Узники Кунгельва

1

Думаю, каждому знаком такого рода сон — тот, что разговаривает с тобой на одном из древних языков, эхом пещерных сводов и скрипом мелового камня, которым художник выводит свои первобытные рисунки. Чаще всего он приходит во время болезни. Этот сон не желает зла, так же как не обещает ничего хорошего — просто даёт понять, что важные в твоём понимании вещи стоят против вечности столько же, сколько капля воды против Аравийской пустыни. Ненавязчиво намекает, что обжитый мир — лишь крупинка зерна среди мириад таких же зёрен, заключённых в сушильном отделении элеватора.

Юра и Алёна проспали до середины следующего дня. Когда они открыли глаза, одновременно, будто и в самом деле были теми, про кого говорят: «Они даже умрут в один день, точно тебе говорю», солнце уже откочевало на другую часть небосвода, чтобы радовать коротающих время в гостиной людей. Подумав о них, Хорь почти сразу услышал смех и голоса, приглушённые дверью. Ему вспомнилось далёкое детство в мягких сине-золотых тонах, когда он, шестилетний, смотрел, как в маленькое, круглое волшебное оконце проникает стеклянный луч света, и слушал, как внизу семья собирается завтракать. Скоро по скрипучей лестнице поднимется дед, стукнет кулаком по двери и возвестит начало нового дня, а пока — можно дремать, покачиваясь на поверхности своих снов. Голоса звучали так, что казалось там, в коридоре, они были и будут всегда. Как хорошая, пусть и слегка затасканная пластинка, которую можно слушать снова и снова.

— Спала как убитая, — сказала Алёнка. Она уже сидела на краю кровати и распутывала сбившиеся в клубок волосы. На левой щеке громадный алый пролежень от подушки. Юрий ощупал своё лицо и обнаружил у себя такой же. Чувствовал он и ещё один пролежень, под черепной коробкой, так глубоко, что до него не доберёшься самыми длинными пальцами. Что-то большое и тёмное, похожее на слепое пятно на солнце. И тяжёлое. Юрий пришёл к мысли, что без него голова была бы раза в два легче.

Должно быть, последствия трудной дороги.

— Доброе утро, — сказал он. Язык еле ворочался. — Не удивительно, потому что…

— Слушай! — перебила она. Повернулась, опёрлась на руки и приблизила своё лицо к нему. — Я хочу есть. Жутко хочу! А потом мы пойдём искать дом, в котором жил Валентин. Ты уже нашёл его на карте?

Не дождавшись ответа она встала с постели принялась рыться в дорожной сумке, выбирая себе свежую одежду.

— Думаю, члены кружка загадочных рож подскажут нам, где здесь подают омлеты.

— Будь к ним снисходительнее, — попросила Алёна. Она уже влезла в юбку и застёгивала на груди рубашку.

— Разве они не показались тебе вчера странными?

— Показались. Каждый имеет право быть странным. Посмотри на нас. Мы проехали почти четверть страны, чтобы найти человека, у которого, возможно, просто разыгралась фантазия.

Она упорхнула в туалет. Водружая на нос очки, Юрий улыбался во все тридцать два зуба. В этом вся она: Алёна из тех женщин, что, запев весёлую легкомысленную мелодию и пустившись в пляс, рушат печальную конструкцию, которую ты возводил у себя на лице.

О резких сменах настроения, жуткой дороге и тому, что ей предшествовало, Юра предпочитал не думать.

Портье сегодня был другой — мальчишка уставился на Алёнку с немым восторгом.

— Наверное, ты и есть Лев, — утвердительно сказал Юра.

Паренёк смущённо покивал.

На вопрос, где в столь поздний час можно позавтракать, он очень трогательно взял Юру и Алёну за локти и отвёл в кафе, прячущееся за пурпурной занавеской. Здесь царила атмосфера узбекской чайханы — было удивительно найти её в таком здании, более того, в этом городе. Длинные деревянные столы, похожие на суровых вояк столового фронта, чьи спины покрыты глубокими шрамами; обилие ковров на стенах; аромат чая, кофе и специй; лампы, пухлые, как воспарившие от обуявшего их чувства собственной восхитительности коты; большой приёмник, из которого доносилась инструментальная музыка. Портило картину только наличие барной стойки (хотя в глазах Юрия это вряд ли можно было назвать минусом). Он с удовольствием разглядывал бутылки, пытаясь угадать их содержимое.

Они уселись за угловой столик, заказали у Льва (который так и крутился рядом) омлет и кофе. Кроме них в кафе никого не было. На стойке поблёскивала ваза с орешками в сахаре.

Они ели, не глядя друг на друга, думая об одном и том же, постепенно настраиваясь на недобрый лад, как соперники-боксёры перед боем. Подбирая хлебом остатки лакомства, Юра безрезультатно пробовал переключить себя на что-то другое, но мрачные мысли носились по кругу, как лошадки в карусели. Лев никак не мог сообразить, что с ними случилось за время его короткого отсутствия — он ошивался поблизости, убегая на свой пост и возвращаясь, набравшись храбрости, подходил, чтобы спросить, не принести ли им добавки. Или, может, дама желает салат?

— Послушай-ка приятель, — сказал Юра, которому при всей мягкости его характера мальчишка уже начал надоедать. — Ты слышал что-нибудь о человеке, что провёл взаперти в собственной квартире почти (он сверился с лицом Алёны)… почти два месяца?

Парень затрясся, как кролик, и уронил бы с их стола салфетницу, если бы Алёнка предусмотрительно не взяла её в руки. Должно быть, он решил, что Юрий собрался сотворить с ним что-нибудь страшное. Например, заточить в чулане, подперев дверь шваброй.

— Н-не знаю… — сказал он.

— Точно? Он ведь живёт в твоём городе. Быть может, говорили в новостях? А? Пару лет назад?

Лев пискнул «нет» и испарился.

Супруги переглянулись и расхохотались, пиная друг друга под столом. На этом завершился их не то поздний завтрак, не то ранний обед — один из последних их в этом городе приёмов пищи, когда дурные предчувствия и смутные страхи оставались всего лишь дурными предчувствиями и смутными страхами.

2

Выйдя из гостиницы, они, не сговариваясь, пошли пешком. Сосны, растущие на газонах, качали над головами тёмно-зелёными шапками, их тени на асфальте, узорчатых каменных урнах и фасадах домов, несмотря на облачную погоду и рассеянный свет, были необычно чёткими. Приходилось высоко поднимать ноги, чтобы не споткнуться о корень, нет-нет да приподнимающий плитку тротуара.

