Успеть. Поэма о живых душах

25

Насте снится, что она заболела, лежит в жару и в поту, хочет подняться, но не может, ей страшно, а позвать некого. Дочь звать нельзя — напугается, да и толку от нее мало. Надо кому-нибудь позвонить. Настя ищет глазами телефон и видит, что он под диваном. В реальности она не могла бы его увидеть, а во сне может. Но как достать его оттуда? Настя перекатывается к краю дивана, а края все нет. Она катится и катится, наконец достигает края, но это не край дивана, а край водопада. Широкий поток льется куда-то в бездну, вода с силой тащит Настю, она держится за камень. Но не боится, она много раз видела в кино, как герои бросаются в этот поток и благополучно выныривают. Поэтому решительно отталкивается от камня, летит в падающей воде, успев заметить, что окружающее кажется неподвижным, и это понятно, она ведь движется с той же скоростью, что и вода. Настя успевает сквозь прозрачные струи полюбоваться далекой зеленой долиной, заодно пьет воду, очень холодную, но при этом не имеющую никакого вкуса. Это ее удивляет. Удивляет и то, что она никак не упадет. Она мерзнет. Она видит себя встывшей в ледяную прозрачную глыбу, часть мгновенно замерзшего водопада. Летает вокруг и рассматривает себя, как не себя, как экспонат. Замечает, что экспонату перед заморозкой не очень хорошо сделали эпиляцию, особенно в зоне бикини. Волоски, прижатые тесным обхватом льда, кажутся слишком заметными, некрасивыми, как тонкие черные червячки. Настя молотком, неизвестно как оказавшимся в руке, да нет, не молотком, ледорубом с острым наконечником, ударяет по льду, но на нем остается лишь небольшая зазубринка, будто это не лед, а алмаз. Тут же вместо водопада, то есть ледостоя, Настя видит перстень в алом футляре. Перстень с очень крупным бриллиантом, сверкающим так, что кажется — острые лучики осколками попадают в глаза, немного больно, но и смешно. Настя смеется и кашляет.

Она просыпается от кашля. Приподнимается, откашливается. Сразу же понимает, что и впрямь заболела. Жар, пот, голова тяжелая и немного кружится, во рту незнакомый привкус. Настя облизывает изнутри губы и зубы — вкуса нет. Она подносит к лицу руку — никакого запаха. А должен быть, Настя всегда на ночь смазывает руки увлажняющим, приятно пахнущим кремом. Или вчера не смазала, забыла? Значит, уже вчера все пошло не так, как надо?

Главное — не впадать в панику. Да, наверное, это ковид. Было бы странно, если бы он не настиг: Настя ни на день не прекращала работу, встречалась с множеством людей, помогая Мите, видя, как и он в эти предновогодние недели старается завершить дела, не оставить долгов следующему году. Это и примета плохая, и за душу тянет: Митя, как и Настя, не любит ничего неоконченного.

Настя взяла телефон посмотреть время. Семь минут шестого. Что ж, маловато поспала, но случалось и меньше. Выпить кофе, привести себя в порядок, принять парацетамола. Но сначала встать. Это легко и просто, Настя, прирожденный жаворонок, никогда не имела привычки нежиться, дремать после сна. За это ее хвалили и обе бабушки, и мама. И не только пробуждение, все дела у нее так. Решила — сделала. Задумала кончить школу с золотой медалью, хотя для поступления в вуз хватило бы отличного аттестата и ее знаний, — кончила с золотой медалью. Решила после университета стать кандидатом наук — стала. Наметила довести тело до совершенства в пределах, дозволенных природой, без всяких операций и коррекций, только упражнениями и диетой — довела. Поставила цель не откладывать замужество, чтобы быстрей миновать мешающие работе беременность и раннее материнство, а для этого выбрать из имеющихся молодых людей самого порядочного, симпатичного и здорового — исполнила. Почувствовала, что тесно в Саратове, что пора перебираться в Москву — перебралась, взяв Антона и Алису. Поняла, что нужно устроиться в крепкую государственную структуру, — устроилась. Всегда была хозяйкой положения, исполняла задуманное, не считая некоторых мелочей, но при этом благоразумно не впадала в гордыню, регулярно посещала церковь, молилась и ставила как благодарственные, так и уповательные свечки, упрекая Антона, что тот вне веры — за это теперь и поплатился, пусть не удивляется! Кстати, с религией у Насти тоже устроилось, как и с другими важными проектами ее жизни: не чувствуя, что верит, она не хотела обманывать себя и допустимого, но еще не утвердившегося в душе Бога, сначала посоветовалась с бабушкой Лизой, которая по маме. Бабушка Лиза сказала: «Не выдумывай ничего, верь, да и все. Порядочные люди верят, и ты верь». Настя посоветовалось и с бабушкой Зиной, которая по отцу. Та почему-то испугалась, будто ее в чем-то уличили, и сказала, что ничего в этом не понимает, лучше обратиться к священнику. Настя обратилась. Священник был удивительно чернобород, ослепительно белозуб, молод и красив. С любующейся улыбкой глядя на Настю, он сказал:

