Узники Кунгельва

1

Пётр Петрович забрал из трясущихся рук бирки и окинул Юру подозрительным взглядом.

— Словно привидение увидели.

— Да нет, всё в порядке, — Хорь криво улыбнулся. — Бессонная ночь. Даже сейчас прилечь не получится. Есть дела, которые не терпят отлагательств.

Метрдотель покачал головой.

— Хороший выбор, — похвалил он, потянувшись через стойку и смахнув с плеч свитера несколько катышков. — Никаких изысков, простая, непритязательная одежда. Знали бы вы, как часто под безукоризненным костюмом и в тон рубашке подобранным галстуком скрывается душевная пустота и чёрствость. С нашими постояльцами такого не происходит. Они все наполнены внутри. Даже те, кто забывает потом свою одежду.

— Душевные люди, правда? — согласился Юра. Заметил вкрадчиво: — Быть может, каждый со своими тараканами, но… ведь другие сюда не приезжают.

— Конечно, — Пётр Петрович приподнял одну бровь. Он совсем не стеснялся плюшевых складок своей пижамы на боках.

Юра сделал следующий ход:

— А потом? Смотрите, в этом свитере можно проделать дыру пальцем. Он такой ветхий, что рассыпается на глазах. И люди такие же: проковыряешь в них дыру и не заметишь, — он показал пальцем на своё сердце. — Сколько ваших постояльцев могли сохранить себя наполненными, живя здесь из недели в неделю, из года в год? Какими они были, когда вы заполняли следующую строчку: «Убыл… такого-то такого-то»?

Хорь изобразил, как что-то пишет на стойке. Ему всё ещё было страшно, но он не мог остановиться. Любезная улыбка исчезла с лица Петра Петровича так быстро, что хотелось оглядеться и крикнуть: «Держите вора!».

— Я не лезу в дела своих постояльцев, — довольно резко ответил он.

— Конечно, не лезете, — подыграл Юра. — Ведь здесь не принято говорить о прошлом, как и о делах, что привели тебя в этот городишко.

— Именно так. Мы здесь не задаём вопросов. А если бы такое было заведено, к примеру, для специальной анкеты — за пятьдесят лет я вряд ли получил бы больше дюжины вразумительных ответов.

— Поэтому вы решили, что лучше, не зная подробностей, просто из года в год делать своё дело.

Одну долгую секунду Юра думал, что Пётр Петрович сейчас взорвётся, и лихорадочно размышлял, не пойти ли на попятную и не пора ли уже принести извинения. Вены на скулах старика побагровели, тонкие губы трепетали, как листья лавра от движения воздуха. Но метрдотель совладал с собой. Он сделал три глубоких вдоха и сказал мягким, спокойным голосом, каким Юра старался говорить с буйными, трудными подростками, занимающими задние парты:

— Люди приезжают сюда не за тем, чтобы их расспрашивали. У каждого есть на сердце ноша, которую следует облегчить. Дело, что не терпит отлагательств, как вы только что сказали… ведь прежние неспешные времена, времена, когда люди ехали в глушь чтобы отдохнуть от городской круговерти, к сожалению, миновали, и на первое место вышли деловые вопросы. Мало ли что нашему гостю потребовалось в здешних краях? Вопрос фамильный, сердечный, дело всей жизни… всякое может быть. Если нет денег — я предложу хорошую скидку или даже выдам ключ бесплатно. Наша здесь работа — по мере своих сил и не заботясь о заработке, служить роду человеческому. Дать угол, чтобы спать, и пищу, чтобы не умереть с голоду, посоветовать и подсказать. Вы зря на меня ополчились, молодой человек. Придёт время, и вы скажете «спасибо».

— Не скажу, — теперь была очередь Юрия поддаться злобе. — Не знаю, что за эксперименты над людьми вы здесь ставите, но…

Он хотел закончить в духе Кале Блумквиста и мистера Бабочки: «Я докопаюсь до правды», но вместо этого в сердцах шлёпнул по деревянной столешнице ладонью, повернулся и пошёл к выходу.

— Лучше бы вы оставались в отеле, — сказал Пётр Петрович, когда Юра открыл внутреннюю дверь. Внешняя сотрясалась от порывов ветра. — Ночь — не время для прогулок. Даже мы, те, кто живёт тут с самого рождения, предпочитаем проводить это время суток в постели или на худой конец в кресле за чтением романа, тем более в такую погоду.

Юра взглянул ещё раз на трясущуюся дверь и робко спросил:

— Я могу одолжить один из ваших зонтов? Отсюда, с вешалки? Я был бы рад последовать совету, но мне нужно найти друга.

— Конечно. Будьте осторожны. Что бы вы там ни думали, я стараюсь заботиться о вас как о себе самом. Ночью по улицам бродят только те, кому уже некуда податься. Такие, кто никому уже не нужен. Даже самому себе.

В благожелательном напутствии особенно выделялось слово «никому». Ничего больше не говоря, Юра вышел под дождь.