Ветра не было, но откуда-то тянуло холодком — некто словно приподнял крышку на двухлитровой банке, в которой бушевала гроза. Это была самая странная прогулка в их жизни. Алёнка тряслась как лист на ветру, но когда Юра спрашивал: «Тебе холодно?», качала головой. Это не холод, нет. Словно что-то, что сначала робко просилось внутрь, теперь кричит и бьёт посуду, срывает со стен, комкает и бросает на пол плакаты с Майклом Джексоном и Уильямом Дефо, переворачивает в уютной комнате, в которой Алёнка обитала до замужества (кажется, полвека назад) мебель. Бумажные птички падают под ноги с кровоточащими дырами в шеях, люстра раскачивается и осыпает всё вокруг смертоносными ледяными копьями, кокон из одеял, в котором девочка пытается укрыться, рвётся, и на свет божий выползает недозрелое, неуклюжее насекомое. Сидит, пытаясь расправить несуществующие крылья, и не понимает, что через несколько минут ему суждено погибнуть.

Хрустальное, почти прозрачное лицо Алёны поворачивалось из стороны в сторону.

— Этот город… — сказала она. — Можешь не верить, но я именно так себе его и представляла. Как только прочитала первые страницы дневника, я уже знала, как он выглядит. Мне кажется, я знала даже о том, что у черепицы здесь именно такой оттенок. Видишь, вон там листья набились под крышу? Всё это ужасно знакомо.

Юру волновали более насущные вопросы.

— Интересно, как получилось, что здесь так мало туристов? С этим озером — очень необычным с точки зрения геологического происхождения — Кунгельв мог бы стать для них магнитом. Не первой величины, конечно, но всё же. Взять тот же Выборг. Да, в Выборге есть замок, но те, кто устал от замков, найдут здесь много чего интересного. Соседство города и густого леса — как тебе? Готов спорить, там уже через десять шагов начинается самая что ни на есть непролазная тайга.

Он заметил, что жена не слушает, и замолчал. Её глаза вращались в орбитах, ни на чём не останавливаясь, и Юрий, повинуясь порыву, взял её за руку. Держаться за руки — это так до дрожи приятно! Несколько странно для людей, которые уже семь лет живут вместе, но иногда этот простой детский жест позволяет вырвать с корнем самую застарелую, заскорузлую ссору, свести на нет разницу потенциалов и вновь почувствовать напряжение и чистоту тех давно утерянных времён.

Карта оставалась зажатой под мышкой — Юра запомнил названия улиц, на которые следует повернуть. Он хотел прикинуть расстояние, что им предстояло пройти, но в голову лезла всякая ерунда. Мужчина принялся бесцельно разглядывать местных жителей: сложно отказаться от искушения попялить глаза в незнакомом городе. Кто-то увлекается архитектурой и сравнивает декор ампира с декором классицизма, другие читают вывески и разглядывают ассортимент в магазинах, третьи скрупулёзно записывают на мятый листочек или в блокнот цены, чтобы перед отъездом прикупить по дешёвке купальный костюм или хотя бы набрать кулёк мятных конфет по рублю. А Юрий увлекался людьми. Часто ли жизнь даёт тебе возможность почувствовать себя инопланетянином? Мурлыкая под нос песенку из мультика о Винни Пухе — ту самую, о тучке — гадать, раскусили ли эти ребята его внеземное происхождение…

Он знал, что Алёнку тоже больше прочего интересуют аборигены, но она везде выглядит как экзотическая бабочка, наблюдая других людей как насекомых не менее экзотических — где бы она их не встретила. Пусть даже это собственный подъезд. Она из тех, кто подчас очень удивляется наличию границ, языковых барьеров, необходимости иметь загранпаспорт и оформлять визу.

Сейчас она почти не смотрела по сторонам. Заглядывая в её глаза, супруг видел, что дома и люди там растворяются под сенью деревьев, которые, сдвигаясь, переплетаются корнями и помещают девочку с коричневыми волосами в самую сердцевину, шепча: «Иди, маленькая, иди в любую сторону, в какую пожелаешь, ведь ты уже в лесной чаще. Но есть одно место, где, возможно, твоё путешествие окончится. Подумать только — не придётся больше испытывать жажду, есть повядшие ягоды и страдать от укусов насекомых, которые здесь размером с доброго пони! Эта дыра в земле выглядит непривлекательной, из неё разит тухлым мясом, но, поверь, завершиться всё может только там». И вот маленькая девочка бродит вокруг, забыв про изорванные в лоскуты сандалии и исцарапанное лицо, никак не может решиться опуститься на коленки и скользнуть внутрь…

— Эй вы! Да, вы двое!

Из пучины странных фантазий Юрия выдернул этот окрик, возмутительный в своей прямоте. Он оглянулся и, увидев двух приближающихся людей, растерял слова, уже готовые для язвительного ответа.

Потому что никто в здравом уме не станет ругаться с клоунами. Клоунам простительно многое, ведь обращаясь к взрослому, они обращаются в первую очередь к той его четверти, которая возникла прежде всего. Удивительная парочка хохотала и одаривала друг друга тычками, выглядящими довольно болезненно; они шагали наискосок через улицу, не глядя по сторонам и игнорируя пешеходный переход, находящийся в пяти метрах. Впрочем, вокруг всё равно не было ни одной машины.

— Привет! — шагавший первым наклонился, обхватив ладонями колени, словно усталый бегун за финишной чертой. В нём не без труда удалось признать женщину, чьё некрасивое, но очень подвижное лицо было вымазано густой белой пудрой. Она была очень низкого роста — возможно, самой настоящей карлицей. Бесформенный балахон с огромными красными пуговицами, похожими на пятна крови, опускался почти до пят; спереди из-под него выглядывали носки белых туфель, такие длинные, что было непонятно, как в них вообще можно было передвигаться. Волосы, разделённые ровно посередине пробором, блестели от жирного лака и закручивались в бараньи рога, причём правый рог был значительно меньше левого.

— Вы нас напугали, — попробовал улыбнуться Юрий.

— Ну конечно, а как же иначе? — другой клоун едва не лопался от восторга. — В таком мрачном городишке как вы могли ожидать увидеть людей, чьё ремесло — веселье!

