она и вправду здесь ни при чем?

— И зачем это царю Русе?

— Например, чтобы ослабить Ассирию. Окончательно поссорить меня с Ашшуром.

— Руса сейчас больше боится скифов, чем ассирийцев. И пока эта угроза не минует, междоусобица в Ассирии ему не нужна. Да и, бежав в Урарту, убийцы выдают царя Русу с головой. Прости, но я в это не верю…

— Может быть, ты и прав, — согласился Арад-бел-ит. — В любом случае, скоро многое может проясниться. На днях в Ниневии появится Мар-Зайя. Он должен привезти Саси. Есть у меня какая-то внутренняя уверенность, что он ключ не только к убийству моего сына.

Когда Азарий слез с нее, перекатился на правый бок, Агава наконец смогла вздохнуть полной грудью: и оттого что муж был огромен — она выглядела перед ним совсем воробышком, и оттого что резкий запах его пота, перемешанного с перестоявшейся мочой, сводил ее с ума. Дождавшись, пока он засопит, она выскользнула из-под одеяла, ступила босыми ногами на холодный земляной пол и на цыпочках перебежала к ребеночку. Здесь, взобравшись на огромный валун, накрытый мягкой подстилкой, молодая женщина обхватила руками колени и стала любоваться сыном. Весь ее мир давно сузился до полутемной сырой комнаты с низким потоком, глиняными стенами и медным коптящим светильником над кроваткой.

Пыталась ли Агава забыть то, что произошло с ней в доме Шимшона?

Странное дело, но она давно простила и причиненную ей боль, и тот позор, на который ее обрек Арица, вспоминала лишь миг, когда, протрезвев на короткое время, он посмотрел на нее с нежностью и лаской.

Нет, нет! Сначала она проклинала своего обидчика, ненавидела и хотела убить, но потом он стал забираться в нее все глубже и глубже, въедаться в кожу, держать ее за руку, спать с ней в одной постели.

Варда тоже приходил к ней во сне, но совсем иначе. Агава никогда не могла разглядеть его лица: то он стоял среди чистого поля, вырастая из предрассветного тумана, то медленно спускался с горы, не приближаясь к ней ни на шаг, то она слышала среди ночи его голос — Варда звал ее по имени — она пряталась, жалась к кому-то совсем родному, так похожему со спины на брата или отца… А это был Арица. Снова Арица, первый ее мужчина.

Агаве хотелось верить, что ее сын похож на своего отца — сильного и бесстрашного ассирийского воина, молодого, статного, красивого. Ну разве не видно! Тот же нос, высокий лоб, подбородок с ямочкой и, конечно же, глаза! Она даже назвала его в честь отца — маленький Арица.

В первое время, когда Дияла привезла ее на один из своих виноградников и поселила в глиняном бараке вместе с восемью рабынями, Агаве было тяжело и одиноко. Тяжело — потому что трудиться приходилось от зари до зари. Одиноко — потому что она была здесь самая молодая, самая красивая, самая обласканная. В бараке у нее было лучшее место, ее никогда не наказывали, даже разрешали прогулки перед сном к реке, где можно было подолгу сидеть, глядя в черную воду. Обо всем этом распорядилась Сара, старшая из рабынь. Причем по собственной инициативе, смекнув, что Агава представляет для Диялы определенную ценность, поскольку остальных рабынь сюда раньше доставлял приказчик.

Через пять месяцев у худенькой, совсем юной рабыни вдруг округлился животик, и всем стало понятно, что она беременна. Дияла на это известие отреагировала болезненно. Она прекрасно понимала, что этот ребенок может принести еще больший разлад в семью, ведь неизвестно, как посмотрит на это Варда и не решит ли в связи с этим Арица как-то изменить судьбу рабыни. К тому же какая-никакая, а родная кровь.

«И что мне с ней делать?» — вырвалось у Диялы. Рядом стояла Сара. Старая рабыня и посоветовала: «Пускай живет с Азарием. Он добр, не стар, опытен, да и трое детей у него сиротами остались после смерти жены, а главное — тебе полезен».

Земельный надел, на котором вот уже больше двадцати лет трудился Азарий, находился по соседству с виноградником. Но если виноградник Дияла купила за внушительную горсть серебра, то та земля досталась ее семье от наместника за службу Шимшона в царском полку. На участке росли полба, лук, зелень и множество овощей, а еще — с десяток яблонь.

Сам Азарий уже и забыл, что когда-то был свободен. Единственное, о чем он мечтал, — снова увидеть море. Он родился и вырос в одном из небольших приморских городков, расположенном неподалеку от Тира, и запах моря всегда оставался для него самым дорогим на свете. Его отец зарабатывал на жизнь тем, что шил обувь. Когда ассирийцы ворвались в их город, Азарию было всего пятнадцать. Шимшон убил на его глазах отца и изнасиловал мать. Самое сильное воспоминание детства.