2

Он добрался до лесной опушки примерно за сорок минут, хотя был уверен, что направление выбрано правильно. Совсем недавно, добираясь до отеля, он затратил на тот же путь вполовину меньше времени. Шёл другой дорогой, но не сказать, чтобы та была сильно короче. Скорее, наоборот. Вспоминая своё слепое путешествие, Юра сам себе изумлялся: «Кто меня вёл?» Каждый переулок здесь ведёт не туда, куда ожидаешь, а ливень размывает всяческие границы между сном и явью. Будто огромная рука спустилась с неба, схватила его за воротник и повела самым кратчайшим путём, избегая сумасшедших бродяг и высокие бордюры, запнувшись о которые Юра мог бы растянуться на все свои метр восемьдесят три.

Сейчас, проходя под гудящими проводами и присматриваясь к флигелям и печным трубам странной формы, он чувствовал себя самым несчастным человеком на земле. Словно это он, а не престарелый детектив не может вернуться домой. Несмотря на толщину свитера, октябрь то и дело клал свои холодные ладони ему на поясницу. В канализации журчала вода, фонари неожиданно включались над головой и били белым холодным светом по глазам даже сквозь ткань зонта. Кости лестниц и балконов ужасали чудовищной геометрией. Несколько раз мужчина сворачивал с дороги, видя далеко впереди бредущие куда-то человеческие фигуры. Несколько раз ему мерещился собачий лай, и тогда Хорь резко останавливался, прислушивался, недоверчиво склоняя голову к правому плечу.

Он не сразу придал значение переливчатому неоновому свету, который вдруг зажегся над головой вместо равнодушного белого. Юра поднял голову и вздрогнул. «Лужа, — гласила вывеска, — Бар только для своих». Не светились буквы «р», «к» и слово «для» целиком, но света оставшихся хватило, чтобы увидеть висячий замок на двери. Оглянувшись, Хорь нашёл свою машину — не в лучшем состоянии. Колёса спущены, переднее стекло разбито, не нужно было быть медиумом, чтобы понять, что из бардачка исчез MP3-плеер. На капоте размашисто нацарапано несколько ругательств. На сидении лежало что-то, похожее на дохлую кошку; Юра предпочёл не проверять. Отступив на шаг, упёрся в мусорный бак и, развернувшись, побежал.

Он оказался на шоссе (в том самом месте, недалеко от леса) с первыми серыми рассветными сумерками. Было уже около восьми часов утра, но солнечные лучи просочились через шапку туч только теперь. Остановился, опустил задравшийся край зонта, оправил на себе одежду. На обочине дороги стояла полицейская «Нива» с выключенными маячками, но работающими фарами.

— Эй! — сказал Юра, махнув рукой. Две головы в тёмной кабине повернулись к нему, дверь открылась, и наружу неспешно выбрался полный мужчина, на вид примерно тридцати пяти лет. Он задрал на затылок фуражку, чтобы лучше видеть Хоря. Второй остался сидеть в машине, лишь наклонился пониже, чтобы разглядеть гостя. На плоское его лицо падал свет придорожного фонаря. Юра ожидал увидеть двоих, что приезжали к ним в отель, но это были другие полицейские.

— Да? — сказал первый полицейский. Его объёмистый живот отражался во влажном асфальте, словно воздушный шар, который вот-вот упорхнёт в небо. Штаны на лодыжках смешно подвёрнуты.

— Увидел вас и решил подойти, — сказал Юра. Он внезапно смутился.

— В чём дело?

— Там моя машина. Оставил её во дворе, потому что вчера выпил и вернулся в отель пешком. Сейчас хотел забрать… — он пожал плечами. — Но кто-то разбил стекло, спустил шины и понаписал на капоте ругательства.

— В отель? — губы толстяка сложились в гримасу, которую у Юрия не получилось так просто разгадать. — Вы живёте в отеле?

— Ну да… понимаете, мы с женой надеялись сегодня поехать домой, а тут такое несчастье.

Полицейского явно не радовала перспектива задержаться здесь ещё на несколько часов.

— Мы тут по другому вопросу. Позвоните в «02», оставьте заявление, быть может, они пришлют ещё наряд. Хотя нет, не пришлют, — служитель закона скептически хмыкнул. — Почти все сотрудники прочёсывают лес. Но, по крайней мере, вас будут иметь ввиду.

— Что-то случилось? — спросил Юра, стараясь, чтобы в голосе звучало только праздное любопытство.

Он не ожидал, что ему ответят, но полицейский махнул рукой в сторону леса.

— Двойное убийство. Был анонимный звонок, вот мы и приехали.

Двойное? — Юра почувствовал, как у него похолодело в груди. — Значит, два тела?

Лицо полицейского сделалось серьёзным.

— В каком часу, говорите, вы пошли в отель?

