Успеть. Поэма о живых душах

21

Антон смотрел на красные линии навигатора. Все забито, нигде не объехать.

Вечер, окраинные и подмосковные жители возвращаются домой.

Зато можно обдумать, что он скажет Алисе.

Представлялось: войдет, дочь встретит радостно, но, как всегда, сдержанно. Была маленькая — подлетала, обнимала за ноги, смеялась, он подхватывал ее, легонькую, подбрасывал, она счастливо кричала: «Не надо, боюсь!» Подросла, стала подходить спокойнее, но все же прижималась лицом к животу и стояла так некоторое время, а потом говорила: «Ладно, раздевайся давай». А лет с восьми уже не обнимает, не прижимается, иногда даже не выходит из своей комнаты.

Алиса будет ждать, что он скажет. Понятно же, что если папы столько не было, а теперь приехал, то приехал не просто так. И что сказать?

«Собирайся, будешь жить у меня?»

Напугается еще. Ответит, что надо подождать маму.

«Поедем прокатимся?»

Нет, это увоз обманом. И нельзя ее брать без вещей. Мало ли что нужно девочке.

Кстати, а что нужно девочке? Антон следил только за тем, как Алиса собирала ранец перед школой, а одеваться помогала или мама или, если мама уезжала на работу очень рано, пришедшая тетя Люда. Какая одежда понадобится Алисе, какие носки, колготки, трусишки, маечки все эти? Непонятно. Попросить помочь тетю Люду? А не позвонит ли тетя Люда Насте? Если позвонит, все может сорваться.

Ничего, он сам сообразит. И еды какой-то надо взять, у него на квартире пусто, только кофе, чай, пара бутылок пива и пельмени в морозилке. Придется заехать и что-то купить.

Но что сказать, что сказать?

Например:

«Не хочешь съездить ко мне в гости? Посмотришь, как живу?»

Алиска спросит:

«На сколько?»

Он ответит:

«До завтра».

И соврет, потому что завтра не собирается ее возвращать.

Он не хочет ее возвращать никогда.

Но завтра примчится Настя. Возможно, с Согдеевым. Не исключено, что и полицию натравят. И примчатся не завтра, а сегодня по горячим следам. Ночью.

Антон воображением увидел и услышал: в дверь грохочут кулаками и ногами, орут: «Открывайте, полиция!» Настя истерично завопит: «Алисочка, с тобой все в порядке? Ответь, девочка моя!» Придется открыть дверь. И что бы ни сделал Антон, все будет без толку. Самое глупое — закричать, что нельзя врываться в личное пространство, в квартиру. Настя тут же сообщит, что квартира съемная, причем снята на ее имя. Вот почему она так сделала, как же он сразу не догадался, лох наивный!

И как быть в таком случае?

Нет, правда, как?

Увезти ее куда-нибудь? В Саратов, к отцу и деду? Но отец сам едет в Москву. И наверняка погоню устроят. Операцию «перехват» и прочее, Согдееву это по плечу, по связям, по карману. И не скроешься, современные средства позволяют найти человека по телефону, даже выключенному, по машине, везде камеры наблюдения, видеорегистраторы, чего только нет.

А если и в самом деле взять Алису пока только до завтра? Позвонить Насте, честно сказать: хочу побыть с дочерью, имею право. Что она ответит? Скорее всего: если хочешь побыть, побудь дома, дождись, пока заснет, и возвращайся к себе. Да, это и скажет.

Попутная тема: отчитался ли Согдеев о разговоре? Наверняка уже позвонил Насте. Смеялся, ехидничал. Но сказал ли, чем и как грозил? Вряд ли. Что ж, Антон сам скажет. В конце концов, он защищает не себя, а свои отношения с дочерью, свое право на общение с ней, и если этот престарелый обмылок девяностых начал откровенно гнуть пальцы, то и Антон может кое-что загнуть. То есть загнуть он ничего такого не может, зато может открыть Насте глаза. Для начала спросит:

«Он сказал тебе, что обещал меня засадить в тюрьму и вообще убить?»

«Нет, — ответит Настя. — Наверно, ты его не так понял. Или он пошутил. Или просто разнервничался».