Глядя на него снизу вверх, Хорь подумал о ходулях. Однако двигался он с кошачьей грацией, безмятежно нависая над мужчиной и женщиной и крутя головой. Одет в шутовской картуз и брюки, сильно оттопыренные на животе, будто не далее, чем полчаса назад этот парень сожрал шар для боулинга. Лицо скорее грустное, чем забавное; судя по тому, с какой силой товарка по ремеслу колотила его локтём по бедру (потому как выше просто не доставала), он успел ей изрядно надоесть. Алые щёки, опущенные вниз краешки подкрашенных губ — кстати, отчаянно-синих — и оттопыренные уши вызывали у Юрия не вполне ясное ощущение стыда — словно это он ответственен за то, что на детских утренниках и уличных представлениях этому клоуну доставалось больше всего щипков и ударов игрушечной кувалдой по спине.

Алёнка, которая всё это время стояла за спиной мужа, выглянула, чтобы ткнуть пальчиком в живот здоровяку.

— Он настоящий?

Клоун схватился за живот и заохал, отчаянно переигрывая.

— Ай, госпожа! Ай! У вас, наверное, в рукаве спрятан стилет! Ох, я же истекаю кровью!

Он покачнулся, но каким-то непостижимым образом прервал падение, вернув себя в вертикальное положение. На другой стороне улицы собралась кучка мальчишек-оборванцев, которые свистели и улюлюкали в спины клоунам, но те не обращали на них никакого внимания.

— Как повезло, что мы вас нашли! — сказала женщина-клоун.

— Вы нас с кем-то спутали, — сказал Юрий. Очки запотели, но он не стал их снимать, боясь спровоцировать здоровяка на очередную глупую шутку. — Мы всего сутки в городе и большую часть из них проспали.

— Конечно, мы ищем вас! — карлица протянула руку и без стеснения дёрнула Юру за подол пальто.

— Откроем вам секрет, — торжественно произнёс здоровяк; звуки перекатывались у него в горле, словно обладали всеми свойствами жидкости, а он — жирафьей шеей.

— Нужно по порядку, иначе они ничего не поймут.

Карлица бросила взгляд вверх и, увидев, что её напарник не повёл и бровью, сказала Юре и Алёне:

— Он плохо слышит.

— Здесь был карнавал, — продолжил рокотать здоровяк.

— Неделю назад, — вставила карлица. — Вы пропустили его, потому что приехали только вчера.

— Что? Я плохо слышу, — сказал высокий клоун.

— Я же говорила, — лицо карлицы смяла самая уродливая улыбка из всех, что Юре довелось видеть. «Генетика», — подумал он, не слишком отдавая себе отчёт в связи с чем вспомнил это слово.

— Так что это за секрет? — носик Алёны дрожал от любопытства. На свете не было большей охотницы до всяческих тайн.

— Подожди-ка, пташка, до секрета ещё дойдём, — карлица подтолкнула локтем своего компаньона. — Продолжай, Брадобрей.

Тот, кого назвали Брадобреем, не нуждался в инструкциях. Его низкий голос звучал словно гром с небес:

— Такого карнавала как здесь вы не видели нигде. Проходит раз в год, в конце августа, как только земля просохнет после летних дождей и печаль захватит сердца наших дорогих горожан — а это сплошь хорошие люди, они достойны лучшей доли. Мы стараемся как можем, — он потёр свой огромный живот, будто наедал его, думая обо всех этих «хороших людях». — И мы делаем так, чтобы дети и взрослые запоминали его надолго.

Юрий вообще в своей жизни не видел ни единого карнавала. Он вспомнил гуляния на Марсовом поле, где они с Алёнкой, ещё молодые и отчаянно-счастливые, не вполне оправившиеся от переезда, танцевали до упаду, вспомнил весёлый, пропитой гундёж рынка его родного городка. Но это, конечно, мало похоже на настоящий карнавал, когда весёлое праздничное шествие идёт по городу и бьёт в барабаны. Он не думал что в России такое возможно, исключая военные парады да крёстные ходы. В голове возникло воспоминание о флагах и шатрах странствующего цирка, но потом он признал один из рассказов Брэдбери. Эти двое, кстати, вполне могли оттуда сбежать.

Брадобрей, похоже, собирался говорить ещё долго, но его спутница положила этому конец:

— Этот пузан имеет ввиду что не всем удаётся попасть на шествие. Малыши болеют, — она закатила глаза так, что блестящие как камушки белки заполнили почти всё доступное пространство. — Сезон дождей — сложное время, и не каждому удаётся удержать свой нос в чистоте.

Очередной тычок, словно активировав какую-то кнопку в его многострадальном бедре, заставил жердя чихнуть.

— В этом году народу было много, — продолжила она. — Но есть один мальчонка…

— Один-одинёшинек — завыл Брадобрей. — Он подхватил простуду, и…

— Теперь мы идём его навестить! — женщина звонко хлопнула в ладоши, её рот кривился от не совсем ясного, почти экстатического чувства. — Мы — последние оставшиеся в городе курьеры счастья, в то время как остальные, кикиморы и водолеи, кентавры и иллюзионисты, которые принимали участие в шествии, разбрелись по своим тайным мирам и тонким планам.

— Но нам нужна подмога, — горестно вздохнув, сказал великан.

— Как есть, нужна. Сами мы не сможем качественно развеселить малыша, поэтому без вас, — она протянула руки и взяла в одну ладонь запястье Юры, а другой цепко сжала кисть его жены, — нам не обойтись.

— Мы, мягко говоря, далеки от развлекательной индустрии, — стесняясь, сказал учитель. — Вот если бы взять образовательную…

Он почувствовал, как вздрогнула земля. Что это, землетрясение? Да нет, ерунда. Он прислушался, но ничего не услышал. Клоуны не выказывали ни малейших признаков беспокойства, Алёна, похоже, тоже ничего не заметила.

— Ну-ка улыбнись, — сказала карлица и, не ожидая пока Юрий среагирует, протянула ладони (освободив при этом их руки, чему Алёна была только рада: хватка у него была будь здоров), чтобы двумя указательными пальцами растянуть уголки его губ. — То, что надо! Послушай, ковбой, веселье заразительно. Если ты умеешь так улыбаться, значит, ты именно то, что нам нужно!

Супруги переглянулись. У Алёнки в глазах был испуг, Юру, напротив, неожиданные гости изрядно развлекли, несмотря даже на вторжение в личное пространство и оставшийся после него привкус гуталина во рту. Местные жители не отличались гостеприимством — хотя судить об этом по тому, что дети не бегали за тобой табунами, а взрослые не пялили глаза, а, сунув в рот сигарету или нахлобучив поглубже кепку, просто исчезали с твоего пути, было довольно странно. Эти же двое ему нравились. Знакомство с ними сулило по крайней мере одно яркое воспоминание. Есть, правда, одно «но»… и с этим «но» приходится считаться. Нервы жены сейчас представляли собой оголённые провода.