— В половине девятого, — беззастенчиво соврал Юра. Он не мог объяснить себе, почему так настойчиво обходит стороной свою причастность к разыгравшейся здесь вчера драме. Когда начнут копать, его легенда рассыплется в прах. Рано или поздно в висельнике опознают завсегдатая «Лужи». Его машина осталась на парковке, да и тот неприятный тип, хозяин заведения, подтвердит, что детектив заказывал там кофе. Полуправда звучала бы куда как правдоподобнее: они с Вилем Сергеевичем могли зайти в первое попавшееся заведение, чтобы выпить кофе, где стали свидетелями разыгравшейся пьяной сцены. Отправились вместе со всеми, но не смогли помешать случившемуся. Драма как раз в духе провинциального российского городка, что тут удивительного? Что-то удержало Юру от того, чтобы разыграть эту карту.

— Так, значит, два трупа?

— Простите, никаких подробностей, — не терпящим возражения тоном сказал полицейский. Он приставил руку к козырьку и открыл дверь, чтобы вернуться в машину (дождь не располагал к долгим беседам), и вдруг остановился: — Скажите, а что насчёт других постояльцев? Общаетесь?

— На уровне «проходите, пожалуйста, я подержу вам дверь», — ответил Юра.

— Тогда я попрошу вас задержаться. Возможно, потребуется опознать тело. У нас есть основания полагать, что один из…

Толстяк стукнул костяшками пальцев в окно машины. Его напарник, сидящий за рулём, открыл со своей стороны дверь и высунул голову.

— Шеф, как правильно — найденных погибшими или мертвецов?

— «Мертвецов» не говорят, а найденных погибшими — причастный оборот, твою мать. Ты же не хочешь прослыть заумным тормозом, ляпнув перед ребятами что-нибудь подобное? Скажи лучше «жертв преступления» или просто «жертв», не ошибёшься.

Толстяк поскрёб в затылке.

— Одна из жертв прибыла издалека. Я имею в виду, прибыла до того, как была убита. И, скорее всего, проживала в той же гостинице, что и вы. Вы могли бы посодействовать. Пройти с нами на опознание.

Второй полицейский выбрался из машины. Дождь его, похоже, не смущал. Сероватая, с металлическим отливом кожа говорила о том, что мужчина не привык часто находиться на солнце. Он костляв, как сама смерть, с багровым волдырём на носу и блестящими глазами. На скуластом лице ни следа растительности, а волосы, короткие и чёрные, словно у головореза из старых фильмов с Джеком Николсоном, стояли торчком. На чёрной куртке-дождевике, только начавшей подсыхать после предыдущей прогулки, расцветали крапинки влаги. На груди блестел значок с номером.

— Это недалеко, — сказал он спокойным голосом. — Отнимем у вас не более пяти минут. Вон там, за деревьями, есть поляна.

Каковы шансы, что это окажется Виль Сергеевич? Настало время быть честным с самим собой: достаточно большие. Юра вспомнил хлопки в ладоши посреди ночи, вспомнил, как он бежал, вслепую прыгая через поваленные сосны и кустарник, как чудом сумел оторваться, не споткнуться о корень, не налететь на дерево. Если это мистер Бабочка… он не хотел бы видеть его лицо, замершее навеки в момент осознания, что ему не выкарабкаться. Что его поиски закончились, едва успев начаться — и где? В самом неприятном месте на земле.

Учитель сделал вид, что обдумывает предложение полицейских, после чего покачал головой.

— Я боюсь вида крови. Вам же не хочется тащить меня потом обратно и давать нюхать нашатырь? А мне не улыбается, очнувшись, обнаружить себя рядом с двумя трупами.

Худой подошёл ближе и остановился рядом со своим товарищем.

— Мы настаиваем.

Юра не ответил. Он смотрел вниз, будто пятиклассник, что очнулся у доски и теперь пытается вспомнить на какой предмет пришёл. Щёки его стремительно бледнели, хотя под тенью зонта это не было заметно. Дыхание участилось, брюки принялись отчаянно колоться, но Юра не сделал попытки переменить позы. Его занимало другое. Отражение второго полицейского в луже.

— Я с вами не пойду.

Худой вздохнул.

— Ваня, ты сделал фотографии?

Толстый покачал головой.

— Сделал, но отдал фотоаппарат Михалычу. Он в отдел поехал.

— Тогда я расскажу. Это мужчина лет пятидесяти или пятидесяти пяти. Рост примерно метр семьдесят пять. Полный, широкоплечий. Одет в коричневую болоньевую куртку, тёмно-серый пиджак в тонкую полоску. Белая рубашка. Брюки, вот вроде как на вас. Рот набит землёй, а челюсть сломана в нескольких местах. Одежда разорвана, на теле многочисленные синяки от ударов тупыми предметами, в животе дыра, которую проделали чем-то острым, — бездушное лицо полицейского перечеркнула ухмылка. Он поводил в воздухе пальцем. — Почти как котёнок, которого бросили в стиральную машину и оставили на полтора часа. Смерть наступила от полученных травм, приблизительно в двенадцать ночи. Вы уже спали в это время, правда? Или выпивали в баре «Дилижанса», болтая с постояльцами, а? Они, конечно, видели вас там?