«Знаешь, что меня удивляет, — скажет Антон. — Меня удивляет твой выбор. Ему сколько, под шестьдесят? Тебе известно, что он тупое хамло? На что ты повелась? На деньги?»

«Неправда, он интеллигентный человек, и он мне человеческими качествами понравился!» — будет защищаться Настя.

Возможно, не такими словами, но по смыслу — так. А он скажет:

«Этот интеллигентный человек на меня телохранителя натравил, тот напал сзади, удушить хотел!»

«Ты сам в него водой плеснул!»

«Ну и ответил бы сам, пусть бы в морду дал, а я ему, повеселились бы, как мужик с мужиком!»

И Антон немедленно увидел картинку: Согдеев пытается достать его кулаком через стол, Антон хватает его руку, ловко выкручивает, Согдеев сгибается, Антон пинает его в толстый зад, Согдеев врезается башкой в полки, книги сыплются на него, телохранитель нападает сбоку, Антон, наподобие мастера боевых искусств из какого-нибудь фильма, наносит ему удары ногой в колено, в живот, в голову, три резких метких удара, телохранитель рушится на колени, мыча от боли, выхватывает пистолет, Антон выбивает его, пистолет взлетает вверх и опускается в руку Антона, Антон одним щелчком высвобождает обойму, она падает на пол, он пустым пистолетом бьет телохранителя в темя. Так сильно, чтобы вырубить, но не так сильно, чтобы убить. Согдеев копошится в книгах, не может встать, Антон берет один из фолиантов, это «Библия», сразу же находит нужную страницу и цитирует:

«Не пожелай жены ближнего, тебе это известно, дядя? Нет? Тогда изучай! — и вручает Согдееву книгу. — Смотри, завтра спрошу!»

Все это так понравилось Антону, что он даже рассмеялся.

И заметил, что из соседней машины, ехавшей, вернее, стоявшей слева, на него с симпатией, с вопросительной улыбкой смотрит красивая девушка-брюнетка. Машина двухдверная, купе, судя по контуру, «ауди». Девушка проехала вперед, Антон увидел кольца на руле — точно, «Ауди». Теперь сдвинулся и Антон, они опять оказались вровень. Девушка продолжала улыбаться. Показала себе на ухо, утвердительно кивнула. Вроде того — что-то смешное слушаешь? И сама посмеялась, показывая, как смеялся Антон. Антон отрицательно покачал головой и повертел пальцем у виска. Вроде того, над своими мыслями смеюсь. Девушка уважительно развела руками: надо же! И, опустив стекло, крикнула:

— Приятно видеть веселого человека! А то мрачные все!

— Я такой! — подтвердил Антон. — Меня Антон зовут, значит — анти, чувствуешь? Все так, а я анти. Антистресс типа.

— Правда? А я антистресс ищу как раз.

— Уже нашла. Записывай телефон.

— Фигасе! Другие у меня спрашивают.

— Я же анти, у меня все по-своему. Записываешь?

— Диктуй!

Антон продиктовал свой номер. Меж тем ряд, в котором была девушка, двинулся вперед, ей гудели, она не обращала на это внимание, записывала. Записав, сказала:

— Сейчас позвоню, увидишь мой номер. И имя.

Она проехала вперед, а ряд Антона не двигался. Он хотел перестроиться в левый ряд, не пустили. Хотя лучше в своем, если он поедет, а то так и будешь тащиться за девушкой на расстоянии нескольких машин без возможности догнать. Ряд встал намертво. Антон посмотрел вперед и понял, что в задумчивости оказался на полосе, которая сворачивает направо по боковой стрелке светофора. Стрелка сейчас красная, а центральный кружок зеленый, девушка наверняка уже далеко. Пришлось перестроиться под раздраженный гудеж сзади, влезть в левый ряд, а звонка от девушки все не было.

Минут через десять не позвонила, а прислала сообщение с номером телефона и именем: «Настя».

И это кольнуло Антона. Совпадение показалось нехорошим, грешным. Будто он своей Насте слегка изменил с чужой Настей. Шило на мыло, как говорится. Да, но шило свое, а мыло — чужое.