Послушавшись совета, Дияла в тот же день пришла к Азарию вместе с Агавой, объявив им обоим, что теперь они будут жить вместе. Хозяйка запретила Азарию бить жену, а также приказала хорошо заботиться о младенце, который скоро появится на свет, пообещала выдавать на его содержание небольшие деньги, чтобы он ни в чем не нуждался.

Дети Азария — две дочери двенадцати и десяти лет и их пятилетний брат — быстро привыкли к Агаве, во всем помогали, но воспринимали ее больше как старшую сестру, нежели как мачеху. Впрочем, молодая женщина этому и не противилась. Азарий был добр к ней, хотя и равнодушен, единственное, что угнетало, — их телесная близость. Мало того, что он почти раздавливал ее, когда ложился сверху, так еще и в постели был с ней ненасытен, груб, и совершенно нечистоплотен.

Агава поправила сыну одеяльце, прислушалась к звукам в соседней комнате, где спали дети Азария, к сильному ветру снаружи, и, закрыв глаза всего на мгновение, тотчас задремала. Ей снова приснился Арица…

Очнулась она оттого, что Азарий тряс ее за плечо:

— Агава! Проснись!

Молодая женщина от неожиданности едва не упала с валуна, на котором спала, и увидела пустую кроватку.

— О боги! — вскрикнула она.

— Да не переживай ты, — успокоил ее Азарий. — Я отнес малыша госпоже. Она снаружи. Хочет тебя видеть. Приехала, едва солнце встало.

Агава успокоилась, только когда увидела Диялу с ее Арицей на руках. Госпожа сидела на небольшой скамье под яблоней и ворковала с ребенком, как будто он был ее собственным. Впрочем, мать она встретила иначе — окинула суровым взглядом и сухо сказала:

— Подойди сюда.

Приблизившись, Агава низко поклонилась. В последний раз они виделись три месяца назад, с тех пор рабыня почернела лицом и похудела. Дияла же, напротив, раздалась в бедрах, стала шире в плечах, располнела в груди. Теперь она одевалась словно жена сановника: длинное в оборках дорогое платье, на груди массивная пектораль из серебра, перевязь, расшитая золотыми нитками, спускалась ниже пояса шнурами с кисточками, голову покрывала легкая накидка, перехваченная пестрой лентой.

«Не кормит он ее, что ли? — с неудовольствием подумала хозяйка об Азарии. — Одни кости. И что мои братья в ней нашли?»

— Присядь, — неожиданно смилостивилась Дияла, пододвигаясь на скамье.

Агава повиновалась.

Помолчали. Рабыня боялась даже дышать в присутствии хозяйки.

— Как он ест?

— Хорошо. Иногда даже молока не хватает.

Дияла со скепсисом посмотрела на небольшую грудь кормящей матери, усмехнулась и о чем-то задумалась.

Потом как-то совсем по-дружески высунула из-под платья ножку, обутую в сандалию из кожи белого носорога, и похвастала:

— Смотри, мужа твоего работа, только что надела, — и сразу осеклась, не потому что заговорила с рабыней как с равной или уронила свое достоинство, а потому что назвала Азария ее мужем.

— Моя госпожа, они очень тебя красят, — ответила Агава.

Но Дияла уже вспомнила, зачем приехала, и поэтому нахмурилась:

— Тебе придется поехать со мной. Варда хочет тебя видеть… Сына ты оставишь здесь.

— Да, моя госпожа, — голос рабыни дрогнул. — Я вернусь? Я ведь вернусь?

Думала ли она, что будет умолять госпожу оставить ее в этом нелюбимом доме? Лишь бы не расставаться с сыном.

— Боюсь, нет. Очень скоро ты станешь женой Варды…

Увидев, что по щекам Агавы потекли слезы, Дияла смягчилась.

— Кто знает, может быть, настанет время, когда ты заберешь маленького Арицу к себе и он будет жить в нашем доме в Ниневии, там, где ему и подобает.

Сборы были недолгими, вещей никаких не брали. Азарий воспринял отъезд Агавы так же равнодушно, как и встречу с ней, покорно склонил голову, старался не смотреть жене в глаза, обещал заботиться о сыне.

— Вернусь в Ниневию — пришлю тебе кормилицу, она поможет тебе с маленьким Арицей, — предупредила госпожа. — Ну а захочешь — станет тебе женой вместо Агавы.

Потом Дияла посадила будущую невестку на повозку, которой сама и управляла, и поехала в город, думая о том, что этой никудышней девчонке, как бы там ни было, очень повезло.

