— К СИле надо относиться с уважением, — рассудительно поддержал его Чохов. — Что армия, что милиция — это основа порядка. Ксиву тебе, конечно, выправить можно, — обернулся он ко мне. — Ну, скажем, оформить регистрацию у того же Панкратия Аристарховича, отксерить кучу копий, чтобы ходить везде, не боясь проверок. Но зачем тебе, прости за оксиморон, эта грустная радость — спать над начиненными гексогеном подвалами?
— У нас, кстати, несколько дней назад как раз нашли в соседнем доме такой склад. Среди десяти мешков с ксилитом оказалось три — с гексогеном.
— Да ладно вам, ребята, успокаивать. Вы думаете я буду из-за всего этого горевать да кукситься? Окститесь, я не раскисну. Поеду вон обратно к себе домой, к синей Волге да горам Жигулевским. Это ведь вам здесь, для всех этих модернистских шабашей, необходимы эстрады да микрофоны, а нам там, в наших Кундерах, нужны только песня да костер Стеньки Разина. Мы ведь и доныне скифы, приявшие глазами Андрея Рублева Византию и писания Козьмы Индикополова с поверием наших бабок, что земля на трех китах стоит. А у вас тут — все в основном романцы да западники…
— Ну, скажем, не все еще, — возразил Берлинский. — Но, может, это даже и хорошо, что ты уезжаешь. И что вообще Россия — это не только наша пропахшая хот-догами Москва, но и твои Кундеры, которые пока ещё никто не успел выменять на ксероксную коробку с долларами. Пускай хотя бы там сохраняется живая жизнь, где слово «берёза» вызывает в памяти шелест белоствольной рощи, а не лысину Бориса Абрамовича.
— Главное, чтобы он не увез отсюда изломанную психику, — назидательно поднял вверх узловатый палец Пивогоров. — А то будет потом всю жизнь при слове «Москва» голову в плечи втягивать.