Минуточку, когда Настя стала опять для тебя своя? — спросил в голове чей-то голос, это послышалось ясно, будто было произнесено кем-то вслух, не Антоном.

И этот же голос продолжил: пора признаться, что ты никак не хочешь и не можешь принять то, что Настя теперь — не своя. Не твоя. Навсегда не твоя. Неисправимо не твоя. И едешь ты сейчас домой не ради Алисы, а для того, чтобы Настя как-то отреагировала, появилась, чтобы увидеть ее и говорить с ней. Неважно о чем. Скандалить, ругаться, кричать, но — видеть и слышать. Потому что ты, Антон, до безумия ее любишь, любишь больше и сильнее, чем тогда, когда впервые подумал, что любишь ее. Тогда ты только подумал, что любишь, а теперь, после стольких лет, любишь окончательно, любишь так, что готов на все, лишь бы ее сохранить.

Антон хотел появиться сюрпризом: тихо открыть дверь своим ключом, прокрасться к комнате Алисы, неожиданно войти. Другие дети в таких случаях пугаются, кричат, визжат, смеются, Алиса же удивительно выдержанная, только посмотрит вопросительно и скажет: «Ты чего?» То есть раньше бы так и было, а сейчас обрадуется, не может не обрадоваться. Вскочит, бросится, обнимет.

Сюрприза не получилось: дверь оказалась заперта на задвижку. Он позвонил, открыла Людмила Васильевна, очень сухая, бодрая старуха, которая давным-давно приехала в Москву из деревни, была всегда, догоняя город, церемонно вежливой и старалась говорить грамотно, но интонации так и остались деревенскими, а еще у нее так был устроен рот, что слюна при разговоре не удерживалась и подтекала с одной стороны, и она то и дело с коротким шумом велосипедного насоса втягивала ее обратно.

— Здрасьте, здрасьте, — поприветствовала она Антона.

Всегда была с ним на вы. Может, сказалась долголетняя работа в домоуправлении, а потом в МФЦ на мелкой должности, там же всем выкают. Но с Настей вот на ты, да и Настя с ней тоже, хоть и по имени-отчеству.

Алиса вышла на звонок, встала в двери зала:

— Привет.

И смотрела, как отец раздевается и разувается.

— Спасибо вам, Людмила Васильевна, до свидания, — сказал Антон.

— Идти, что ли? — уточнила она.

— Ну да, я же дома.

— Но потом-то уедете или как?

— Останусь.

— Мне Настя сказала ее дождаться.

— Она не знала, что я приеду. Я приехал, дожидаться не надо.

— Нехорошо получится. Я ей тогда позвоню.

— Зачем?

Людмила Васильевна, не ответив, достала из кармана цветастого байкового халата телефон.

— Настюш, тут Антон приехал, мне как, дождаться или что?

Выслушала ответ, сказала:

— Поняла, хорошо.

И сообщила Антону:

— Просит подождать.

— Послушайте, Людмила Васильевна… — начал было Антон, но тут же — звонок Насти.

— Что за дела? — спросила она. — Ты зачем там?

— К дочери приехал.

Алиса в двери шевельнулась и хмыкнула: ей было смешно, что о ней говорят в третьем лице.

— Зачем?

— Повидаться.

— Митя рассказал, как у вас все прошло, если ты что-то задумал, предупреждаю: даже не пробуй.

— Ну да, ну да. В тюрьму посадить, убить.

— Алиса там? Слышит тебя?

— Да, но не думаю, что поняла.

— Все она понимает, и ты это знаешь. Ты мужик или нет, ты можешь пока ничего не обсуждать при ней? Я скоро буду.

— Не волнуйся, ничего лишнего. И у тебя осведомительница тут, если что, доложит.

— Вот именно!

Антон, закончив разговор, с улыбкой посмотрел на Алису и развел руками: извини, что при тебе пришлось вести такие разговоры.

А Людмила Васильевна обиделась:

— Я извиняюсь, Антон, но вы не надо меня такими формулировками называть. Я тут не осведомляюсь, а работаю, хотя и по-соседски. И к вам я хорошо отношусь, но Настя тоже имеет право быть в курсе, учитывая, что у вас ситуация неоднозначная, я сама не хочу к вам тут присутствие иметь, но уж так получается!