Юра почувствовал, как у него всё холодеет внутри. Непроизвольно он наклонил зонт, словно собираясь выставить его перед собой как щит, и за шиворот начала капать вода.

— Шеф, — зашептал толстяк. Его лицо стало похоже на морду панды, которой отдавили лапу. — А, шеф? Разве так можно?

Юра не отвечал. Он прикидывал в уме расстояние. Их разделяло примерно метра два. Стены зданий за дорогой излучали враждебный холод.

— Подойдите-ка сюда, — миролюбиво посоветовал оставшийся неназванным служитель закона. — Запишете для нас свой телефон. Сразу, как мы освободимся — пойдём осмотрим вашу машину. Тут-то вы и понадобитесь, с документами, техническим свидетельством и показаниями.

— Я лучше позвоню на горячую линию, — сказал Юра, сделав шаг назад. Он смотрел на свои ноги с изумлением, как на лучших друзей, что сговорились за его спиной и устроили какую-нибудь обидную подлянку.

Худой полицейский посмотрел на часы. Когда он поднял глаза, Юры уже не было. Толстяк дёргал его за рукав.

— Товарищ сержант! Он сбежал! Что делать-то? Догонять? Стой! — последнее слово было сказано громким голосом и адресовано, кажется, всему промокшему городу.

Сержант достал из внутреннего кармана куртки сигарету. Наклонился, торопясь щёлкнуть зажигалкой.

— Оставь. Этот малый слишком уж беспокойно себя ведёт. Мы его ещё увидим. Я его ещё увижу.

— Беспокойный, ага… я сразу понял, — толстяк нагнулся и через открытое окно взял с переднего сиденья журнал. Раскрыл его над головой, укрываясь от дождя. Он не торопился залезать внутрь. — Кто попало в такую рань не шляется, да и машины, скорее всего, никакой нет. И всё же — за что вы к с ним так? Вы же его до усрачки напугали… а как жмурика описывали, аж дрожь брала! Там же далеко не всё так страшно было. Просто огрели его чем-то по голове, натоптали рядом, бросили пару бутылок, да смылись. Мне даже показалось сначала, что он дышит. Какая ещё дыра в животе?

Он ждал ответа как высшего откровения, сверля глазами блестящую бляху на груди шефа, а потом плюнул и пошёл к обочине — отлить. Сержант не сводил взгляда с узла горизонтальных и вертикальных линей, которые неведомая паучиха скрупулёзно плела в течение не одной сотни лет.

— Потому что далеко не всё, что ты видишь своими заплывшими жиром глазами, есть истина в последней инстанции, мой обильно потеющий друг, — сказал он едва слышно. — Слишком много вокруг вещей, скрытых от взгляда недостойных, избегающих их слуха и пролетающих мимо ноздрей. Слишком много вещей, которые ещё не случились, но обязательно произойдут.

— Что? — спросил толстяк.

— Ничего. Свяжись с ребятами, узнай, что у них нового. А потом мы вплотную займёмся этой гостиницей.

3

После того как за мужем закрылась дверь, девушка долго сидела, не двигаясь и прислушиваясь к своим ощущениям.

Позднее она подняла себя с пола и уложила в постель, как мама-собака укладывает щенка. Алёне подумалось, что она скучает по этим животным. Она вспомнила, как кормила толстолапых безродных щенков и их маму, суку по кличке Мари, в заброшенном полуподвальчике недалеко от работы. Она кидала им кусочки сыра и сосисок, а они скулили и устраивали потешную свалку. Собаки — очень чувствительные и добрые животные. Наверное, потому этот жестокий город их отвергает? Должно быть, когда-то они прибыли сюда вместе с первыми людьми, которые затем исчертили озеро «птичками» от своих лодок… а спустя какое-то время ушли в леса, где одичали и прибились к волкам или же организовали свои стаи.

Ей предстояло пережить самую долгую в жизни ночь. Боль в животе полностью лишила чувствительности ноги. Девушке казалось, что она, как айсберг, каким-то неведомым образом оказавшийся в южных морях, дрейфует мимо прогулочных яхт, набитых восхищёнными зеваками, а жестокое солнце снимает с неё скальп.

Позднее свет мигнул и выключился. «Не пугайтесь, если такое случается, — сказал им днём ранее Пётр Петрович. — Проводка здесь старая, иногда во время грозы нам приходиться обходиться без благ цивилизации. На зиму мы заготавливаем дрова для печи, которая при необходимости способна отапливать всё здание, а вот в межсезонье придётся запастись терпением…»

Юра внизу погружался в свой беспросветный сон, сквозь который уже начала проступать объёмистая Сашина фигура на фоне плаката с британской певичкой. Мимо двери протопали припозднившиеся постояльцы, которых лишили ночных телепередач; они негромко переговаривались и подсвечивали себе дорогу нашедшейся у кого-то в карманах зажигалкой. Когда возле лестницы в круге света мелькнула крыса, какая-то женщина — похоже, это была Рита — вскрикнула.

