В глубине тебя

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ Не починит никто

— Что с тобой, конфет? Обидел кто? — спрашивает Рози, когда под конец рабочего дня заскакиваю в офис.

— М-м — м-м, — отрицательно качаю головой я — у меня ком в горле. — Я обидела.

— Че-го-о?

— Я обидела!!!

Не могу. Я не из хилых и не из истеричных, но… не могу.

Спешу по направлению к туалету, будто меня вот-вот стошнит. Она бежит за мной.

Успеваю — меня подкашивает аккурат за дверью, в предбаннике, где посреди сопливых рыданий я нечленораздельным полушепотом толкаю Рози шорт вёржн истории о том, как мой тупоголовый подростковый эгоизм, а после — мое сухарное… каменное… железобетонное безразличие ввергли мою подругу в долголетний, фактически неизлечимый психоз.

И хоть, конечно, ни к чему истерики и довольно уже одной помешанной, но…

— Сахарок, вот… что я за тварь… а?! — бормочу вся в слезах, тыкаясь в рукав Рози. — У меня что, там вместе с тем все остальное отмерло тоже… заморозилось?..

— Да ты чего! — пугается Рози. — Как можешь так говорить!

— Быть настолько пофигисткой… настолько равнодушной, чтоб не заметить…

— Никто ж не замечал…

— Да как я после этого вообще могу чего-то требовать от людей… Чего-то ждать…

— Да разве ж ты требуешь… и ждешь…

— … когда у меня не в гребаном Милане, а вот тут, под носом — моя же собственная школьная подруга… Да так мне после этого и надо!

— Чего — надо?

— Я никому не нужна… кроме тебя и…. Каро… когда она в себе… Ну, маме еще. А всем остальным на меня наплевать. А мне, выходит, тоже наплевать! На всех!

— Ты чего! Вот дурная! Да разве ж всем на тебя наплевать! Никому на тебя не наплевать! Да тобой все восхищаются, ты что! Завидуют все, как один! Ты красивая, умная… успешная…

— У-умная… — всхлипываю. — Вон — даже тварь эту, Нину вовремя не распознала… умная… столько людей ей дала подставить… могла бы предвидеть заранее…

— Просто ты не ожидаешь от других западло, потому что сама никогда так поступать не стала бы. Потому что ты честная. Ты честная, ты справедливая. Ты сильная и смелая.

— Типичный портрет стервы, — замечаю, даже переставая всхлипывать.

— Неправда! — драматично восклицает Рози и, кажется, плачет уже сама. — Ты великодушная, отзывчивая, чуткая! Ты всегда готова помочь! А кто говорит обратное — несправедлив! И нечего таких слушать! Пошли они все на хрен! — она сморкается в платок.

— Да ладно тебе уже… — бормочу ей.

— Да блин… мне ее тоже жалко… — всхлипывает Рози.

Наплакавшись вдоволь с Рози, валю работать, вернее, дорабатывать.

Работу заканчиваю пораньше в надежде, что еще смогу дозвониться во врачебный кабинет, то бишь, «праксис» д-ра Херца. На фирме не хотелось — а вдруг услышит кто-нибудь. Вдруг кто-нибудь его знает.

Найти номер «праксиса» оказывается не сложно. Вернее, у него не только праксис, а при нем целая частная клиника со стационаром. Ввожу всю информацию, какую сумела подхватить, нахожу его вебсайт и думаю: он.

Конечно, когда, наконец, подрываюсь позвонить, в праксисе включается лишь автоответчик, которому я торопливо рассказываю, кто я такая и что хотела бы записаться на прием, если возможно, в этом квартале. Пока говорю, соображаю, что, если в этом квартале, то, считай — повезло. От этого становится тоскливо и вязко.

Внезапно в мои душевные потрясения вмешивается человеческий голос:

— Симон Херц. Слушаю.

— Здравствуйте, г-н доктор. Моя фамилия Херрманн. Катарина Херрманн. Я… хотела бы записаться к вам на прием, я… — вязкая тоска заставляет меня ляпнуть: —…я знаю, у вас все забито на полгода вперед… я просто надеялась…

— Завтра подходите.