— Мы торопимся, — сказал Хорь, стараясь скрыть сожаление, которое мгновенно нашло отражение на клоунских лицах, — извините.

Он пристально посмотрел на жену. Она была бледна.

— Да ведь?

Настойчивый вопрос пустил по её лицу трещины. Девушка несмело улыбнулась, ему и клоунам одновременно.

— Простите меня. Это всё свежий воздух. На меня он действует как шоколад на толстуху. А знаешь, наверное, ты был прав, когда говорил, что нам некуда торопиться. Мы вполне можем немного погулять.

— Уверена? — спросил Юра, а клоуны разразились аплодисментами. Жердей оттянул и отпустил лямки, что удерживали его штаны.

Она боится! Это знание лежало перед Юрием как на ладони. Быть может, они найдут пустую квартиру, но куда вероятнее — посторонних людей, которые знать не знают ни о каком Валентине. Или шутника, что будет приятно поражён тем, что ружьё, которое он давным-давно повесил на стену, вдруг выстрелило. Так или иначе, Алёна хотела узнать правду и в то же время смертельно боялась её.

Она не выдержала его взгляда, опустив глаза.

— Если я сейчас начну копаться в себе, тебе снова придётся взять меня за руку. И отвести куда нужно, потому что я-то ещё долго не в состоянии буду принять какое-то решение. Так что лучше сделай это сразу.

Юра исполнил эту просьбу с превеликим удовольствием.

3

Гулять в компании двух клоунов было по меньшей мере необычно. Они выглядели среди строгих домов и печального вида людей словно две рыжих лисы в курятнике. Они рассыпали направо и налево приманки: «Как дела?», «Как проходит ваш день», «А что это за малютка? Хочешь шарик, детка?». Карлица с боевым кличем гонялась за котами и стреляла присосками из игрушечного пистолета по голубям; пыталась отдавить ноги особенно серьёзным господам, хотя с её весом это не особенно получалось. Она стремилась причинить неудобство всем и каждому. Брадобрей всё время шагал рядом и посмеивался, но Юрия не покидало ощущение, что он смотрит. Что глаза его не смеются, что они подмечают каждую, самую незначительную деталь, запоминают лицо каждого человека, что свернул с дороги чтобы избежать встречи с ними — а так делали многие. Очень многие.

Должно быть, от карнавала и его участников были сплошные проблемы, — думал он, потирая виски.

Потратив около двадцати минут на дорогу, они оказались в западной части городка (Юра скрупулезно отслеживал перемещения по карте), там, где озером пахло меньше всего. Это был тихий спальный квартал с неподвижными, потемневшими от смены сезонов берёзами и частными одно и двухэтажными домами, которые касались друг друга крышами. Вымощенная красным кирпичом с обитыми углами дорога выглядела неважно: на неё свалилось старое дерево, перегородив проезд. Листья свернулись и осыпались, словно дохлые личинки. И ещё более неважно выглядела пустая песочница посреди одного для всех двора. Брошенный автомобиль с болтающейся на одной петле дверцей стоял на белых кирпичах. На крыше Хорь увидел солидную вмятину и сразу подумал о диких зверях, что, должно быть, частенько шатались по ночам здесь, на окраине, потроша мусорные баки на предмет лакомства. Возможно, какой-нибудь медведь принял «жигули» за банку консервов.

— Вот этот дом, — шёпотом сказал Брадобрей. Его лицо опустилось на один уровень с лицами супругов, а рот изогнулся. Было что-то плотоядное в этой ухмылке и в этом голосе.

Дом, на который показывал клоун, отличался от других разве что обшарпанным видом: отколотая тут и там штукатурка, грязные стёкла. Старики, сидящие на скамейках возле домов, и алкашня, торчащая возле пивного ларька, походили на деревянных истуканов, вырезанных мастером (в случае стариков), или же пациентами сумасшедшего дома (в случае алкоголиков).

При виде клоунов, улыбающихся и корчащих рожи, все они начали расползаться по домам. «Ничего себе, квартальчик», — пробормотал Юрий, вспоминая Купчино. Алёнка просто молча пялила глаза.

Они присели на лавку напротив нужного дома. Карлица, назвавшаяся Крапивой, достала пакетик семечек и предложила всем желающим.

— Взрослые должны были укатить на работу, — продолжал Брадобрей. Он смотрел на гараж на первом этаже дома. Есть внутри машина или нет, понять было нельзя. — А мальчишку не взяли. Его никогда никуда не берут. Маленький засранец наказан за то, что устраивал истерики на пустом месте.

Последнюю фразу он произнёс чужим голосом — наверное, голосом отца мальчугана, — а потом добродушно засмеялся, стряхивая с живота шелуху от семечек.

— Самое время для веселья, — сказала Крапива, высыпав в рот остатки семечек из кулька. Она повернулась и посмотрела на Алёну. — Идите вперёд. Нам нужно подготовить большой СЮРПРИЗ для маленького непослушного мальчика. Постучитесь в дверь и скажите что вы… ну, например, опросы проводите.

— А вы? — спросила Алёна, придвигаясь ближе к мужу.

— Нам он не откроет. Но мы будем тут как тут!

Её глаза фанатично блеснули.

— Идите! Не будем терять времени. Есть ещё множество малышей, которые недополучают радости и счастья.

Как во сне Юра встал и пошёл к двери. Как только он вышел из-под тени дуба, что нависал над скамейкой, солнце на миг ослепило его, а потом снова скрылось, на этот раз за крышей. Сзади послышались торопливые шаги — Алёна догнала его и пошла рядом. По её лицу ничего нельзя было прочитать.

Он поднялся на крыльцо и постучал. Потом позвонил в звонок, звук которого напомнил ему сигнал к началу урока в родной школе. С минуту было тихо, потом детский голос спросил: «Кто там?»

Мужчина хотел было повторить то, что сказала ему карлица, но вместо этого спросил, понизив голос:

— Как тебя зовут, мальчик?

— Фёдор.

— Привет, Фёдор. Здесь два клоуна. Можешь посмотреть в окно. Скажи, ты их знаешь?

Молчание. Потом голос сказал так тихо, что Юра едва расслышал:

— Не знаю никаких клоунов.

— Родители дома?