«Раз спрашиваешь о пути к Господу, значит, догадалась, что путь есть. Уже хорошо. Готовься».

Объяснил, как готовиться, посоветовал читать Новый Завет, в первую очередь, конечно, Евангелия.

«Уже читала, — сказала Настя. — И Новый Завет, и Ветхий».

«Вижу, старательная, — похвалил красавец-поп. — Евангелия еще почитай, а Ветхий Завет больше не трогай. Он у нас как отправная станция. Но ведь отправились — надо ехать. Вот мы и поехали дальше. Помни только — сердцем все надо понимать. Не лгать. Ты потом ко мне придешь, все о себе сказать придется, всю правду. Готова?»

«Пока не знаю».

«Не то страшно, что в человеке разные мысли бродят, а то, что он их прячет, — журчал священник тихим, завораживающим баритоном. — Греха надо не бояться, не кричать караул, а спокойно смотреть ему в глаза и говорить: не достигнешь! И справишься. А если вдруг нет, если упадешь, всегда можно подняться. Повторяю: мысль — еще не грех. Ты вот, наверно, смотришь на меня и думаешь: какой мужчина эффектный, вот бы с ним замутить! Думаешь?»

«Если честно, да. Нет, замутить не хочу… То есть в глубине думаю про это, — Настя спохватилась, что ее слова могут показаться красавцу обидными, — но я справляюсь».

«Вот и хорошо. И я справляюсь. Ты красивая, молодая, а я человек, я мужчина, и не хочу, а бесы дергают. Но я не боюсь. Подергают и отстанут. И от тебя отстанут, а то, я вижу, ты аж возбудилась. Не бойся правды, признайся».

Настя по прихоти подсознания в это время думала о том, можно ли отбелить зубы до такого же молочного цвета, как у попа, но призналась в возбуждении, которого не было, — угадала, что батюшке этот ответ будет приятен.

«Ничего страшного, — утешил ее священник. — Даже объяснимо. Христос — жених твой истинный, не ты первая чувствуешь легкие эротические переживания от прикосновения к Нему и Его представителям, в том числе ко мне. Что поделать, душа в теле живет, психофизика!»

Так Настя вошла в лоно церкви, и еще не раз встречалась и беседовала с красавцем-попом, почерпнув самое важное: от грехов не убережешься, это было бы слишком самонадеянно, лишь бы осознавать их и каяться. И любить Бога, и верить в конечную справедливость.

Она настолько привыкла быть хозяйкой своей жизни, что и Алису себе запланировала. С первых дней беременности была уверена — будет дочка. Дочка и получилась.

Иногда Насте было даже не по себе оттого, что все идет полностью по плану, поэтому, когда обнаружила, что Дмитрий Алексеевич Согдеев относится к ней теплее, чем нужно по службе, восприняла это как долгожданное испытание на прочность. Готовилась сопротивляться. Разыгрывала в уме сценки в духе мелодраматического сериала: самоуверенный босс пытается соблазнить подчиненную женщину и лаской, и шантажом, и прямыми угрозами, а она — ни в какую. Хоть увольняйте. Но учтите — я пойду в суд, я расскажу все своей знакомой блогерше, у которой сто тысяч подписчиков, она ославит вас на весь свет.

Все вышло просто и как-то фатально: Дмитрий Алексеевич взял Настю с собой в командировку, вечером позвал в свой номер-люкс, поужинали, выпили шампанского, она собиралась уйти, и тут он сказал:

«В отношениях с женщинами не терплю суеты и насилия. Да и зачем, если мы друг другу нравимся? Останься. Все равно к этому придет».