Ночь проходит неспокойно. Снится, что нам с Каро по тринадцать лет. Мы идем на единственный концерт британской бой-группы Blue в Берлине, а оттуда — прямиком в сауну Бикини-отеля, только вдвоем, без никого. Прямо в парилке распиваем шампанское, от которого она в этот раз не отлынивает.

Каро поднимает свой бокал и говорит:

— Пусть мне нельзя, но — за вас!

Почему снится эта белиберда, я понятия не имею, но надеюсь, что ждать прояснения недолго.

Назавтра заявляюсь в частную клинику в районе Берлин-Шпандау. В светлом кабинете с видом на Цитадель, скорее похожем на спальню с письменным столом и очень удобным диваном, меня встречает моложавый мужчина (я ожидала увидеть умудренного годами и опытом дяденьку), которому никак не может быть меньше лет тридцати семи-сорока, но угадывается, что он на них не выглядит.

С необычайно доброй, нарочито-чудаковатой, пронизывающей улыбкой, которая наверняка помогает ему в работе, д-р Симон Херц, профессор-психиатр и популяризатор психиатрии приглашает меня сесть.

— Чем могу быть полезен?

Его вопрос застает меня врасплох. Я живо оправляюсь от испытанного поначалу разочарования и чувствую, что этот «моложавый-худощавый», улыбчивый, с волнистыми темными волосами, поставленными «петушком», доктор с мягким голосом, наверно, действительно толковый терапевт, может, даже очень. От него исходит недюжинная ментальная сила — недаром же Каро к нему обратилась, недаром доверилась ему.

Вспоминаю об этом и мне вдруг с новой силой становится слезливо и охрененно плохо.

Подавляя рвущееся наружу: «Доктор, помогите…» — прошу д-ра Херца сквозь слезы:

— Пожалуйста, расскажите мне о моей школьной подруге.

Улыбка на его лице замерзает. Это не гримаса — это он «узнает» меня, вернее, решает, что теперь ему можно показать, что узнал.

Наверно, еще вчера он каким-то образом понял, кто я, поэтому втиснул без очереди в свой плотный график приемов. Наверно, потому что с Каро все очень плохо.

Херц лишь мгновение над чем-то интенсивно думает, затем, словно придумав и решив, говорит:

— Я не имею права, это вы, конечно, понимаете. Но…

Я начинаю понимать, прежде чем он и сам предлагает мне:

— …а расскажите-ка о себе.

— С чего начать?

— С того, что ближе.

— Ладно, — вытираю лицо. — Этой ночью мне приснилась моя подруга. Единственная школьная подруга. Мы знаем друг друга с одиннадцати лет. Она знает обо мне все, а я только вчера узнала, что у нее… психическое… или психотическое… расстройство.

— Это она сама вам сказала? — заинтересованно спрашивает Херц.

— Нет.

Мне стыдно признаться, что я подслушала разговор посторонних людей, а затем полазила в интернете. Молчу.

— Понимаю. Продолжайте.

— Моя подруга рассказывала о том, как ездила в другой город, когда на самом деле ее там не было. Она говорит, что уже много лет там живет. Что у нее там… квартира, работа… Что у нее там выстроена целая жизнь…

— Конфабуляции и парамнезия, — кивает Херц и поясняет: — Некоторые коллеги предлагают диагноз «маладаптивный дейдриминг». Предлагают считать это своего рода переменным или побочным явлением при некоторых видах диссоциативного расстройства личности. Но я не склонен пока.

— К чему не склонны? — «туплю» я.

— Ни принимать предложенного диагноза, ни — в ее случае — вообще останавливаться на диагнозе диссоциативного расстройства. Лично вы испытываете в связи с ее фантазиями какой-либо дискомфорт?

— Нет — кроме того, что я шокирована. Мне хотелось бы знать, от чего у человека появляются психические расстройства.