— Нет…

— Юр, — Алёна дотронулась до его шеи сзади, как часто бывало, когда она хотела привлечь его внимание. — Я не вижу их. Где они?

И в самом деле. Клоуны исчезли. Супруги сделали несколько шагов влево, чтобы заглянуть за угол; проходя, Юрий увидел в окне испуганное лицо пацанёнка лет девяти. Он тоже разглядывал двор, и, кажется, тоже без особого успеха.

За углом никого не было видно. А потом наверху оконная рама стукнулась о кирпичную кладку. Стекло зазвенело, едва не вылетев. Подняв голову, мужчина увидел торчащие из окна второго этажа ноги Брадобрея в остроносых ботинках. С подошв комками отваливалась грязь.

— Как они… — сказал Юрий, но не закончил фразу. Ноги исчезли. Занавеска выпросталась наружу, словно изнутри дул сильный ветер. Она походила на огромную прозрачную руку.

— Пожарная лестница, — сказала Алёна. — Вон там.

Теперь он увидел. С пожарной лестницы можно перебраться на карниз шириной в пол метра (там стояли горшки и кадки с цветами), откуда до окон второго этажа было подать рукой. Лицо мальчика исказилось ужасом, когда он, склонив голову к плечу, слушал, что происходит наверху. Потом он пропал из виду.

— Быстрей, — Алёна положила руку на запястье Юрия и сильно сжала. Её голос дрожал. — За ними.

Хорь отогнал непрошенные мысли — в основном они касались наказания за незаконное проникновение — и полез следом за Алёнкой. Запутавшись в занавеске и сбив с подоконника цветок, они ввалились внутрь.

Комната, в которую они попали, видимо, принадлежала родителям. Большая двуспальная кровать декорирована комками одеял, не расправленных после сна. Древний кинескопный телевизор, видеокассеты в беспорядке разбросаны по выцветшему, почти чёрно-белому ковру. Немытая тарелка на журнальном столике, перегоревшие лампочки и множество всякой безрадостной всячины — половину этого Юрий расшвырял ногами, пока шёл к маршевой лестнице, виднеющейся за открытой дверью. Голоса раздавались снизу. Спустившись по лестнице на несколько ступенек (он впереди, Алёнка сзади), они увидели широкую спину Брадобрея.

— Почему ты не пришёл на карнавал? — голос карлицы окрашивался визгливыми оттенками. Она локтем пихнула Брадобрея в ногу. — Мы с этим большим мальчиком так тебя ждали!

— Что? — спина здоровяка ходила ходуном, будто там, под кожей, ползали змеи. Под воротником расползалось пятно пота. — Ах, да! Отменное было шествие. Каждая дворовая собака присоединилась к нам! И одноногие люди там были, и цыгане, и всякие уродцы, и шоу-шатёр электричества и света, который ехал сам по себе. Всё, как любят мальчики. Я везде смотрел, но нигде не видел этих любопытных чёрных глаз, что у тебя на лице. Где они были?

— Я… болел… простите, я не знал…

Мальчишка не плакал, но икал, не закрывая рот, так что звуки получались громкими и раскатистыми. Неожиданно для всех он нашёл в себе крохи храбрости. Голова опустилась, словно он собирался забодать незваных гостей.

— Кто вы такие? Я вас не знаю. Я вас в первый раз вижу!

— Зато мы тебя очень хорошо знаем, — заискивающим голосом сказала карлица. Она ущипнула своего компаньона, и тот надул огроменный пузырь из жевательной резинки. — Однажды мы с моим другом услышали, что один маленький мальчик никогда не ходит на ежегодные карнавалы. Что он не любит веселье, предпочитая долгими пасмурными днями сидеть дома. Разве это жизнь?

— Я не люблю карнавалы. — Фёдор едва сдерживался, чтобы не разрыдаться. Руки больше не были сжаты в кулаки; правая загибала левую так, будто хотела её сломать. — Я вообще не хотел сюда переезжать.

— Что он говорит? — спросил здоровяк. Он наклонился вперёд под каким-то неестественным углом. Казалось, брюхо вот-вот перевесит, оно колыхалось под одеждой, как наполненный водой пузырь.

Карлица забралась по лестнице на две ступеньки, обхватив руками перила, потянулась ртом к его уху.

— Говорит, что его мамочка и папочка привезли его сюда потому, что у мальчика нервное расстройство! Представь себе! У такого молодого! Он не переносит задымлённость и суету большого города, этот шум включает у него в голове трещотку, которая пугает его до воплей. А здесь тишь да благодать! Поэтому он не ходит на наши выступления. Как тебе это нравится? И после этого он смеет говорить, что ему здесь плохо! В нашем прекрасном городе! Вот его папаша точно не оценил бы такого заявления. Ему пришлось бросить работу, доходную работу в Москве. Он нашёл себе соответствующую навыкам должность, но за неё почти ничего не платят. Он теперь ругается со всеми подряд. Может, (она понизила голос) даже пьёт?

— Я такого не говорил! — закричал мальчишка. Юрия привлекло движение наверху: между люстрой и потолком от крика заколыхалась паутина.

— Но ты знаешь, что это так.

— Нет!

Клоуны не обратили на его возглас никакого внимания.

— Тогда ему необходима частичка веселья, — пророкотал Брадобрей.

— Абсолютно, совершенно необходима, — сказала карлица, противно хихикая. По её щеке стекала пепельно-серая тушь. Женщина была похожа на огромную, вставшую на задние конечности блоху.

— А ну-ка хватит, — слабым голосом сказала Алёна, тут же зажав себе рот. Никто не удостоил её и взглядом.

— У нас есть для тебя подарок, — сказал здоровяк. — Возможно, он поможет тебе вылечиться и стать меньшей обузой. Ведь ты сейчас у родителей как камень на шее.

— Сделай что-нибудь, — причитала Алёна. Она теребила пуговицы на рубашке мужа. — Пожалуйста!

Но Юрий не мог заставить себя пошевелиться. Мышцы одеревенели, кто-то выдавливал изнутри глаза. Он смотрел себе под ноги и видел рыжую кирпичную пыль на носках туфель. Будто здание рухнуло, и ты не можешь вдохнуть. Ведь это страшное ощущение — лежать без движения, ловя лишь отдельные импульсы боли, не зная, спасут ли. И даже если спасут — сможешь ли ты когда-нибудь пошевелить хотя бы пальцем?

Здоровяк тем временем засунул руку за отворот своего сюртука и достал небольшую картонную коробку, перевязанную яркой жёлтой тесьмой. Юре показалось, что она появилась из ниши в его животе, словно кенгурёнок из кармана матери-кенгуру.