Он сказал это спокойно и уверенно. Ясно было, что не привык к отказам, но и отказ готов принять мудро, не допуская ущерба самолюбию. Так и Настя всегда поступала — решаясь на что-то, не накачивала себя фальшивой стопроцентной уверенностью, заранее допускала возможность срыва попытки, но никакую попытку не рассматривала как последнюю. Умный боец жизни всегда готов временно отступить перед будущим наступлением. Правда, получалось, что на этот раз не она спланировала, а ее спланировали, но Насте и это нравилось. Устаешь, когда все подчиняется твоей воле, хочется и самой подчиниться, особенно если человек объективно сильнее тебя.

И подчинилась, и очень скоро поняла, какое это наслаждение — оказаться в руках того, кто все за тебя решит, человека мощного, человека, за которым стоит не что-нибудь, а большое государственное дело. Другой масштаб и объем жизни, другие люди вокруг, все другое. Другая жизнь, говоря просто.

Итак, надо встать.

И Настя приподнялась, но тут же опять легла — кровь так бурно прилила к голове, что потемнело в глазах. Ничего. Еще немного полежать, и все пройдет.

С третьей попытки удалось подняться, сесть, спустив ноги. Потом встать и пойти на кухню.

Кофе потом, сначала парацетамол. И анальгин. Настя совсем не разбирается в лекарствах, только в детских, поскольку у Алисы, как и у всех детей, были возрастные нездоровья, приходилось с ними справляться.

Настя, приняв парацетамол и анальгин, посидела, оценивая свое состояние. Никогда у нее не было такого, чтобы тело не слушалось приказов головы. Она с трудом представляла, что это вообще возможно. Ей приходилось бывать в больницах, хосписах, домах престарелых по ходу благотворительных мероприятий, которые устраивала структура Мити и сам Митя лично, она видела и колясочников, и лежачих, сочувствовала им, но при этом в ней было странное, почти детское недоверие: неужели человек, если он сохраняет силу здравого ума, не может велеть своему телу — встань и иди?

И вот она сидит и говорит себе: встань и свари кофе. Но встать не может.

Надо позвонить — кому?

Мите, конечно.

Но позже.

Митя не привык слышать и видеть ее слабой, он ее такой не знает. Знает только бодрой, упругой, энергичной, веселой. И страстной. Это то, чего не было с Антоном и обнаружилось с Митей. Дело не в опыте и не в каком-то таланте, и, уж тем более, не в физических достоинствах. У Антона все это имеется плюс старательность, он очень старательный, он альтруист, мечта женщины. Митя же думает в первую очередь о себе. Он просто — хочет. Но хочет так сильно, так безоговорочно, что ты получаешь удовольствие не от своего удовольствия, а от того, что доставила удовольствие ему. Когда он рычит, отваливаясь, рычит шутливо, дурашливо, изображая насытившегося зверя, Настя чувствует себя победительницей, ее накрывает удовлетворенное блаженство, тающее, но долгое, намного дольше обычных физиологических реакций, которые тоже есть, но не играют особой роли. Это как насыщение и вкус: сопутствующие, но разные вещи.

А вкуса-то как раз сейчас и нет. И обоняния нет. Классический случай, сколько Настя об этом читала и слышала. На всякий случай заранее готовилась, не веря, что знание дается только опытом. Опыт нужен дуракам и дурам, умным хватает воображения. Готовилась морально, составляла план действий. Первое — не паниковать, наблюдать за собой. Второе — вызвать скорую. Но в больницу не ехать. Третье — позвонить Людмиле Васильевне. Четвертое — предупредить Антона, чтобы, в случае чего, помог, позаботился об Алисе. Пятое (или четвертое, а Антон — пятое? Не существенно) — позвонить Мите, посоветоваться. Скорее всего, он предложит лечь в ЦКБ[8]. Что ж, как вариант.

Но все это предполагалась сделать днем, а сейчас еще ночь. Надо потерпеть и подождать. И все-таки выпить кофе.

Одышка еще нежданная. Ко всему готова Настя — пусть жар, пот, слабость, с этим можно как-то справиться. Но когда не хватает воздуха, когда дышишь и никак не можешь продышаться, а сердце часто стучит, и с ним тоже не можешь сладить, — это унизительно до слез.

