В глубине тебя

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ Змеи или Если вас укусил волчонок

«Берегись змей, они тут повсюду» — говорит Каро…

Что делать, Израиль — жаркая страна, а змеи тепло любят…

Ай-й-й, как больно…

Не доглядела я, как видно. Эх, зря пренебрегла ее предостережениями…

Укус змеи — это так больно, будто тебя пытают током, кажется…

Оказывается еще, от этого сразу становится жутко холодно. Но раз холодно, значит, это не Израиль…

Меня знобит, а над ухом что-то глухо воет и пованивает зверем. Зверенышем…

Так, если это змея, то почему она не шипит и почему воняет?..

А потому что не змея это вовсе. Кажется, мне так жутко больно, потому что меня укусил… волчонок.

Но я не в лесу и не в парке — я же уехала оттуда.

Спасите…

Я думала, тут нормальный приют для животных. Откуда мне было знать, что они там волчонка держат?

Рикки, ко мне… Ты где, мой песик?.. Тебе там хоть не досталось от этого зверюги?..

Это же твой родной приют. Ведь я, кажется, специально приехала сюда — найти тебе товарища, еще одного такого же лохматого засранца… чтоб ты не скучал дома один, пока я на работе, не выл, не грыз мебель, не таскал мои лифчики и не дербанил фотоальбомы… Хорошо, у меня нет фотоальбомов… Ты же у меня хоро-о-ший. Я же так привязалась к тебе… даже, кажется, полюбила… И ни за что не сдала бы тебя обратно в этот приют. Ни за что. Где ты, Рикки?..

— Где пес?

— Отбежал куда-то… злой такой… кидался на всех, лаял… не подпускал…

— Найдите… Подзовите… Кто-нибудь знает, как зовут пса?

— «Ricki». Рикки. Он чипирован…

— По чипу не звонили?

— Рикки, Рикки…

— Покормите его. Он голодный, потому и лаял.

— Рикки, ко мне, на!

Рикки… Как хорошо — о тебе позаботились. Я не могу, мне больно… Мне так больно…

Обычно маленькие, когда так больно, зовут маму… Но кажется, у меня нет сил звать.

— Катика!.. Катя!!!.. Пропустите меня, я отец!..

И правда — отец.

— Папа… пап… Прости меня, дуру…

— Моя девочка… это ты меня прости, старого дурака…

Пока я ничего не помню, но в этот раз мне почему-то кажется, что вспомню. Симон ведь так и говорил: может, ничего страшного.

Он думал, я совсем ни в зуб ногой — ан нет. Он ведь не ожидал, что я возьму, да и полезу в Сеть и все там подробно прочитаю: если «все серьезно», значит, хана: нужны таблетки. Это если у меня и правда невроз… психоз… нет, диссоциативная фуга. Бегство от суровой реальности, такой болючей, что даже маму звать не хочется, а хочется бежать и стать кем-нибудь другим.

Но если та хрень на мосту после «мишек» — не диссоциативная фуга, а случай единичный, а скорая — еще нечто другое (к примеру, если я ее возьму, да вспомню), то, значит, и сейчас — тоже. А тогда, г-н профессор-доктор-псих, наш бесподобный популяризатор Симон Херц, как сами вы изволили заметить, «причин для беспокойства нет», а существует лишь некоторая необходимость регулярного наблюдения у специалиста.

А ведь все дело в том, что «скорую» я теперь вспомнила.

Да-да, вот провалиться мне на месте:

«Пожалуйста, можно мне с вами…»

«Вы ее подруга? Ее спутница жизни?»

«Да, спутница. Можно, я буду держать ее за руку? Смотрите, когда я беру ее, она успокаивается».

«Хорошо. Наденьте маску».

Страшный вой в ушах. Сейчас оглохну. Рябит в глазах до боли, до слез от неонно-оранжевого цвета «скорой». Тошнит от запахов, от звуков. Не вижу мигалки, но она все равно будто мелькает перед глазами взбесившей вертушкой из холодно-синего. Симон, зараза не подходит. Каро царапается, то и дело всидываясь, вскрикивает. Ей больно.

Брыкалась и глючила уже на лавочке:

«Уберите… как больно… я не хотела… это не я… это не мое… я боюсь… я умру… я умираю… мне бо-о-оль-но-о-о…»

Где ж они… Как долго… Я подробно описала, где мы — они подвезли прямо к лавочке носилки.

А сейчас?.. Тоже ведь было, наверно, что-то такое… Кто-то держал меня за руку, кто-то говорил со мной, а кто-то вкалывал мне что-то. А кто-то просто жал на газ, врубив мигалку и сирену… Так и спасли, наверно… Если вообще было, от чего спасать…

Итак, я вспомнила «скорую», значит и про «сейчас» я вспомню тоже. И нет причин для беспокойства.

— Спит?

— Спит.

Когда я была маленькой и засыпала, они, наверно, так же переговаривались вполголоса, соображали, чем успеют заняться. И так же, как сейчас, не сразу замечали, что «не спит».

Не помню тех моих неспячек. Но то, что только что произошло, вспомнить обязана — я ведь объяснила, как это важно.

— Кого она там только что звала?

— Собаку, кажется… Как ты мог, Анатолий?!!.. Как ты мог!

— Сейчас ничем не поможет твоя истерика.

— О, у меня нет твоего хладнокровия!..

— Я не меньше твоего переживаю за дочь.

— «Переживаешь»! Это все из-за собаки вашей! Она совершенно убивается на работе — ей только собаки не хватало. А вы! Вам неинтересно, как она живет. Что она кучу денег тратит, только бы с вашей собакой кто-то гулял. Как ты мог навязать ей эту псину?!!

— Да это не я совершенно навязывал…

— Меня не интересует, кому из вас первому надоела собака! Вы безответственные! Все вы!.. Это свинство, что все ваше дерьмо вы неизменно выливаете на мою дочь!..

— Да успокойся, наконец, ну что ты… Да я ж ведь тоже…

— …тебе это аукнется! Да-да!!!

— Так, хватит. Я уже решил. Я все улажу — она проснется… Так кого она там звала?

— Да собаку же…

— А по-моему, не собаку.

— Что — его? Да он даже ни разу ей не позвонил. И за что она так в него влюбилась…

— По-моему, нормальный парень.

— Ну конечно, если для моей дочери, так тебе любой нормальный… Да они давно уже и не вместе, кажется.

— Л-лилия! Что это значит — «кажется»?!..

— Это значит, что я не знаю наверняка.

— Что ж ты за мать такая — не знаешь, с кем живет твоя дочь?!..

— А ты знаешь?!

— Где мне! У меня, между прочим, не один ребенок, а четверо.

— Четверо! Но из этих четверых тебе важны только трое!

— Что ты несешь?! Ты не имеешь права меня обвинять!..

— А ты не смеешь утверждать обратное!..

Я хоть и амнезичка, но покамест не юродивая ясновидица. И все же я форменно вижу, не открывая глаз: родители, то ли, чтобы не ругаться в палате «при ребенке», то ли, чтобы просто закончить разговор, выходят, а затем разъезжаются.