И всосала в рот воздух вместе со скопившейся во время длинной речи влагой.

Антон прошел в зал, сел на диван, а Алиса устроилась с ногами в кресле. Людмила Васильевна поместилась в другое кресло, в углу, под торшером и, надев огромные очки, взялась за прерванную работу — подшивала лямку-держатель к полотенцу. Работая, посматривала на панель телевизора, висящую на стене. В кухне обычно тоже включен телевизор. И в квартире Людмилы Васильевны, Антон как-то заходил к ней, устранял с помощью вантуза засор в ванной, тоже два телевизора, в кухне и комнате. Для многих современных людей телевизор стал чем-то вроде аквариума, они редко сидят и целенаправленно смотрят его, но он, как и аквариум, создает ощущение какой-то жизни рядом с тобой, какого-то движения, и ты не чувствуешь себя одиноким.

Сейчас в телевизоре обсуждали красивенькую молоденькую девушку, показывали ее фотографии — то на яхте с толстым господином, то в клубе с молодым человеком сомнительной ориентации — у него были накрашены глаза и губы, то на широкой постели, где она лежала голая, спиной к камере. Наверное, это была юная грешница, брачная аферистка или любовница за деньги; собравшиеся в студии гневно осуждали ее, обвиняли в чем-то, девушка отнюдь не оправдывалась, напротив, выглядела уверенной и самодовольной. Один только раз вспылила, отчитывая какую-то багровую от возмущения толстощекую тетку, и вид у девушки в этот момент был такой, будто ее незаслуженно оскорбили (да, троих обманула и пятерых ограбила, но что я чужого котенка с лестницы сбросила — неправда ваша!), и девушка даже глаза, взмокшие от обиды, трогательно вытерла ладошкой, но тут же после этого заулыбалась и пришла опять в превосходное расположение духа. Она наслаждалась тем, что в центре внимания, что ее видит вся страна, ее веселил бессильный гнев аудитории. Публика сидела на расстоянии друг от друга, некоторые были в масках, и это придавало судилищу одновременно и зловещий, и комический вид.

Всего-то ничего Антон жил вне дома, а комната казалась какой-то иной, не такой, как раньше, хотя ничего не изменилось. Изменился сам Антон, был хозяином, стал гостем, а гости иначе на все смотрят и иначе все оценивают. Обои, казавшиеся голубоватыми, выявились серым оттенком, шторы старомодные, тяжеловесные, плинтуса надо было прибить или приклеить не пластиковые, а деревянные — соединительные уголки пластиковых кособочатся, отстают, зияют щелями…

При Людмиле Васильевне говорить ни о чем не хотелось. Минут пять прошло, а Антон молчал, и Алиса молчала, и Людмила Васильевна молчала, только иногда неодобрительно качала головой, осуждая происходящее в телевизоре.

Алиса вдруг встала и пошла в свою комнату.

Пошел за нею и Антон.

Вошли, Алиса закрыла двери и повернула защелку замка.

— Мама велела, чтобы ты не закрывалась! — закричала Людмила Васильевна.

— Достала, — прошептала Алиса отцу. — Я закрываюсь, а она стоит и подслушивает, что говорю. Будто я написать не могу.

Алиса устроилась на кровати, где у нее были телефон, планшет, наушники, провода зарядок, а Антон сел за ее стол. Вспомнил, как собирал этот стол, у которого все детали были отдельно, и один из полозков для ящика Антон привинтил неправильно, пришлось перевинчивать, тогда было досадно, даже немного злился на себя и на конструкторов мебели, а сейчас — приятно вспомнить.

Если Людмила Васильевна и подслушивала за дверью, то слушать было нечего. Антон чувствовал непривычную неловкость, будто не виделся с дочерью целый год. Надо спросить ее хотя бы о школе, подумал Антон, глядя на тетради и учебники, но тут Алиса сама спросила:

— А елка будет?

— Елка?

— Ну да. Двадцать девятое уже. Обычно мы раньше.