А может, это паническая атака? Помощница Яса, набивающаяся в подруги, рассказывала о таких вещах, наивно считая, что, если поделиться с начальницей чем-то личным, это сблизит. Ее эти атаки настигали в лифте, за рулем машины и даже в постели с бойфрендом. Самое ужасное, рассказывала Яса, что это возникает внезапно. Подумаешь: сейчас было бы очень некстати, тут-то оно и накатывает. Яса ходила к очень опытному и дорогому специалисту, для того картина была ясна: первый приступ у Ясы был в школе во время сдачи ЕГЭ, значит, связано со стрессом ответственного момента. Избегать таких моментов не получится, атаки, увы, тоже пока неизбежны, следует изменить отношение к ним. «Насколько часто вам было плохо, вы задыхались, руки потели, казалось, что сейчас умрете?» — спросил специалист. «Раз десять». — «Но вы при этом ни разу не умерли, так?» — «Так». — «И не умрете. Поэтому спокойно ждите, когда отпустит. Вот у меня яхта, и я знаю: если ветер слишком сильный, он может порвать развернутый парус. Значит, надо парус свернуть. Позволить дуть ветру, не сопротивляться. Атака? Ну, пусть атака, давай, налетай. Понимаете?» Яса уверяла, что после этого панический ужас охватывал ее намного реже и проходил быстрее. Есть и еще способ помочь себе, самый известный — дышать в бумажный или полиэтиленовый пакет, потому что, объясняла Яса, при атаках только кажется, что не хватает кислорода, наоборот, его слишком много.

Сроду бы не подумала Настя, что ей может пригодиться совет болтушки Ясы. Как раз на столе был бумажный пакет с булкой из кондитерской. Настя схватила пакет, вынула булку, вытряхнула крошки прямо на стол, чего раньше никогда бы себе не позволила, приложила пакет к лицу, начала дышать, пакет то сжимался, то расправлялся, сначала показалось, что стало еще хуже, но вот легче, еще легче, а теперь хочется вздохнуть полной грудью, и Настя, убрав пакет, вздохнула, и получилось. Дыхание выровнялось, сердце стучало не так часто, исчезло покалывание в пальцах, голова прояснилась.

Настя сварила кофе. Пила по крохотному глоточку, прислушиваясь к себе. В конце концов, кроме ковида, есть еще и просто грипп. Да и ковид не смерть, ничего, справимся. Не бояться, не суетиться. Сейчас даже можно прилечь.

И Настя пошла, легла, задремала, чувствуя, что ломота в теле проходит, а жар даже приятен.

Проснулась от звонка в дверь. Удивилась: почему за окном так светло? Нашарила телефон, посмотрела время. Половина одиннадцатого. Невероятно. В десять она должна была встретиться с Митей, обсуждать отчетность, а потом давать задания сотрудникам на оставшийся последний рабочий день. Опять звонок в дверь, а потом послышалось, как ключ со щелканьем открывает замок. Шаги в прихожей, в кухне. После этого Людмила Васильевна заглянула в комнату, смутилась.

— Доброе утро, извини, Настюш. Я зря пришла? Ты на работу же собиралась, нет?

— Да. Проспала немного. Посмотри, Алиса спит?

Людмила Васильевна прошла и посмотрела в щелку приоткрытой двери.

— Спит, чего ей не спать.

Настя села, опираясь руками.

— Ты не больная ли? — спросила Людмила Васильевна.

— Все нормально. Да, похоже, заболела, — признала Настя. — Сейчас, постой.

Она взяла телефон, увидела четыре пропущенных звонка. От Ясы, от еще одной сотрудницы и два от Мити.

Позвонила Мите.

— Привет, будешь смеяться, но меня накрыло.

— Вирус? — с деловитой тревогой спросил Митя.

— Вроде того. Фигово очень.

— Температура высокая?

— Не мерила.

Людмила Васильевна, слыша этот разговор, тут же пошла в кухню, где был лекарственный ящичек, появилась в маске и с электронным термометром, похожим на маленький фен. Не подходя близко к Насте, поднесла термометр к ее руке, посмотрела.

— Тридцать восемь и восемь.

— Многовато. Тридцать восемь и восемь, — повторила Настя для Мити.

— Как в целом чувствуешь себя?

— Терпимо.

— Лежи и жди, сейчас вызову тебе скорую.

— Зачем? Дома как-нибудь…

— Никаких дома, это плохо кончается! Не бойся, устроят в отельную палату со всеми удобствами, я договорюсь.