— От приема наркотиков могут. Могут — и это чаще всего — вследствие тяжелой психологической травмы, перенесенной, например, в детстве.

— Или не в детстве?

— Возможно, и не в детстве. А вот психотические расстройства могут возникнуть при наличии физических заболеваний.

— Ну, — говорю, — у нее, конечно, мигрени… но разве это…

— Она приснилась вам — что она делала?

Рассказываю сон.

— Хорошо. Это из жизни?

— Да. Только между этими событиями почти двадцать лет.

— А за кого она поднимала бокал?

— За нас. За меня и… моего бывшего мужа.

— Она знала его?

Мне чем-то дает по голове. Не чем-то — этим вопросом. Таким образом до меня доходит очевидное и почему-то до сих пор не дошедшее. Просто у меня в жизни с тех пор так много всего было…

— Он ей нравился. Он нравился нам обеим, но выбрал меня. Женился на мне. Мы с ним ждали ребенка, но потеряли его.

— Давно вы разошлись?

— Два года назад. Два с половиной.

Херц кивает.

— Когда она начала выявлять признаки диссоциативного расстройства, то есть, в данном случае, конфабулировать? Ну, рассказывать, что путешествует?

— Не знаю точно. Я только теперь догадываюсь, что она, скорее всего, никогда не бывала в Милане. И уж точно не жила там несколько лет.

— О каких-нибудь еще «путешествиях» она вам раньше рассказывала?

— Только о поездке по обмену учениками в Монпелье. Но туда она и правда ездила в школьные годы.

— Да-да, Монпелье… — он словно припоминает, что наслышан об этой поездке, затем переводит тему: — Расскажите о ее поведении по отношению к вам…

— Когда мне хорошо, ей плохо. Когда мне плохо, она успокаивается. Защитная реакция?

Не хочу знать, вообще-то. Слишком больно, при чем не за себя, а за Каро.

— В некотором роде компенсация за то, что, по ее мнению, ей не досталось. Как и ее «путешествия».

Конечно, думаю, поэтому именно Милан. Но… и не только Милан?..

— Д-р Херц, а отношения ее, романы, вечеринки — тоже выдумано все?..

— Не исключено, но интересно лишь постольку, поскольку, — сухо-нудно «отваживает» меня Херц. Ему явно известно больше, но он не станет говорить. — Так сказать, как часть ее патологии.

Да как сказать. Мне становится беспокойно и начинает безумно хотеться, чтобы меня «поймали» и утешили. Сказали, что не я виновата в психозе моей подруги… Что даже если и стала причиной ее душевной травмы, но ничего плохого все-таки не сделала… Ну, кроме того, что пренебрегала ею столько лет… Мутила-мутила, вытаскивала ее, на какие только шалости не подбивала, но так и не стала ее окном в жизнь, о, нет…

— Скажите, пожалуйста, д-р Херц…

Меня в прямом смысле начинает трясти и мне абсолютно плевать, насколько это все-таки хреновина — прийти к психиатру, чтобы потом самой превратиться в психа. Беспомощно озираюсь по сторонам — черт, где тут у него диванчик…

Херц отзывчив и внимателен и подает мне стакан воды:

— Да, Катарина?..

— Д-р Херц, я в курсе, что это — не ком иль фо, но давайте на «ты»?.. — предлагаю, залпом осушив стакан с водой. — Кати.

— Хорошо, Кати. Симон.

— В общем, это все я, да?.. Ты мне скажи, я выдержу.

— Я вижу. Но — нет. Ты «увела» у нее парня — насколько это вообще возможно, не такие они, парни, вообще, ведомые. Но допустим, увела. Окажись на ее месте другая, не Каролин… — впервые он, не шифруясь, произносит ее имя, — никакого психоза на этой почве у нее не случилось бы.

— Я могла бы додуматься…

— Не могла бы. Даже родители ее долгое время ни о чем не подозревали.

Мы пьем кофе за его столом.

