Урок кириллицы

Глава В (2)

— …ВЕДИческая религия, из которой вышел современный индуизм, и та в первую очередь основывалась на обожествлении сил природы, а значит — и на поклонении им и уважении к окружающему миру! А если смотреть на период, начавшийся после слияния ведизма с брахманизмом, то там вообще появляется понятие закона воздаяния, предполагающее творение добрых дел, и тому подобные вещи. У тебя же в романе Давыдов с Нагульновым говорят об Индии как о стране, где нирвану навязывают всем чуть ли не в обязательном порядке, как когда-то всеобщее среднее образование в СССР! — услышал я, входя часа три спустя к Таракьянцам, чей-то доносящийся из глубины квартиры незнакомый голос.

— Кто там у тебя? — спросил я Бориса, кивая в сторону открытой двери в гостиную.

— Да критик один — Перехватов. Не читал? Он сейчас много публикуется. В православно-патриотических изданиях пропагандирует постмодернизм, а в демократических — православные критерии. Короче, свой среди чужих, чужой среди своих… Они тут с Анавриным выступали недалеко перед участниками районной литературной студии, и вот после неё заехали попить кофе.

— Так, может, я в другой раз приду? А то буду тут мешать разговору, попятился я, чувствуя определенную неловкость из-за того, что притащился без предварительного звонка. Но, правду сказать, я и не собирался сюда приезжать специально в гости, просто, отправившись по одному из вычитанных в газете объявлений устраиваться на работу, неожиданно для самого себя вдруг увидел, что оказался недалеко от квартиры Таракьянцев, и, покончив с длиннющим и утомительнейшим собеседованием, решил зайти к Борису и попросить у него чашечку кофе.

— Да ладно тебе! — словно прочитывая мое желание, подтолкнул меня вглубь квартиры Борис. — Заходи, кофе глотнешь. Кому ты можешь тут помешать?.. Они все равно никого вокруг себя не видят…

— А от Фимки никаких вестей?

— Не-е… Гуляет. Да ты проходи, проходи. А то у меня там кофе сбежит…

Я прошел в гостиную и увидел там уже знакомого мне Анаврина в его неизменных, скрывающих половину лица, черных очках, и напротив него чернобородого, лет сорока или чуть больше, критика в белых брюках и светлой рубашке с короткими рукавами, в расстегнутом вороте которой болтался тяжелый серебряный крестик на черном гайтане.

— …Получается, что, пропагандируя буддизм, ты, сам того, может быть, не замечая, преподносишь его не как позитивное, а как негативное учение, не столько, кажется, убеждая своего собеседника, сколько объясняя ситуацию самому себе, говорил, когда я вошел в комнату, критик. — Ведь, утверждая иллюзорность реальности мира, твои персонажи перечеркивают тем самым существование и всех тех материальных и духовных ценностей, которые в нем существуют. И получается, что они абсолютно не понимают того, что понимал пропагандируемый ими самими Будда: то есть — того, что путь к осознанию великой истины проходит только через возвышение и облагораживание натуры, через позитивные усилия, а не через отрицание всего и вся. Я не богослов и не помню наизусть буддийских писаний, но, если не ошибаюсь, там говорится, что для того, чтобы в сердце человека проникла умиротворяющая тишина нирваны, он должен проделать громадную работу, очистив его сосредоточенными усилиями, а также закалив и возвысив свой дух в школе самоуглубления. А у тебя в романе? «Солнце светит иль темно, в этом мире всё — говно…» Главное для твоих героев — это достигнуть нирваны и раствориться в великой Тишине, оберегающей их от треволнений жизни, а каким путем — наплевать. И поэтому вместо всех усилий и самоуглублений они предпочитают заливать себя по самые глаза чачей, накуриваться с самого утра дури, нанюхиваться кокаина либо же идти в лес и нажираться там бледных поганок или мухоморов. Чтобы, значит, сразу напрямую оказаться в астрале…

— В дзэн-буддизме есть такое понятие «сатори» — то есть неожиданное, внезапное просветление, открывающее путь к освобождению от печалей, подал, наконец, голос отмалчивавшийся всё это время и только куривший подряд одну за другой тонкие коричневые сигареты Анаврин. — Вот на него мои герои и рассчитывают, заменяя долгие занятия медитированием быстрым и сильным кайфом.