Путь в Ниневию был не близкий — если не спеша, то часа три. И все это время они молчали. Только когда показались сиятельные стены столицы Ассирии, напомнившие Дияле, что скоро они будут дома, она принялась с горечью и с болью в голосе давать наставления, попутно объясняя, с чем связан ее внезапный приезд:

— Ты зла ни на кого не держи. В жизни всякое бывает… Знаю, несладко тебе пришлось, но все лучше, чем под забором как собаке. Брата хоть помнишь? Варду моего? Он ведь еще прошлой осенью вернулся с обозом раненых из Табала. Стрела ему в шею вошла. Вроде и вытащили стрелу, и обещали его на ноги скоро поставить — куда там. Гнить стал заживо. Не может ни говорить, ни есть толком. Только жестами с ним и общаемся.

Весной ему вроде лучше стало… даже из дома вышел. Я отвезла его на реку: очень уж хотел в реке поплавать, говорил, легче станет. Ему, и правда, полегчало, но только на один вечер, а ночью он как будто гореть стал изнутри, весь потом изошел. Две недели поили его целебными травами, обкладывали мокрыми простынями, чтобы сбить жар… С тех пор он почти не встает. Кашлял поначалу немного, потом все чаще и чаще. А как закашляется — страшно становится… Кровь горлом идет, да порой так обильно, что каждый раз боимся, как бы не в последний… Знобит все время. К спине ухо приложишь — одни хрипы и слышны.

Два дня назад он подозвал меня к постели. Сам дрожит весь, на меня смотрит, а губы твое имя шепчут — сказать же ничего толком не может…

Спрашиваю: «Увидеть ее хочешь?» — Кивает.

Спрашиваю: «Зачем? Забыть тебе ее надо». — Замотал головой. Упрямец.

Я ему: «И что ты с ней будешь делать? Уж не жениться ли собираешься?» — пошутить хотела. А он — всерьез. Кивает: «Да, хочу…»

И что я должна была ему сказать? Думала: переспит, забудет. Не помогло. Вчера опять напомнил. Когда, спрашивает, привезешь Агаву, не хочу умирать, пока ее не увижу, пока не женюсь на ней.

Вот я сегодня затемно и отправилась за тобой.

Как приедем, ты к нему подойди, об Арице не вспоминай… о сыне — тем более. Варда о нем не знает, да и не надо ему этого. Свадьба на днях. Он торопится. Обряд совершим по нашим обычаям. Платье у Шели возьмем… Помнишь еще Шели?

— Помню, — тихо сказала Агава; теперь она думала только о том, чьей женой станет после смерти Варды; если, конечно, не выбросят на улицу. Что, если таки отдадут Арице? И от одной этой мысли ее сердце забилось от счастья. Она спросила: — Арица знает о том, что у него есть сын?

Дияла посмотрела на нее недобро.

— Об Арице забудь. Его отец прогнал из дому в тот же день. Тебе сейчас о Варде заботиться надо…

А помолчав немного, добавила строго:

— Думаешь, я не знаю, почему ты назвала сына Арицей? Что, забыть его не можешь? Получается, возьми тебя Варда силой, тогда в Тиль-Гаримму, ты сейчас бы его любила?

Агава вдруг огрызнулась:

— Варда родных моих убил, я за это его любить должна?

— На войне всякое случается, — спокойно ответила Дияла. — Не он, так его бы.

— Ты спрашивала — помню я Шели? Как ее можно забыть! Она все еще встречается с тем торговцем с рынка?.. Или, постой, в последний раз когда я ее видела, она подцепила какого-то сановника, видного такого, в дорогих доспехах…

— Ты бы язычок свой прикусила, — не на шутку рассердилась Дияла. — Будешь трепать им — я его быстро укорочу. Только блеять будешь.

Она и раньше слышала о похождениях Шели, но предпочитала делать вид, что все это происки завистников, пытающихся таким образом опорочить имя ее отца. Но то, как об этом говорила Агава, было похоже на правду. Только бы об этом не узнали ее родные. И Дияла снова пожалела о выборе, который хотел сделать ее старший брат, подумала: «От этой девчонки одни неприятности. Ох и намучаемся мы с ней».

Тем временем они оказалась на развилке, где свернули на широкую мощеную дорогу, ведущую к северным воротам Ниневии.

— Кто-то едет, — с опаской сказала Дияла, увидев вдали облако пыли. — Подождем лучше в сторонке. Вокруг никого, мало ли что.

Агава и сама не понимала, что на нее нашло и почему она решила выдать тайну Шели. Вот уж кто меньше всего заслуживал ненависти. Но коли так вышло, говорила себе рабыня, пусть эта заносчивая уродина знает, что и у нее есть своя гордость и не стоит ее во всем поучать, а тем более обвинять, будто она какая-то продажная девка.

— О боги! — вдруг прошептала Дияла, всматриваясь в приближавшуюся к ним повозку с коврами, в ее возничего и человека, сидевшего рядом с ним.

Это были Арица и Мар-Зайя.