Да, обычно они заказывали и ставили елку за неделю до Нового года. Антон обращался в одну и ту же фирму, у них были сосны, к которым и Антон, и Настя привыкли в Саратове, сосны густые и высокие, под потолок. А в этом году не подумали. Понятно почему — елка вещь семейная, а семьи уже нет. Но елка еще и для детей, а ребенок есть, и ребенку нужна елка в любом случае.

Антон нашел в телефоне елочную фирму, позвонил, спросил, есть ли елки, то есть сосны, и могут ли привезти сейчас? Ответили: да, есть срочная доставка, машина как раз ездит по городу и там есть лишние сосенки на такой случай, можем доставить около двенадцати, не поздно?

— Не поздно, — ответил Антон.

И опять надо о чем-то говорить с Алисой, но про школу уже не хочется. И опять Алиса выручила:

— Так вы чего решили?

— Мама тебе не говорила?

— Говорила, что мы где-то под Москвой будем жить. Все время, что ли? Я про себя имею в виду, я как? Все время с ними или с тобой тоже?

— Со мной тоже. Если хочешь.

— Хочу. А это где?

— Недалеко.

— А школа там есть?

— Школы везде есть.

— Я буду в разные школы ходить?

— Тебе не нравится?

— Наоборот, прикольно. Мне все равно.

— Разве ты к своей школе не привыкла? К своему классу?

— Не очень. Нет, привыкла, но так. Все равно же мы в школе не общаемся почти, некогда. Мы потом.

— В сети?

— Ну да. А в сети можно где хочешь. Хоть вообще в другом городе.

В другом городе, подумал Антон. Взять и увезти ее в Саратов. Подальше от этой Москвы. И от матери. И от чужого мужика. Который наверняка жулик и вор, потому что все, кто сидят на таких местах, жулики и воры.

Вот оно. Само нашлось. Железный аргумент.

И, когда приехала Настя, когда выпроводили Людмилу Васильевну, когда сказали Алисе, что хотят поговорить и закрылись в кухне, Антон с этого и начал. Не дал Насте заговорить первой. Видел, что ей не терпится, поэтому и не дал.

Сказал, что не может позволить, чтобы Алиса жила с таким человеком, как Согдеев.

— Если тебе нравится этот урод, на здоровье, — сказал он. — Но Алису я ему не отдам. Я читал его биографию, он был реальный бандит в девяностые. А может, и сейчас.

Он еще что-то говорил, а проголодавшаяся Настя в это время ела тушеные овощи, которые Антон обычно терпеть не мог, а сейчас неожиданно захотелось. Подогреть их в микроволновке, полить подсолнечным нерафинированным маслом, посолить (Настя не солит совсем) и с хлебом — вполне неплохо. А если обжарить в придачу несколько кусочков курицы — совсем хорошо.

Похоже, Настя, пока ехала, перекипела и настроила себя на деловое хладнокровие. Если бы не обстановка кухни и не этот вот салат, она выглядела бы офисной чиновницей, недаром даже не переоделась, осталась в темно-сером костюме, из нагрудного кармана пиджака элегантно, но строго выглядывал уголок платка в красно-синюю полоску. Чтобы не запачкаться, заткнула за ворот белой блузки салфетку. Слушала Антона так, как слушают сотрудника на производственном совещании, причем сотрудника слишком многословного, нудного и говорящего пустяки. Такого не перебивают лишь потому, что он из вредности может еще больше затянуть выступление.

Антон еще не закончил, а она, сняв салфетку, сказала: «Извини», — и вышла. Прерванный на полуслове Антон ждал ее, как ему показалось, очень долго. Настя все не возвращалась, он встал, открыл холодильник, взял кастрюльку с овощами, наложил полную тарелку, посолил, поставил в микроволновку, нашлась в холодильнике и половинка вареной курицы, Антон отрезал несколько кусочков, бросил их на сковородку, обжаривал на большом огне, переворачивая деревянной лопаточкой. Все движения были привычными, он не глядя, наугад брал и тарелку, и солонку, и лопаточку, но не оставляло ощущение, что хозяйничает на чужой кухне.