— А как насчет… ну… самопожертвования, там… чтоб… отступиться ради дружбы… мне… Я проярила, я понимаю, но…

— Нет. Нет и быть не может. С психологической точки зрения это называется: поступить втройне неправильно. Троих наказать. Во-первых, ее напотчевать иллюзиями, что выбрали ее. Во-вторых, себя лишить желанного человека. В-третьих, его лишить права выбрать самостоятельно — если бы он вообще дал с собой так поступить. Мужчины, видишь ли, не любят, когда за них решают. И никто не в силах сказать, что бы в итоге из этого получилось.

— Хуже, чем сейчас, вряд ли было бы…

— Какой бы навязчивой эта идея ни казалась мне, как клиническому психиатру — как терапевт я не согласен категорически. Кроме того… Катарина, у меня есть основания опасаться, что Каролин… пережила кое-что… или считала, что пережила…

— Ей сделали больно?.. — выпаливаю я.

— Мне кажется… увы, сейчас это фактические недоказуемо, но… возможно, ей показалось, что сделали…

Но ведь не Миха же… и если не Миха, то из известных мне там мог быть только один…

— Ты не станешь мне говорить, — договариваю за него я, — и я это, конечно, понимаю… Каро всегда боялась боли… И так дотошно расспрашивала меня про первый секс.

Его лицо непроницаемо, он лишь едва заметно кивает. Мне кажется, все это он уже додумал или выведал у нее сам.

— Я всегда считала, что из нас обеих первой потеряла девственность. И мне всегда казалось, что ее немного отпугнул мой рассказ о том, как это было у меня.

Херц снова кивает, снова — еле заметно.

— Возможно, — продолжаю, — на самом деле он не отпугнул ее, а…

— еще сильнее травмировал. Напомнил о своем. Если наши с тобой домыслы — пойми, Катарина, это всего лишь домыслы — верны, она воспринимала твои отношения и твой опыт в какой-то мере, как свое…

— Насилие было? — не могу не спросить.

— Не знаю, поэтому не думаю. Ты помнишь того парня, который у тебя на уме? Сможешь припомнить, как все между ними было?.. По крайней мере, с виду?

Твою мать, как сложно это. Как неподъемно. Как мутит от того, что от моих затершихся воспоминаний зависит, считать мне, что моя подруга стала жертвой насилия или нет. Меня завалит сейчас это.

— После того, как он уехал, они вели переписку, — соображаю. — И… мне кажется, ты прав. Но ведь все-таки тот опыт отпугнул ее?

— Если все так, то, кроме того, тот опыт сильнее привязал ее к тебе. Верней, к тому, что испытывала в жизни ты.

— Она не рассказывала обо мне? — спрашиваю.

— Ни слова.

Не знаю, расстраиваться мне или, наоборот, испытывать облегчение.

— Поэтому ты пролила свет на многое.

— Но как ты так сразу понял, кто я? По голосу, что ли?

— Ну, знаешь ли… — улыбается Симон. — Ты, возможно, слышала немного обо мне…

— Ясно, ясно, ты шаман и Зигмунд Фрейд и…

— Я абсолютно никакой не волшебник, а врач, правда, довольно опытный. Мне достаточно было немного понаблюдать за тобой, чтобы сделать выводы. Чем-то вы с ней похожи. Не внешностью и не характерами, но… что-то вас с ней объединяет. Такое бывает, когда люди вместе выросли или учились вместе. До твоего появления она среди всех моих пациентов была такой вот мой блэк-бокс. Видимо, мне просто очень нужно было, чтобы ты появилась.

— Но вчера ты же меня не видел, а только слышал и все равно нашел на меня время.

— У меня было «окно». Тебе повезло. Вернее, повезло Каролин.

Да, думаю, действительно повезло, с таким-то терапевтом.

— Ей можно помочь?

— Можно, — говорит он — и только.

Как собирается помогать — об этом не распространяется и у меня душа уходит в пятки.

Наверно, Симон видит это:

— Тебе необходимо понять, что ты не должна зацикливаться на том, что было. Анамнез — это не самоцель, а обязательный этап на нашем пути выявления причин.