Росчерки губной помады на полу алели в сумраке кровавыми полосами.

Алёна так и не смогла уснуть. Что-то выталкивало её обратно. Не раз и не два за ночь она вскидывала голову и находила глазами книгу на подоконнике. Хотелось немедленно занять руки делом. Приблизь Алёна ухо к собственному животу, она могла бы услышать, как рыдают там в один голос тысячи нерождённых детей: «Мама, почему ты бездействуешь? Прямо сейчас ты убиваешь нас, обрекаешь на медленную гибель в пустоте»… В пять утра она встала, на ватных ногах добрела до аптечки, выпила несколько таблеток аспирина. Села на край кровати, чувствуя как колотится сердце. В окно не проникало ни единого лучика света; зато узкая его полоса мерцала под дверью. Как выяснилось позже, свет включили, но от скачка напряжения перегорела лампочка в номере.

Алёна не могла себе объяснить, чего она ждёт. Покинул ли её муж навсегда? Остались ли ещё в этом ребусе посильные ей загадки? Подкинет ли Чипса ещё словесных ключей к пока не найденным замкам? Вопросы кружились у неё в голове как навозные мухи. Наверное, она просто ждала собственной храбрости, воли к жизни, которая до этого никогда не подводила.

Утром, когда боль почти полностью утихла, оставив лишь неприятное ощущение инородного тела где-то в недрах организма, она подняла с пола блокнот, расписала ручку и аккуратно перенесла на пустые страницы, после телефонных номеров друзей, коллег по работе и кулинарий, всё что говорил попугай.

Сначала: «стой на пороге», это было сказано раз шесть или семь. Первые три раза показалось, что птица говорила что-то ещё, но Алёна не разобрала что именно. Потом: «эта река унесёт тебя туда, откуда не выбраться», один раз. Потом, кажется, мелодия… Алёна совершенно про неё забыла, даже, кажется, не сказала мужу. Вряд ли упоминание о «Божественной поэме» Скрябина (а широких познаний Алёны в области искусства хватило, чтобы опознать набор звуков, рвущийся из птичьей глотки) смогло бы хоть немного его задержать: Юра был не большим меломаном. Но всё же… это имеет значение. Валентин также упоминал «Божественную поэму». В квартире была пластинка. Он писал… дословно Алёна не помнила, но там точно фигурировала выжившая из ума соседка, которая принималась колотить в стену каждый раз, когда он пробовал опускать иглу на дорожку граммофона. Эта старуха после исчезновения Валентина ещё два года носила еду Чипсе. Интересно, слышала ли она эти адские звуки в исполнении попугая?

Порядок остальных фраз был для Алёны загадкой; в голове, как и на полу, всё перепуталось. «Скорее всего, — вдруг подумала она, — большая часть этих таинственных посланий произносилась в пустоте квартиры на третьем этаже». Подвергать анализу записанное ею сегодня всё равно, что угадывать сюжетные ходы поэмы по одному предложению.

Тем не менее что-то проясняется. Эти фразы — не что иное, как тропка, которая проведёт ступившего на неё смельчака через тёмный лес. Живое воображение Алёны также допускало, что Валентин до сих пор, как заправский радист, передаёт в пустоту сигналы, которые Чипса перехватывает своим задорным хохолком. Он писал, что птица погибла… возможно, она, неспособная существовать в двух измерениях, сделала свой выбор в пользу нормального мира. Валентин тоже был неспособен находиться в двух местах сразу. Тогда он, как мыльный пузырь, просто лопнул здесь, не оставив после себя ничего. Но где-то он по-прежнему должен существовать…

Алёна скорее согласилась бы побриться налысо, чем утверждать, что все догадки является неоспоримой истиной, но ей казалось, что она на верном пути. Во всех этих фразах присутствовало нечто, похожее на указания к действию, но в них было немного смысла. «Стой на пороге»? Знать бы ещё где тот порог, чтобы на нём стоять.

Почти час Алёна провела без движения, перебирая различные варианты, и наконец без сил откинулась на кровать. Быть может, старуха что-нибудь слышала? Любая подсказка сгодится, любая мелочь может стать звеном цепи, что соберёт всё воедино…

Что-то щёлкнуло совсем рядом, а потом послышался голос:

— Алёна Евгеньевна?

Девушка приняла вертикальное положение и завертела головой. В номере по-прежнему никого не было. Взгляд её упал на интерком возле двери: там моргала зелёная лампочка. Надо же, он совсем не выглядел рабочим.

Голос возник снова; на фоне помех он звучал как передача с другого конца Земли.

— Алёна Евгеньевна, простите что побеспокоил. У вас всё в порядке? Не видел вас со вчерашнего полудня, вот и решил позволить себе нарушить ваш покой.

Алёна встала, подошла к интеркому и вдавила кнопку.

— Спасибо, всё хорошо. Просто чувствовала слабость, вот и провалялась в постели полдня и всю ночь. Я всё равно собиралась выйти на улицу и проветрить голову.