Настя вернулась. В светло-сером тренировочном костюме, она носила его как домашний, и он ей очень шел, мягко облегал фигуру, не слишком обозначая, но и не скрывая. Спросила:

— Кофе будешь?

— Да.

Настя встала рядом, засыпала кофе в машинку, выбирала режим.

Рядом, вместе. Это было раньше естественным, простым и не замечаемым, а сейчас в каждом движении видятся новый смысл и новое значение, ощущается напряженность, скованность. Что-то похожее случается в час пик в метро, где Антон ездил в начале московской жизни — прижмет тебя к какой-нибудь девушке, чувствуешь себя в таком тесном с нею соприкосновении плечом или бедром, локтем, кистью руки, какое и у близких людей не всегда бывает, пытаешься отстраниться, но не можешь, она тоже пробует отодвинуться, но на ее попытки кто-то отвечает толчком, и вы в результате чуть ли ни обнимаетесь, старательно при этом отворачивая лица друг от друга.

— Что-то еще? — спросила Настя.

— Да нет, мне хватит.

— Я не про еду. Что-то еще хочешь сказать?

Антон хотел что-то еще сказать, но забыл. Ответил:

— Пока все.

— Тогда слушай. Кем он раньше был, никого не касается. Может, бандит. Тогда все были бандитами или с ними дружили. И это вообще ни при чем, пусть он хоть мафия, хоть кто. Мне плевать. Я нашла своего мужчину. И от этого не откажусь. Что касается Алисы. У него от прошлой семьи двое детей, девочка в школе, сын учится за границей. Прекрасные дети. Отлично воспитанные. Послушные. Отца любят. С их матерью у него нормальные отношения. Потому что они разумные люди. Он и с тобой хотел наладить нормальный контакт, а как ты себя повел? Налить или сам?

Она имела в виду кофе.

— Сам налью, поем сначала.

Настя села за стол с чашкой кофе, Антон взялся за овощи с курицей. Елось, как ни странно, с аппетитом.

— Что он мне угрожал, это ничего? — спросил Антон. — Или думаешь, пошутил?

— Он на такие темы не шутит. Если обещал — может сделать.

— Ни фига себе. Это тоже нормально — угрожать посадить и убить?

— Не нормально, но необходимо. Если человек по-другому не понимает.

Антон даже перестал есть.

— Настюх, ты с ума не сошла? Ты говоришь, как… Не знаю. Как бандерша какая-то.

— Что такое бандерша?

— Ну, бандитка.

— Антош, там очень серьезный мир. Ты даже не представляешь, насколько серьезный. И мне это нравится. Митя хищник, звероящер, и мне это тоже нравится. Его самого один раз взрывали, а потом отравить пытались. Это настоящая жизнь. Масштаб, понимаешь? Уровень! Я всегда этого хотела, но с тобой у меня нет шансов. Ты хороший человек, Антош, но ты — починяльщик. И всю жизнь им будешь. Ну, старшим менеджером назначат.

— Уже. Я официально так называюсь.

— Обалдеть, упустила свое счастье.

— Значит, повелась на деньги? Дворец за городом, летом на Мальдивы, зимой в Куршавель какой-нибудь? На собственном самолете. Есть у него самолет?

— Есть. Не утешайся, деньги ни при чем. Нет, тоже хорошо, но дело не в них.

— А в чем?

— Хорошо, скажу всю правду. Если бы я тебя любила, Антош, мне было бы все равно, починяльщик ты или хоть даже дворник.

— Ясно. Разлюбила, значит?

Антон доел свой ужин и с удивлением чувствовал, что хочет еще. Пошел к холодильнику, открыл, пошарил, нашел докторскую колбасу, отрезал ломоть изрядной толщины, вернулся к столу, положил на кусок хлеба, впился зубами.

— Оголодал, что ли? — спросила Настя. — Или на нервной почве?

— Ты говори, говори. Разлюбила, значит?

— Если бы. Не любила никогда.

— Да неужели? А зачем замуж вышла?

— Не знаю. Я хотела семью, ты был самым подходящим кандидатом. На фоне того отстоя, который в целом.

— Щас загоржусь.