— Это вещь из моей личной коллекции, только для тебя, — сказал он, буквально впихивая коробку в руки малышку. — Штука, о которой мечтают все мальчишки твоего возраста.

— Конечно, она ценнее, — перебила его карлица.

— Ценнее, — поправился великан, обозначив глубокий кивок. — О ней мечтают ребята даже старше тебя. О ней мечтают старшеклассники. Она даёт им власть. С ней любой шум для тебя будет не страшнее сердитого кудахтанья. И даже отец, который зовёт тебя маленьким трусливым ублюдком, трижды подумает, прежде чем раскрыть рот.

Он улыбнулся, сверкнув несколькими золотыми зубами. Дёсны были красные, словно у вампира.

— Не забудь про особые привилегии! — закричала ему в ухо карлица.

— Я когда-нибудь что-нибудь забывал, мой маленький чёртик из табакерки? Слух у меня не ахти, но с памятью всё в порядке.

— Ну так скажи ему!

— Ты счастливчик, маленький Фёдор, вытянул короткую соломинку. Мы останемся в городе ради тебя, будем наблюдать и подбадривать, когда ты загрустишь. А в следующий раз, когда ты останешься один, мы придём, чтобы устроить для тебя представление — только для тебя одного!

Он раскинул руки, и из широких рукавов с громким треском выскочили два пучка разноцветных лент. Карлица достала дуделку в виде маленького красного снегиря и дула в неё, извлекая совсем немузыкальные звуки.

Мальчик, держа на вытянутых руках коробку, отступал назад, вглубь коридора, пока не упёрся спиной в стену. Его лицо было белым как мел. Резко запахло мочой.

— Я не люблю карнавалы, потому что они всегда громкие, — тихо сказал он; в идеально круглых глазах отражались ленты, свивающиеся в кольца и медленно опускающиеся на пол. — Две недели назад мы закрыли все окна, но всё равно было немножечко слышно, а в воскресенье даже уехали из города. Я не люблю музыкантов и очень… очень боюсь клоунов.

— Что же, это ещё не преступление, — по-прежнему улыбаясь, ответил Брадобрей. Его слух возвращался и исчезал благодаря какому-то хитрому фокусу. — У тебя теперь есть нечто особенное. С этой вещью твои страхи исчезнут, как кролик в шляпе — кролик, который уже развлёк зрителей и которому пора домой.

Схватившись за бока, карлица захохотала.

— Ой, умора! — ревела она. — Кролик, которому пора домой! Только не говори, что ты не знаешь, куда деваются все эти зверушки из шляпы.

— Я просто берёг детскую веру в чудеса, — возмутился Брадобрей. — Если она исчезнет, что хорошего останется в этом мире и кому будут нужны наши трюки? Мы станем просто старыми псами, спящими на солнышке и вспоминающими, как им бросали палку.

Он покачал головой. Карлица внезапно прекратила смеяться; она остро взглянула на великана и сказала:

— Чудеса никогда никуда не исчезают, — сказала она. — Даже если пропадает вера. Без веры они чернеют и у них выпадают зубы… но и только.

Они несколько секунд смотрели друг на друга, а потом одновременно подняли глаза на двоих людей, жмущихся к стене на лестнице. Брадобрей не просто повернул голову — она словно повернулась на сто восемьдесят градусов.

— Мы уходим прямо сейчас, — сказал здоровяк.

— Отправимся по своим шляпам, — хихикнув, сказала карлица.

— И вам лучше тоже не задерживаться. У нашего общего друга ужасные соседи. Очень хмурые и очень глазастые. Не доверяют настоящему веселью.

Он надул ещё один розовый пузырь, и дальше по коридору, в прихожей, вдруг распахнулась входная дверь. Люстра закачалась, заставив тени брызнуть во все стороны. Дневной свет заиграл в выставленных у порога бутылках, отразился в зеркале на стене с ободранными фиолетовыми обоями, белый орнамент на которых давно уже перестал быть различим из-за отпечатков грязных ладоней, словно кто-то привык ходить по коридору, держась за стеночку.

Пока Юрий щурил глаза, клоуны исчезли. Мальчик тоже — его рыдание доносилось из одной из комнат на первом этаже. Коробка со смятыми углами валялась на полу. Он почувствовал, что снова может двигаться. Ступени побежали вверх со скоростью взбесившегося эскалатора.

Алёна была уже внизу, она крутилась волчком, пытаясь понять из-за какой двери доносится плачь.

— Мы должны уходить, — хрипло сказал Юра.

— Эти твари… эти изверги довели мальчишку до нервного срыва. Я должна с ним поговорить!

— Всё ведь началось с нас, — Юрий показал на заляпанное окно. — Мы успешно исполнили свою роль. Роль разведки и отвлекающего манёвра. Вряд ли он захочет нас видеть. Оставь его в покое.

Лицо Алёны приобрело выражение «я лучше тебя знаю что делать», так хорошо знакомое Хорю. Она больше не искала, где спрятался мальчик — пока не искала, — теперь её внимание привлекла картонная коробка со сбитыми углами, всё так же валявшаяся на полу. Девушка наклонилась, чтобы поднять её, и Юра не сделал ни единого движения, чтобы ей помешать. Это был фокус, в тайну которого ему хотелось проникнуть не меньше, чем убраться отсюда подобру-поздорову.

Но вмешался случай. Звук мотора мужчина слышал уже давно, однако обратил на него внимание, только когда шум покрышек затих на подъездной дорожке дома, в котором они находились. Хлопнула дверь.

— Бежим! — сказал он. — Наверх, как пришли.

Пожарная лестница спускалась с южного торца дома, окно выходило туда же. Подъездная дорожка и фасад дома были с западной стороны.

Алёна уронила коробку (внутри что-то мягко стукнулось о стенки), и они понеслись наверх, перепрыгивая через две ступеньки. Бросились в объятья занавесок и, по пожарной лестнице выбравшись на крышу, притаились в ворохе листьев на плоском её участке. Машина, стоявшая на подъездной дорожке, совсем не походила на легковой автомобиль. Это был «ГАЗик» с оранжевой линией вдоль борта, из которого, лениво покачиваясь и покуривая сигареты, вылезли двое мужчин. Уперев руки в бока, они разглядывали перегородившее дорогу дерево. Юре было прекрасно видно содержимое кузова: там валялись каски, бензопилы, топоры, какие-то пустые канистры да майка одного из мужчин, который светил отвисшим брюшком и загорелыми плечами (было решительно непонятно, как он мог получить хоть какой-то загар при такой погоде).