Портье витиевато поблагодарил её, ещё раз извинился и отключился. Алёна подняла нос, принюхиваясь. Внизу готовился завтрак. Пожалуй, и правда пора прервать своё добровольное заточение.

За стойкой дежурил Лев; он воззрился на Алёну заспанными и немного испуганными глазами.

— Это ведь не ты разговаривал со мной по радио? — спросила Алёна.

— Пётр Петрович. Только сейчас отбыл; поехал на велосипеде, чтобы лично забрать почту, — сказал он. Понизив голос, прибавил: — Старик любит болтать с дядей Доханом, работником почтового отделения. А в дождь и вовсе никого из нас наружу не выпускает. Вы… э, как вы себя чувствуете?

— Голодна как волк, — призналась Алёна. — Слушай, ты не попросишь завернуть мне с собой какой-нибудь тост? Там наверняка полно народу, а на меня сейчас без слёз не взглянешь.

На лице парнишки отразилось сомнение. Видно, он был другого мнения по поводу количества свободных мест: даже в хорошие времена, когда большинство номеров было занято отдыхающими, завтракающие едва ли касались друг друга локтями. Однако он кивнул.

— Сию секунду.

В ожидании Льва девушка сунула руки в рукава пальто и подошла к окну, чтобы, глядя в своё отражение, поправить одежду (высокое зеркало в богатой оправе пересекала наискосок трещина, такая уродливая, что могла вызвать у чувствительных натур настоящую истерику). Улица была, как и следовало ожидать в такую погоду, практически пуста. На стоянке мокли брошенные газеты, похожие на больших слизней. Ветер подхватывал и нёс комки жёлтых листьев.

На другой стороне улицы, под вывеской «Бакалея», принадлежащей всё ещё закрытому магазину, стоял одинокий прохожий. Он прятался от дождя под балконом и полоскал носок ботинка в потоке воды, текущей по ливневому стоку. Если ты собрался ждать, пока кончится дождь, тебе придётся стоять тут до конца света, — подумала Алёна, прежде чем отвернуться.

Вдруг яркий, как вспышка света, момент узнавания заставил её взгляд вернуться к прохожему. Она наклонилась вперёд, пытаясь различить черты лица. Это мужчина, облачённый в плотно запахнутый плащ, будто запакованный в гроб, с шарфом на шее, без шляпы или зонта. Алёна увидела неопрятные волосы с пробором, плавно переходящим в плешь, очки, которые отчаянно не справлялись с передачей благородного посыла обезьяньему лицу. Человечек поднял взгляд и оглядел фасад гостиницы. Алёна отпрянула туда, где он не мог её видеть, прижала ладони к лицу. Мусарский. Пришёл, очевидно, узнать о её состоянии. Сейчас голова у девушки была достаточно ясной, чтобы понять: то, что он предлагал ей с собой сотворить, не вписывалось в границы нормального.

Вернулся Лев, протянул ей аппетитно пахнущий свёрток и термос с кофе.

— Если хотите позавтракать в номере, я мог бы сервировать поднос…

— Нет, спасибо, всё нормально, — через силу улыбнулась Алёна. Она ткнула пальцем в окно: — Мужчина, который там стоит…

— А, да, совсем забыл. Это какой-то врач, и он спрашивал у Петра Петровича о вас. Просил позвонить и узнать, всё ли у вас хорошо. Пётр Петрович сначала сопротивлялся… видите ли, беспокоить пациентов не в наших правилах, многие неделями не выходят из комнат, только просят доставить им под дверь еду… но доктор настоял. Когда он услышал, что вы куда-то собрались, то сказал что подождёт снаружи.

Алёна откупорила термос и отхлебнула. Кофе оказался сладким и очень крепким.

— Мне нужна твоя помощь, — сказала она. — Я не хочу с ним встречаться, но мне нужно покинуть здание. Здесь есть запасной выход?

Мальчишка выпятил губу. Из его глаз исчезло заспанное выражение.

— Да, конечно. Но… это, наверное, не моё дело, но это же доктор. Если вы его пациент, то разве вы не должны с ним повидаться?

— Нет, — отрезала Алёна. — Не должна.

Лев секунду подумал. Потом наклонился и тихо сказал:

— Если честно, он мне тоже показался… каким-то зловещим. Идёмте, я выведу вас в сад. Если он зайдёт и начнёт расспрашивать, я скажу, что вы позавтракали и снова поднялись наверх.

Алёна благодарно улыбнулась.

Лев провёл её извилистыми хозяйственными помещениями, мимо прачечной и бельевой, отпер большую железную дверь, за которой оказался окружённый вишнёвыми деревьями закуток под бревенчатым навесом с поленницей, мангалом, сваленными в кучу поломанными скамьями и искусственной ёлкой. Алёна плотнее запахнула пальто, убрала в сумку термос и свёрток с едой. Проверила ещё раз взяла ли она блокнот. Лев вручил ей прихваченный с вешалки зонт-тросточку с выцветшим логотипом и, одарив смущённой улыбкой, пожелал удачи.