— Гордись. Но я тебя не обманывала, это ты предложил пожениться, не я. Я полгода думала и согласилась. Ведь так?

— Зачем тогда в любви признавалась?

— Я не признавалась. Ты вспомни.

И Антон вспомнил. Да, не признавалась. Ни разу. Всякие слова вокруг и около — были. А чтобы просто и прямо: «Я тебя люблю!» — ни разу. А когда он говорил, она даже не отзывалась, как некоторые: «Я тоже», — а смеялась или целовала его. Как бы подтверждая. Вот именно — как бы.

— А потом Алиска появилась, — сказала Настя, — и я вся в нее ушла. Потом в работу. К тебе всегда хорошо относилась. Не больше.

— Поэтому не хотела второго ребенка?

— И поэтому тоже.

— Мы же не всегда предохранялись.

— Я таблетки пила. Но один раз аборт пришлось сделать.

— Когда?

— Я в командировки ездила. Два года назад это была не командировка.

— Настюх, а ты ведь сука, — сказал Антон и встал, чтобы налить себе кофе. И заметил, что Настя невольно подалась плечом в сторону, к стене, будто немного испугалась. Жгуче хотелось наброситься на нее, ударить кулаком по лицу. Как и положено бить мужикам блудливых баб. Изменивших жен.

Какое странное слово — жена. Никогда Антон не произносил его вслух. Это слишком нежное слово — жена, Антон своей нежности открыто не проявлял. В разговорах с другими называл Настю по имени. Или — с теплой иронией — супруга.

Он налил себе кофе, отпил стоя, повторил:

— Прям образцовая сука.

Очень изменилась Настя. Раньше вспылила бы, не терпела грубых слов и обзывалок, не позволяла так говорить с собой. А сейчас только усмехнулась:

— Здоровый сучизм жизни не помеха.

— Ты его слова повторяешь?

— Это все знают, Антош, но стесняются говорить. Давай обсуждать по-взрослому, цивилизованно. Алиса будет жить со мной, это не обсуждаемо. Видеть ее сможешь хоть каждый день. Подрастет, будешь брать ее к себе на какое-то время, на выходные, например. Оптимальный вариант, все остальное хуже и для тебя, и для Алисы. Для всех. Что тебя не устраивает?

Антона все не устраивало, а больше всего собственное состояние. Желание бороться куда-то улетучилось, вместо него — пустота. Не хочется ничего говорить, хочется лечь и заснуть. Это понятно, он очень плохо спит в последнее время, просыпается среди ночи, долго лежит, смотрит в темноту…

Он так и стоял, отпивая кофе, глядя в чашку, и молчал.

— Мне завтра рано вставать, — сказала Настя.

— Я елку заказал, около двенадцати привезут.

— И без тебя привезут, я расплачусь.

— Вы поставить не сможете. Я поставлю и уеду.

— Как скажешь. Я пойду лягу.

Настя ушла в зал, Антон устроился в супружеской (бывшей супружеской) комнате, на постели, которая вся пахла Настей, он лег ничком, вдохнул этот запах, вжался в него лицом.

Елку привезли в первом часу. Антон достал с балкона металлическую четырехлапую подставку, комель елки не влезал в полый цилиндр подставки, Антон обстругал его ножом, угнездил, выровнял, закрепил винтом, что был сбоку цилиндра, потом они с Алисой повесили электрическую гирлянду и немного игрушек. И все это в тишине, в молчании — Настя лежала на диване, лицом к стене. Или спала, или делала вид, что спит — иначе пришлось бы участвовать в установке и наряжании, и это было бы семейно, как раньше, поэтому незачем травить себя и других.

— С наступающим, — сказал Антон, сидя на полу и глядя на мерцающие огоньки.

— С наступающим, — сказала Алиса, стоя сзади, обнимая отца за шею. И поцеловала щеку. — Все, мне спать пора.

— Мне тоже. Поеду. Дверь закроешь?

— Да.

Антон одевался и обувался торопливо. Пусть уже кончится скорее этот мучительный вечер.

Казалось, что и Алисе хочется, чтобы отец ушел, потому что и для нее все это мучительно. Или просто устала, дети быстро устают от всего, в том числе от печали.