Ложная тревога.

Клоунов нигде не наблюдалось. Они словно растворились в воздухе… или, набрав в лёгкие воздуха, уплыли по канализации — почему нет?

Супруги спустились по пожарной лестнице, отряхнулись за углом, выбрали друг у друга из волос листья и, обогнув рабочих, которые уже вовсю пилили ветки, пошли прочь. Хорь поддерживал Алёну за локоть. Она была явно не в себе. Алкоголики снова выползли под залежавшиеся, словно перина на дачной раскладушке, небеса; в центре двора дородная женщина с накрученными на бигуди волосами развешивала на верёвках бельё. Сначала Юрий подумал, что все они смотрят как работают сотрудники коммунальной службы, но потом понял: глаза не отрываются от них двоих. Они всё слышали и, может, даже видели что-то через окна, — холодея, подумал он, — но не торопились помочь. Словно знали что-то… что-то, что не давало им двинуться с места. А может, вызвали полицию?

4

— Всё это просто дико, — сказала Алёна, когда тесный тупик выпустил их на относительный простор улиц, где на газонах росли розовые кусты с сочными, остро благоухающими жёлтыми цветами; их запах сам по себе обладал шипами и карябал горло. Дома тесно смыкались друг с другом и походили на стенки картонной коробки, по дну которой бродили предоставленные сами себе игрушки.

— Да, — сказал Юрий. Что ему сейчас по-настоящему хотелось, так это опрокинуть в себя стопку чего-нибудь горячительного. И ещё одну. И ещё. До тех пор, пока сознание не превратится из геометрической фигуры с острыми углами в кляксу, а вопросы, которые разум непрерывно задаёт сознанию, не потеряют свою насущность, превратившись в ненавязчивое бормотание.

Алёна освободилась от руки мужа и сильно потёрла виски, будто там, изнутри, пытается проклюнуться птенец.

— Знаешь, я всегда, с самого детства могла видеть сквозь маски. И с самого детства знала, что клоуны и бродячие артисты — несчастные, потерянные души, что веселя других, вряд ли когда-нибудь сами испытывали радость. Помню, как ходила с мамой и с папой в цирк. Мне было тогда лет семь или около того.

Юра усадил её за стол крошечного уличного кафе — под навесом кроме них никого не было. После такого потрясения не мешало бы выпить хотя бы горячего кофе. За стойкой высился холодильник с пивом — выглядел он очень заманчиво, но учитель сделал над собой усилие, подумав, что, возможно, подъехавшая полиция проявит к ним снисхождение, если они оба будут трезвыми, с большей лёгкостью поверив в рассказ о чокнутых клоунах.

Куда большее, чем гипотетические проблемы с законом, его волновала жена, которая продолжала говорить, глядя в одну точку.

— Мы сидели аж на самом первом ряду. Проносившиеся по кругу пони обдавали нас потом, и я много смеялась… сначала. А потом, когда первая тройка артистов подошла ближе чтобы поклониться, я увидела их лица, и ни на что не могла больше смотреть до самого конца представления. Они были закованы в невидимые кандалы. Они улыбались, но эта улыбка словно вырезана из бумаги. Слышишь меня? Ты замечал когда-нибудь что-нибудь подобное? Я видела, что они занимаются совсем не тем, о чём мечтали. У них были разбитые сердца, у всех до единого. Мама сказала, что зверюшки живут в тесных вольерах и клетках, оттого они с таким удовольствием бегают по арене, и я решила, что артистов тоже держат за решёткой… До сих пор думаю, что в каком-то смысле так и есть. От них осталась только оболочка, душа же спрятана где-то в напёрстке на полке у толстого цыгана с руками, унизанными перстнями.

Она слабо улыбнулась.

— Мама сказала, что цирком — как и любыми цирками в мире — руководят цыгане, и нам с папой стоило немалых усилий уговорить её сесть на первый ряд. Она боялась, что где-нибудь ближе к концу программы кто-нибудь покажет фокус, и я исчезну со своего места навсегда.

Она помолчала, размешивая в кружке густую чёрную жидкость из автомата (ни обслуживающего персонала, ни хозяина заведения нигде не было видно), и потом спросила:

— Так почему же мы с ними пошли?

Она задавала этот вопрос в первую очередь себе, слегка переиначив его с «как я не разглядела этого в карлице и Брадобрее?»

Юра решил ответить сразу на второй. Он погладил её по руке и сказал:

— Ты не виновата. Может, они на самом деле не соображали что делали?

— Нет, прекрасно соображали, — сказала Алёна. — Злых людей на свете встречается куда меньше, чем мы думаем. Мы слышим о них каждый день, быть может, даже видим в трамваях и на экранах телевизоров, но ведь маленькая куча дерьма в огромном саду может вонять как настоящая выгребная яма, правда?

Юрий кашлянул в кулак. Одно единственное крепкое словцо из уст его жены могло заткнуть за пояс целый класс острых, молодых умов. Это напрягло бы Василину Васильевну, но не его. Если господь Бог, в которого он не больно-то верил, действительно придумал весь белый свет, то и ругаться он умел лучше всех на свете — что бы там не думали бабушки в платочках, продающие в храмах свечи.

По лицу Алёны было видно, что как ни желала она, чтобы слова мужа были правдой, она не могла отрицать того что видела. Эти двое и в самом деле запугивали мальчишку. Он говорил, что видел их впервые, но они явно знали что делали. Их фишкой было то, что у маркетологов ценится очень высоко и зовётся индивидуальным подходом.

— Знаешь, что я думаю? — спросила Алёна. — Если бы мы забыли карту в номере и заблудились, пойдя по другой дороге, нас бы всё равно выследили. Всё случилось будто бы случайно, да? Но мы должны были присутствовать в этом доме. Кто-то заранее всё спланировал. Может, за нами до сих пор наблюдают.

Было видно, что она, сидя спиной к дороге и тротуару, отчаянно борется с собой, чтобы не оглянуться. Юра никого не видел. В пыльных стёклах первого этажа зелёного дома через дорогу отражался светофор, который посылал свои сигналы в пустоту.