— Не знаю…

— А я знаю.

Это хорошо. Это хорошо, что есть человек, который всегда точно знает, что делать. И Настя покорилась:

— Ладно, поеду. Извини, что так получилось.

— Ты дурочка совсем?

— Митя, если я заболела, ты, наверно, тоже должен. Мы же…

Взгляд на Людмилу Васильевну, та сразу же — на кухню.

— Мы же вместе часто были, — закончила Настя.

— И что? Я подозреваю, что уже переболел в легкой форме, хоть и не проверялся. Соседка твоя с тобой?

— Да, тут. Присмотрит за Алисой.

— Извини, Настя, — возникла чуткая Людмила Васильевна. — Я при данном обстоятельстве буду вынуждена не смочь содействовать.

— Я перезвоню, — сказала Настя Мите.

— Что там еще? — спросил он.

— Перезвоню, подожди, — Настя отключилась, она не в силах была сейчас одновременно вести два диалога. — Людмила Васильевна, не поняла, ты уйти хочешь?

— А как еще? Я опасаюсь, имею право.

— Меня сейчас в больницу увезут, никакой опасности!

— Тебя увезут, а атмосфера останется, тут, может, все вирусом пропитано. И Алисочка переносчицей может быть.

— Если бы ты заразилась, то уже заболела бы!

— Неизвестно, Настюш. А лишнего риска мне не надо. У меня дочь со мной живет без прописки и без страховки, и внук, тоже без ничего. Заболеют, их ни в какую больницу не возьмут!

— Откуда они, ты же одна!

— Это тебе кажется, ты про мои обстоятельства не интересовалась, они уже три месяца при мне, а если ты их не видела, то потому, что никуда не пускаю. И подвергать вашему вирусу не буду!

— Смешно ты сказала, — невольно оценила Настя. — Вашему.

— А чьему же еще? Я с детства до молодости в деревне жила, сроду там про такую гадость не слышали. Простудится человек или живот заболит, сердце иногда у кого, нормальные здоровые болезни, а в цивилизацию переехала, чего тут только нет! Аллергия у всех на все, заразы какие-то то и дело на всех нападают, надо, я чувствую, обратно ехать.

— Ну да, там не заражаются и не умирают. А если что-то случится, никакая скорая не доедет!

— И пусть! — неожиданно ответила Людмила Васильевна. — Лучше уж так — умрет человек, никого заразить не успеет. А вы тут умереть не соглашаетесь, переносите заразу друг на друга, а по результату все равно умираете! Нет, Настюш, не обижайся, я пойду. Прости.

— Людмила Васильевна, это же подло!

— Может быть, — не спорила Людмила Васильевна. — Но тут уж надо выбирать — или своим подлячить, или кому другому. Сама бы что выбрала?

— Я заплачу! Хорошо заплачу! На год жизни хватит.

— Настюш, не надо, не терзай меня и себя. Какие тут деньги, тут вопрос жизненной смерти на кону! Хоть миллионы мне посули, спасибо, не надо. Ты котлетки в холодильнике видела?

— Да.

— И винегрет там еще, если сегодня не съедите, надо выкинуть, ему уже два дня. Все, пошла. До свидания, выздоравливай, Настюш, не обижайся.

Настя промолчала.

Людмила Васильевна постояла немного у двери, будто собираясь еще что-то сказать, но ничего большее не сказала. Вышла. Хлопнула дверь. И тут же открылась опять. Передумала?

Из прихожей послышалось:

— Ключи тут на крючке оставляю!

И опять хлопнула дверь.

Настя позвонила Мите, объяснила, что случилось.

— Не волнуйся, сейчас дам девчонкам задание, отыщут хорошую няню, через час будет у тебя.

— Спасибо. Господи, как же это не вовремя!

— Все всегда не вовремя. Ничего. Справимся, ни о чем не думай. Я тебя люблю, Настюх.

— Терпеть не могу, когда ты так меня называешь!

— Знаю, поэтому называю. Ты злишься — это хорошо. Тебе злиться идет. И ты мобилизуешься.

Это правда. В злости, в гневе Настя всегда становится собранной, решительной, сильной. Надо разозлиться на болезнь. Встать, собраться, взять с собой средства гигиены, побольше белья.

Настя резко поднялась, голова закружилась, Настя взмахнула руками, пытаясь удержать равновесие и не смогла, упала на пол, больно ударившись затылком.