Ему легко говорить, думаю. Это для него она «блэк-бокс» и лишь очередной случай в его обширной практике.

Но объективно он прав, конечно. С готовностью киваю и чувствую, что и правда ничего не буду бояться. Не обо мне сейчас речь, да и Каро от этого легче не станет.

Однако прежде, чем успеваю убедить себя не спрашивать, выпаливаю:

— Ей же не надо в клинику?.. Ложиться?..

— Нет. На данном этапе она не опасна ни для себя, ни для окружающих.

Ему ничего не стоит произнести такое вслух. Звучит это, по сути, ужасно, но как диагноз в общем-то ведь обнадеживающе. Поэтому я беру себя в руки.

Симон смотрит на часы:

— Так, между прочим, она у меня после тебя. Давай — в темпе.

— Ой… — пытаюсь вскочить — не дай Бог повстречаться здесь с Каро. Но Симон заверяет меня, что минут двадцать у нас есть.

— Спасибо, что выслушал меня.

— У меня куча народу с сокрушительными диагнозами и реальными проблемами, но — это тебе спасибо.

Я понимаю, что первый и последний раз у него в этом кабинете, похожем то ли на огромную спальню, то ли на уютную гостиную, и больше мы с ним здесь не увидимся.

— Она пьет какие-нибудь таблетки? — спрашиваю. — Я не замечала.

— Пьет, — отвечает Симон. — Давно. У нее «любимые» есть, но я дополнил. Результат очевиден. Правда, совсем недавно ее опять накрыло.

— Как накрыло?.. — прошу пояснить.

— Впала в депрессивный ступор. Пришлось вводить нейролептик. Но Кэри — умница.

У меня темнеет перед глазами. Я бормочу сквозь зубы, не стараясь выгородиться:

— Это я… Я наехала на нее. Я не знала. Она… мы… короче, бабская хрень. Больше не повторится, даю слово.

— В чем именно выражалась эта «бабская хрень»?

— В том, что она пыталась «лечить» меня. Влезла в мои последние… отношения. Недо-отношения. Токсичные отношения. Я вела себя безмозгло, а она с самого начала старалась убедить меня в этой самой их токсичности. И даже помешать встречаться с ним пыталась, чем очень взбесила. Она столько всего мне говорила — прямо как настоящий психолог. Откуда только силы нашла…

И представить трудно, что я всерьез на нее за все это злилась. Не понимала ее — выходит, видела только верхушку айсберга.

— Кэри — молодец, — подтверждает Херц. — Она все эти годы пыталась работать над собой.

— Ее видео-блоги… — соображаю, — медитации… правильное питание…

А я никогда не спрашивала и до сих пор прибывала бы в полном неведении. Какой все-таки черствой, равнодушной козой она меня считает, раз не посвящала ни во что. Да нет, просто я источник ее депрессий. Что-то во мне ее и отталкивает, но и притягивает тоже, раз за все эти годы она так и не смогла забросить нашу дружбу.

«За вас!.. Хоть мне нельзя…»

Ее тост отдается у меня в голове отголоском из моего сна — и осеняет внезапная догадка:

— Ей нельзя алкоголь!

— Она никогда в жизни его не пробовала, — утверждает Херц.

Рассказываю ему про тот давнишний прогул на Ваннзе и наш с ней «первый раз» — и уточняю по его просьбе: после ей было более, чем плохо и дело чуть-чуть не кончилось скорой.

Затем вспоминаю про красное вино по скайпу на день ее рожденья в позапрошлом году.

— Полагаю, тот ее, ваш «первый раз» преподал ей хороший урок и на день рожденья у нее в бутылке был виноградный сок, — с уверенностью возражает Херц. — Ты и не подозреваешь, какой она прагматик. Она всегда старалась по мере своих возможностей. До сих пор старается.

«Кати, я пытаюсь… я всю жизнь пыталась…»

— Часто у нее бывают приступы?