Не оглядываясь и стараясь ни о чём не думать, она поспешила через парк прочь, на трамвайную остановку.

4

Прижимаясь к стене, Юра заглянул за угол. Улица пуста; ни следа погони. Правильно, зачем серьёзным людям, констеблям на государственной службе, гоняться за каким-то бродягой, который к тому же сам проболтался, где кинул кости?.. Мужчина выскользнул из тени, запихав руки глубоко в карманы брюк, пошёл прочь, стараясь не привлекать к себе внимания. Во рту стоял привкус горького шоколада. Сердце выпрыгивало из груди, и каждый раз, когда оно оказывалось в верхней точке, из горла вырывался неприятный звук икоты. «Улица диковинных коробок»… Наверное, где-то здесь продают сувениры, — подумал он и действительно увидел, как в витрине слева женщина предпенсионного возраста раскладывала на специальном стенде открытки с видом пасмурного города и его окрестностей. Были там и фотокарточки с озером. Фотограф сделал их в самом начале зимы, когда снег ещё не успел лечь. Вода под слоем тонкой корки льда казалась чёрной. Хозяйка выглядела заспанной, одета в старые джинсы с дырами на коленах и водолазку с вышитой на ней улыбающейся девчачьей рожицей; волосы прихвачены на лбу простым обручем. Юра готов был дать мизинец на отсечение, что ей не довелось сегодня выходить на улицу. В дождь здесь не выходят из дома, а работа… пропади она пропадом эта работа, если она заставляет тебя тащиться куда-то в такую слякоть. Многие магазины и заведения были закрыты, хотя была самая середина недели — Хорь заметил это ещё вчера.

Подойдя поближе, Юра прочитал табличку у двери. «Артефакты и редкости». Время работы — с девяти до восемнадцати, кроме понедельника. Ниже на полоске скотча прилеплена зелёная бумажка: «Если меня нет на месте, звоните», но телефона не было.

Женщина завершила выкладку товара и, не глядя на Юрия, ушла вглубь магазина. После недолгого колебания, Хорь открыл дверь и вошёл в тускло освещённое, но тёплое и сухое помещение. Звякнул колокольчик.

— Зачем пришли? — неприязненно спросила хозяйка. — Ещё слишком рано. Я не выложила магниты.

Юра передёрнул плечами. Он и не рассчитывал на тёплый приём.

— Скажите, у вас есть летние фото Кунгельва? Прямиком из солнечного июля. Впрочем, август тоже подойдёт.

— Кунгельв — не то место, чтобы наслаждаться солнцем.

На низком деревянном столе, изогнутом на манер буквы «С», были выставлены бронзовые тарелки. Юра опустил глаза и сделал шаг в сторону, чтобы хозяйка отразилась хотя бы в одной из них. Лицо её сложилось в мину, словно говорящую: «Что за запах ты с собой принёс, человече?».

Тот полицейский… он отражался в лужах не так, как его напарник. Это было бы до одури смешно, если бы Юра был ребёнком, а скуластый полицейский, чем-то напоминающий разом героев МакКонахи и Харрельсона из «Настоящего детектива», — его приятелем, и они, гуляя по парку развлечений, забрели бы в павильон с кривыми зеркалами… но всё, увы, было не так. Детективу бы это понравилось, но детектив… Юру передёрнуло. Его расследование подошло к концу, не успев толком начаться. «Ищи меня в луже», — написала на раритетном столе пожилого еврея эффектная незнакомка. Значит ли это, что отражение её также походило на гору мокрого снега? И что, заведя знакомство с одним из этих людей (если они вообще были людьми), можно было выйти на её след? Как бы то ни было, мистер Бабочка отстрелялся и вышел из игры, а сам Юра не горел желанием лезть в это дерьмо. А остальные, все эти неприветливые рожи, которые косятся на него как на прокажённого и шепчут в спину проклятья, неужели они ничего не замечают?.. Или замечают, но давно уже смирились с тем, что некоторые обитатели города, скажем так, иные?

— К чему это ёрничество? Сейчас не лучшее время для туристов. Вполне возможно, я ваш первый и последний на сегодня клиент.

Юра огляделся, изучая ассортимент. Несколько старинных карт, тощие путеводители, флаги, открытки, плакаты, рыболовные крюки… буквально от каждой вещи веяло тоской и какой-то глухой безысходностью.

Женщина поджала губы. Она была похожа на высушенный цветок из гербария.

— Вам я всё равно ничего не продам.

— Почему? — удивился Юра. Он потянулся и взял со стойки открытку. Оглядев её, поморщился (там был изображён какой-то деревянный барак, окружённый хмурыми соснами), но всё же сказал:

— Это стоит полтинник. Я куплю в три раза дороже.

— Вам не нужны ни открытки, ни магниты, ни эти прекрасные глиняные кошки-свистульки. Вы никуда отсюда не уедете.

— Почему это?

Женщина спрятала глаза и шёпотом сказала:

— Те, кто бродят под дождём, всегда остаются.