— Слушай, — мягко сказал Юра. Сохраняя внешнее спокойствие, он едва держал себя в руках. — Если тараканы в твоей голове почувствовали себя здесь как дома, я намереваюсь сейчас же завести нашу ласточку, погрузить тебя на заднее сиденье, пристегнуть двумя ремнями и отбыть отсюда восвояси. Если бы ты сейчас записала себя на диктофон и отправила на телеканал «ТНТ», то обязательно услышала бы потом эту реплику в одном из их тупых сериалов.

Алёна подняла глаза — в них читалось испуганное недоумение. Словно у затворника, которого разбудили, тряся за плечо. Хорь вовсе не хотел быть человеком, нарушившим душевный покой супруги. Он с недоумением разглядывал своё отражение в витрине, так же, как, наверное, грабитель разглядывает свои руки, не понимая, с чего вдруг полез будить хозяина дома.

Боже, как хочется приложиться к бутылке! Даже ссаное пиво подойдёт.

— Хорошо, прости, — она встала, оставив недопитый кофе. — Мы найдём дом Валентина. Потом решим что делать. Быть может, уедем прямо сегодня вечером.

«Но пожалуйста, не делай мои предчувствия напрасными», — звенело за ширмой её голоса.

Всё ещё потрясённый, Юрий пообещал себе что постарается.

5

Через сорок минут ощущение, что клоуны окажутся едва ли не самыми приветливыми людьми, встреченными ими за время их недолгой прогулки, только окрепло. У каждого, к кому супруги обращались, чтоб спросить дорогу, находились неотложные дела. Лица превращались по цвету и фактуре в наждачную бумагу.

— Возможно, северный менталитет, — вслух думал Юра. — Говорят, в Норвегии предания о троллях имеют под собой вполне приземлённую основу. Это, мол, моряки дальнего плаванья, вынужденные жить под мостами, потому что жёны их не узнали.

В одном он был уверен: пусть перспектива наглотаться ледяного воздуха, стоит тебе открыть рот, и сделала некоторые народности молчунами, но шкала на градуснике злости, засунутого между ягодицами этого спокойного и миролюбивого с виду городка, явно заполнялась сверх всякой меры.

Он хотел узнать, что думает Алёна — вот уж кто умеет читать людские души как раскрытую книгу, — но она всё ещё дулась. От них старались держаться в стороне, отворачивали лица, и на многих Юрий успевал заметить что-то, напоминающее… жалость. Серьёзно? Их жалеют эти хмурые, уродливые дети чёрных подъездов и канализационных решёток, сквозь которые пробивалась рахитичная зелень? Адепты гудящих труб и дрессировщики голубей?

Юра качал головой, не веря самому себе, но раз за разом убеждался, что в этих рассуждениях есть зерно истины: за время их короткой прогулки он то и дело слышал звон стекла в окне, которое захлопывала чья-нибудь рука.

Они брели среди мрачных, почти античных построек. Небо быстро темнело, затягиваясь тёмными тучами, но ни у кого не было зонтика — словно жителей Кунгельва когда-то лишили привилегии носить с собой этот символ победы над природой. Казалось, этим хмурым людям точно известен момент, когда упадут первые капли дождя — если они упадут вообще. Спонтанно, повинуясь какому-то внутреннему порыву, супруги Хорь заходили во дворы и видели там пристройки из ветхой гниющей древесины. Иногда в глубине двора можно было заметить открытый гараж или сарай, в котором кто-то ковырялся — не покидало ощущение, что он сам себя переделывает и перестраивает, надеясь пережить грядущую зиму (такую, с наступлением которой «весь город превращается в подобие кокона из одеял»). И ни одной собаки, ни домашней, ни бродячей. Растрёпанные, грязные воробьи сидели на заборе. Дома нумеровались как попало, и обязательно где-то да находилась стена с табличкой, название улицы на коей противоречило тому, что говорил указатель несколькими десятками метров ранее. Но, как правило, название улицы совпадало с картой.

— Это улица Туве Янсон, — говорил Юрий, тыча в карту. Потом смотрел по сторонам и закусывал палец. — Или нет?

Слишком уж слабы были ассоциации с Муми Долом, страной, где живут муми-тролли.

— Это не та улица, которая нам нужна, — обоснованно утверждала Алёна.

Что-то большое прячется от взгляда, будто здесь столько потайных ходов и ниш, сколько семечек в старой высохшей тыкве. В кошачьих мисках, задвинутых под лестницы, в дождевой воде, подёрнутой ряской или белесой плёнкой, плавали мухи и остатки пищи.

Они остановились возле неработающего зеленоватого фонтана, три лошади в центре которого показались Юрию на редкость уродливыми, словно скульптор, что их изваял, никогда не видел лошадей, использовав расплывчатые свидетельства деревенских мужиков. Женщина, выуживающая из мусорного бака пустые бутылки — наткнувшись на золотую жилу, она не готова была бросить всё, чтобы спасаться бегством, — прижала к себе куль с посудой и пробурчала:

— Вы найдёте то, что суждено найти, в какую сторону ни пойдёте. Вы не найдёте то, чего не суждено, как бы ни хотели.

Она шмыгнула носом, увидев в руках Юрия путеводитель, который уже начал приобретать первые признаки потрёпанности.

— Это вам не поможет. Тех, кто их продаёт, нужно вешать вдоль западных дорог.

— Какая-то чокнутая, — сказал спустя несколько минут Юра.

— Ты видел, какой у неё берет на голове? — отозвалась Алёна. — Кроваво-красный! Такой выдают только городским сумасшедшим.

— Я бы сказал, что каждый второй здесь бежал из жёлтого дома… если бы это был не каждый первый.

На этот раз она промолчала. А через несколько шагов молодой учитель заметил, что Алёны больше нет рядом, и вновь, как в то кошмарное утро в Санкт-Петербурге, рухнул в бездны паники. Впрочем, пламя её быстро угасло: обернувшись, он увидел её смотрящей вверх и медленно поворачивающейся вокруг своей оси — движение это своей плавностью и необратимостью напоминало вращение планеты.

— Что такое? — спросил он. — Дождь?

Вместо ответа Алёна вытянула руку.

— Это здесь или там. Тот дом или этот. Ты что, не узнал двор?

Юра пожал плечами.

— Двор как двор…

Он осёкся, увидев выражение лица жены. Она никогда здесь не была, но узнала. По каким-то одной ей (да ещё, наверное, этому Валентину) ведомым признакам, по закорючкам текста, в которых притаилось сочетание, идеально совпадающее с рисунком балконов и выбоинам на асфальте — только здесь, и нигде больше. Как травмированный сустав, что в один момент со щелчком встаёт на место.

— Мы нашли его, — прошептала Алёна.