— Раньше бывали чаще. Тогда она теряла связь с реальностью, не знала, где находится. И когда.

Это трудно слушать спокойно, и я задерживаю дыхание, а затем делают резкий выдох.

— Как же она определяла, в состоянии ли говорить со мной? — спрашиваю.

— Вы часто общаетесь?

— Полагаю, слишком редко.

— Ты ничего не замечала? Ничего, что могло бы показаться тебе эпизодом из прошлого? Или будущего?

— Ее выдуманные воспоминания про Милан… — выдавливаю из себя.

— … — похожи на воображаемое будущее…

— …а непрекращающаяся обида за Миху… моего бывшего мужа…

— … — прошлое, в котором она ментально завязла и от которого за все эти годы так и не сумела избавиться.

А я… сколько раз я подогревала ее расстройство, рассказывала про нас с Михой… каким чудом умолчала про мои после-брачные похождения с ним… разболтала лишь, когда они оборвались… Охренеть, соображаю лихорадочно, сколько подводных камней… как тут справиться… как не навредить…

— Как мне вести себя с ней???.. — вопрошаю абсолютно беспомощно.

— Как обычно. Как ни в чем не бывало. Но с максимальной эмпатией.

— А если снова будет приступ…

— …то ты сразу даешь мне знать. Немедля.

— А если она узнает, что я к тебе приходила?

— Обязательно узнает. От меня, — говорит Херц уверенно и спокойно.

Что ж, тогда и мне надлежит вести себя так же.

Херц дает мне номер своего сотового и просит звонит и писать днем и ночью, если вдруг «что — чего». Если я что-нибудь в чем-нибудь понимаю, то для терапевта это сильно, поскольку не окупаемо никаким гонораром.

— Слушай, — говорю ему, — сейчас это вообще не в счет, но я очень ценю, что тебе нельзя было, как врачу, но ты рассказал мне, что с моей подругой. Хоть я и не заслуживаю, чтобы меня во все это посвящали.

— Еще как заслуживаешь. Ты наш ключик, Кати. Ей повезло, что ты обо всем узнала. И считай, что я тут действовал не просто, как врач, — улыбается Херц.

Значит ли это, что и она для него — не просто пациентка?..

— Не знаю, как мне теперь с ней быть. Можно ее увидеть?

— Конечно. Даже нужно.

— А как?

— Просто приходи к ней — сориентируешься на месте.

— Почему ты не устроил нам очную ставку?

— Не был уверен в исходе эксперимента. И хотел сначала услышать твою версию.

И посмотреть на меня, что я вообще из себя представляю. Не стерва ли. Не крокодил ли в человеческом обличье. Может, его стараниями теперь и сама докажу себе это.

Глоссарик на ГЛАВУ ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТУЮ Не починит никто

шорт вёржн — короткая версия, краткое содержание

Цитадель Шпандау — одна из самых значительных и наиболее хорошо сохранившихся цитаделей эпохи Возрождения в Европе, расположена в северо-западной части Берлина на берегу реки Хафель и является одной из самых известных достопримечательностей района Берлин-Шпандау

конфабуляции — вымысел, принявший форму воспоминаний; рассказы пациентов о будто бы бывших с ними в прошлом событиях, которые в реальности не могли с ними происходить

парамнезия — нарушения и расстройства памяти, выражающиеся в ложных воспоминаниях; может происходить смешение прошлого и настоящего, а также реальных и вымышленных событий

маладаптивный дейдриминг — навязчивые грезы, психологическая концепция, предложенная для описания постоянной интенсивной мыслительной активности, в основном направленной на фантазирование и продумывание разнообразных сюжетов. Постоянные грёзы заменяют человеку обычную жизнь и мешают нормальному межличностному и профессиональному функционированию индивидуума

диссоциативное расстройство личности — психическое расстройство, при котором происходит самоидентификация человека с несколькими личностями

блэк-бокс — черный ящик

нейролептики — психотропные препараты, подавляющие психическую нервную деятельность, эмоциональное состояние и способные устранять проявления психоза