Юра смутился.

— Я не просто так брожу. Я ищу кое-кого… точнее, искал. Но теперь, наверное, отправлюсь в гостиницу. Меня ждёт жена.

Женщина расхохоталась громким, истерическим смехом. Колокольчик звякнул снова, хотя никто не входил.

— Вы только начали искать. Не найдя одно, будете искать другое. На самом деле вы ищите не человека и даже не правду. Вы ищите самого себя.

— Я школьный учитель с вполне сложившейся репутацией, — попытался защититься Юра. — Пусть некоторые родители и коллеги обращаются ко мне на «ты», но дети любят.

Женщина наставила на него указательный палец, ноготь на котором был обрезан почти до мяса. Что-то в этом обличительном жесте заставило Юру вздрогнуть и сказать себе: а что если она права?

Так или иначе, настало время решить, что делать дальше. Когда Юра размешивал в кофе сахар и болтал с Вилем Сергеевичем о странных его увлечениях, он не подозревал насколько далеко всё зайдёт. Единственное, что сейчас разумного он может сделать — это вернуться к Алёне… нет, сначала решить вопрос с машиной. Пока у полицейских и без него хватает дел, можно найти шиномонтаж, поменять колёса и проверить, не причинён ли транспортному средству более серьёзный урон. Конечно, управлять автомобилем, на борту у которого написано «ты будешь кормить раков», не самое большое удовольствие, но как только они выберутся на шоссе, всё начнёт налаживаться — Юра был в этом уверен.

И забыть, забыть всё, что он здесь видел, о чём слышал хотя бы краем уха. Всё это выходит за границы его мироощущения и взглядов на жизнь. Алёне, возможно, будет чуть сложнее это сделать, но она справится. А если нет, если она хотя бы ещё слово скажет об этом своём Валентине, он…

Он изобьёт её до полусмерти.

Юра не хотел признаваться себе, что к такому исходу в его голове ведёт абсолютно любая фраза, и каждое слово в устах Алёны будет оружием, которое он тут же повернёт против неё.

Ничего так и не сказав, хозяйка опустила руку, сердито одёрнула на себе одежду и ушла заниматься делами, что-то фальшиво насвистывая. Она демонстративно делала вид, что не замечает его, а Юра стоял, качаясь с носка на пятку, погружённый в глубокую задумчивость.

— Эй, хозяйка, — спросил он через некоторое время. — А у тебя есть… особенные сувениры? Я что-то их не вижу.

Подошёл к кассе, взял блокнот, в котором женщина делала какие-то одной ей ведомые пометки, нашёл свободный листок. Попробовал на остроту карандаш, лежащий здесь же, и несколькими штрихами нарисовал нечто, похожее на крест с ушком под цепочку. Руки двигались сами, будто маркер на спиритическом сеансе. Они пририсовали сверху напоминающее жабу животное, сидящее на кулоне вниз головой. Получилось вполне сносно. Глядя на творение своих рук, Юра впервые понял, что это совсем не располневший карлик — это именно животное, и от него, даже нарисованного, несло явственной угрозой.

Женщина забрала у него блокнот, внимательно посмотрела на рисунок. Крупные серьги в ушах казались вершиной вульгарности, а ямка над верхней губой похожа на выщерблину на теле дерева, появившуюся после удара топором.

— Ничего подобного у меня нет, — сказала она наконец, — Но ты на верном пути. Забирай открытку и проваливай.

— Между прочим, я хотел её купить, — обиделся Хорь. — Я же не какой-то попрошайка.

— Проваливай.

Он бросил на стойку мятые, всё ещё влажные деньги и ушёл. За спиной хозяйка вырвала из блокнота страницу, скомкала её и швырнула в мусорный бак.

5

Раскрыв зонт и убрав уродливую открытку в бумажник, Юра бездумно побрёл вдоль дороги. Неприятная догадка появилась, когда он впервые задумался о природе людей-из-лужи, как он начал их про себя называть, но оформилась только сейчас. Клоуны, которые до смерти напугали того мальчишку, Федьку… если бы они с Алёной завели привычку гулять в дождь и встретили этих людей сейчас — как сложилась бы у их ног зеркальная мозаика?

Хорь был уверен, что знает ответ.

Он ускорил шаг, пробегая глазами таблички с названиями улиц. Как бы теперь найти тот дом? Нужно поговорить с родителями Федьки. Остаётся надеяться, что ещё не слишком поздно. Клоуны и мужчина из кафе делали, в сущности, одно и то же — давили на психику, используя довольно жестокие методы. Полицейский, возможно, имел те же намерения в отношении него, Юрия. Как любой здравомыслящий человек, он считал, что его нелегко толкнуть за грань, где идея свести счёты с жизнью вовсе не кажется такой безумной, но…

Но.

В этом городе возможны и не такие вещи. Куда более жестокие, они ждут своего часа, чтобы проявиться во всей красе, и Юра Хорь был подсознательно уверен, что скоро их увидит.