— Ну да, они у тебя почти мгновенно освобождаются от печалей, но какой ценой — утраты своего собственного «я»! Нужно же ведь учитывать, что в оцепенении медитативного транса, как и в алкогольном «вырублении», не только снимаются страдания, но и — истребляется сам индивидуум, исчезает личность!..

— …А вот кому бодрящий напиток? Вах-вах-вах, какой напиток, «Чибо» называется. И душу греет, и личность не разрушает, — появился из кухни Борис, неся на подносе кофейник и чашки. — Я думаю, что такие споры, как у вас, надо разрешать творчески. Не нравится тебе идеология, проповедуемая в таком-то произведении? Чувствуешь, что его герой уводит читателя к погибели? Не спорь с автором, а сядь и напиши свой роман — да так, чтобы читатель сказал: вот, все другие идеологии и все другие герои — фигня, и отныне этот роман будет моей настольной книгой!

— Да, собственно, так у нас, по-моему, раньше и было, — рискнул вступить в разговор и я. — Вспомните такие романы как «Овод», «Как закалялась сталь», куваевская «Территория» или повесть Виля Липатова «И это всё о нем» — их героям действительно хотелось подражать, и это были не единственные литературные образы, которые, как сказал бы Маяковский, являлись для молодежи эталоном того, «делать жизнь с кого». А вот что касается сегодняшних персонажей, то они не вызывают ни малейшего желания быть на них похожими! Ни Терминатор с его бицепсами, ни пресловутый агент «007» со своими бесчисленными победами над встреченными дамочками, ни тем более однозначно-безликие супермены сегодняшних наших романов не пленяют воображение так, как его пленяли когда-то образы капитана Татарникова, Штирлица, адъютанта его превосходительства — Павла Андреевича Кольцова, ученых Юрия Германа и множества других романтиков тогдашней литературы.

— Ну ещё бы! — вздохнув, отозвался критик. — Ведь в книгах, написанных по законам соцреализма, герои, проходя через уготованные им по сюжету испытания, обязательно становились хотя бы на один вершок духовно и нравственно взрослее. А вот сегодняшние персонажи, сколько бы соблазненных баб или трупов за их спиной ни валялось, взрослеют только физиологически, не дорастая в духовно-нравственном смысле ни до мужчины, ни до гражданина. Так что прав был Николай Гаврилович Чернышевский, написавший в свое время, что «без приобретения чувства гражданина ребенок мужского пола, вырастая, делается существом мужского пола сначала средних, а потом и пожилых лет, но мужчиною он так и не становится…» А именно этим сегодня грешат почти все современные романы, и особенно, — кивнул он в сторону Анаврина, — твои.

— Какие именно?

— Да практически все. «Желтая струна», «Жизнь Насти Комовой», «Гений рации-П». Ни в одном из них нет такого фактора как единство исторической судьбы, ни один не изображает народную жизнь изнутри, все они напоминают собой только компьютерные игры, и не более того.

— А разве не такова наша настоящая реальность? — нехотя разжал губы для ответа Анаврин. — Разве Бог не коротает Свою Вечность перед компьютером, развлекая Себя тем, что возводит на нашем пути всё новые и новые уровни испытаний — ну там всякие революции, войны, коллективизации, репрессии, эпидемии, перестройки, инфляции, взрывы домов, аварии — и смотрит, как мы всю эту муть преодолеваем? Или — если брать в личном плане — то болезни, измены, интриги и тому подобное?..

— Так, значит, мы все-таки существуем, раз Бог наблюдает за нашими судьбами?

— Существуем. Но не более, как один из уголков Его сознания. Или, как я только что сказал — картинка на экране Его компьютера.

— А Он? Он-то хоть Сам — существует?

— Ну, а как же. Он ведь и нас там — в Своем представлении о нас — тоже как бы наделил каждого индивидуальным компьютером, вот отражаемая на их экранчиках сумма наших представлений о Нем как раз и дает то коллективное представление, которое мы называем Богом.

— Ну, а… — Перехватов изготовился задать какой-то свой очередной и, похоже, самый заковыристый вопрос, но произнести его вслух не успел. В дверь длинно и требовательно позвонили, и Борька встал из-за стола и пошел в переднюю.