Виктор Кузнецов

БАРАНКА — ХЛЕБ НАСУЩНЫЙ, или ПРОСПЕКТ ШАФАРЕВИЧА

На карте Москвы он не обозначен, нет его и в каталоге столичных улиц. Однако «проспект Шафаревича» знают. В основном — те, кто с тоской пакует вещи. И не надеется на манну небесную за кордоном. Позапрошлой весной побывал среди них и я; тогда-то и дошло до меня, почему мрачное подземелье зовут именем известного математика…

* * *

Санитары заметно пошатываются, но каталки катят весело — вперегонки. Из-под развевающейся простыни на передней высунулись ступни и лодыжки, на второй — рассыпавшиеся седые волосы. Навстречу лихо едущим покойникам две немолодые женщины тяжело катят тележку с огромными кастрюлями неароматно пахнущих щей. Наверху — клиника, где на места умерших уже поступили новые больные…

— Прижмитесь к краю и остановитесь, — крикнул обучающий.

И электропогрузчик, пропахав бетон и асфальт дощатым поддоном и вилами, со скрежетом вылетел на бордюр передним колесом.

— Что вы делаете? Электролит вытечет из аккумуляторов! — взревел обучающий. — Почему жмете на педаль до отказа? И не работаете баранкой?

Подоспевшие ученики столкнули погрузчик с тротуара. Приподняли капот — осмотреть батареи аккумуляторов.

— Ничего, Владимир Федотович. Все в норме.

Из бокового тоннеля на полном ходу выскочил электрокар. И один из сидящих на нем — с большим гаечным ключом в руках — изображал автоматчика: он («та-та-та!») расстрелял толпу у прижатого к бордюру электропогрузчика.

— Что он крикнул? — спросил старший из учеников («дед», как называют его остальные).

— Они же знают, кто собирается здесь, — ответили с разных сторон.

Другие возразили:

— Не думайте так — он не нас расстрелял. Просто играет: детство забыть не может.

— Играет — в палестинского террориста, — сказал «дед». — Или в эсэсовца.

«Деда» зовут Иосиф Айзенштадт. Ему 64 года, он жилист и подтянут: ни живота, ни двойного подбородка. Зато глуховат на правое ухо и всегда просит собеседника перейти налево.

— Слушай, прочитал в «Иерусалимских вестях» о «территориях». И решил на поселение подаваться — там работа есть. Хочешь, в следующий раз принесу газету? — говорит он Юрию Бравицкому, аккуратному красавцу с седеющей шевелюрой.

— А я фотографии принесу, дети прислали из Беэр-Шевы. Они поселились в отеле «Дипломат», — ответил Юрий. — Запомни на всякий случай — может пригодиться.

— А сам-то когда?

— Я пока не спешу. Родители не транспортабельные.

— А кто раньше всех уезжает? — громко спрашивает Иосиф.

— Да я, пожалуй, — отвечает Леонид Перлов. — Паспорта уже получили.

Тоннель между корпусами крупнейшей московской клиники и есть «проспект Шафаревича». Курсы, которые открыл предприимчивый кооператив, зовутся здесь «ульпаном»: почти все, кто учится на водителя электропогрузчика, изучают иврит. Даже в здешнем полумраке стараются они запомнить диковинные буквы-крючочки, оглассовку и новые для себя слова.

— Бевакаша… Ани ломед иврит, — шепчет математик Меерович, загнавший погрузчик на бордюр.

Машина слушается его плохо. В прошлый раз Меерович поломал поддон, вклинив вилы в щель между досками. А потом, не поворачивая головы, сдавал назад, проскочил поворот и чуть не пробил закрытые на засов ворота.

— Слушай, — сказал ему тогда «дед», — зачем тебе этот погрузчик? Ты и без него не пропадешь. Математики там нужны! Лучше язык учи, не трать время! И деньги!

— Нет, Иосиф Еремеевич, работу по моей специальности сразу не найти. Придется поработать вначале где придется.

Под шляпой на голове Мееровича ермолка — кипа. Душой он уже в Израиле. Эпоха галута, как он часто повторяет, кончилась. Еврейской жизни в России больше нет. Поэтому антисемиты, считает Меерович, пусть в грубой и некрасивой форме, но все-таки делают нужное дело.

— Тебе только в общество «Память» вступать, — зло бросил ему Перлов. — Так ведь не примут!

— Вы, Леонид, думайте, что говорите! Уезжать надо всем, пока здесь не началось — вот я о чем! Когда они перейдут от слов к делу, будет поздно, — обиженно ответил математик.

— А ты, Геннадий, чего примкнул к нам? — Иосиф повернулся к Лыкову, невысокому курносому блондину. — У тебя жена еврейка?

— У меня особый случай, — нехотя ответил Геннадий.

— Обрезание сделал? — засмеялись Перлов и Бравицкий.

— Не знаю, что привело сюда уважаемого человека, — Меерович кивнул в сторону Геннадия и обратился к смеющимся: — Но вам, прежде чем хохотать, следовало бы знать, что наша религия не миссионерствует. Это не значит, конечно, что принять иудаизм абсолютно невозможно. Но его нужно впитать в себя, тщательно изучив Танах, Талмуд… Необходимо осознать готовность разделить историческую судьбу еврейства…

— Я, конечно, в религии разбираюсь слабо, — немного невпопад вмешивается Иосиф, — но внешний вид раввина — по сравнению с попом — кажется мне более одухотворенным!

Обучающий, отозвав Мееровича, закрывает теологическую дискуссию, а Иосиф отводит в сторону Лыкова:

— Я не из любопытства спрашиваю, пойми. У меня сын незаконный от русской женщины. Он на фамилии ее мужа — Скворцов. Уеду и, выходит, никогда уже не увижу сына? Не успел в свое время жениться на его матери — посадили меня. На десять лет, понимаешь? Вернулся — трудности большие возникли с жильем, с пропиской в Москве… Что можешь посоветовать, а?.. Кроме сына у меня никого…

— Я вряд ли чем помогу вам, Иосиф Еремеевич. У самого все запуталось — и жилье, и прописка… Мать их!..

— Поехали отсюда ко мне — потолкуем.

— Неудобно как-то.

— Перестань, ей-богу.

После занятий, купив у уличного торговца бутылку водки, Иосиф потащил Лыкова к себе. С ними увязался Бравицкий.

— Мужики, мне тоже охота потрепаться!..

— А я, может быть, не пойду? — грустно отпрашивался Геннадий. — Желудок побаливает и пить совсем неохота!

— Пойдешь! — решительно возразил Бравицкий. — Не зря же говорят, что евреи споили русский народ!

— Охота тебе всякую околесицу повторять. Пошли — посидим, поболтаем. Только мне нельзя много пить — давление скачет.

— Жилье у меня холостяцкое, — сказал Иосиф, распахивая дверь.

Квартира его напоминала школьный спортивный зал. Предложив гостям подтянуться («Кто сколько раз сможет?»), «дед» поплевал на руки, подпрыгнул, ухватился за кольца и застыл, напоминая распятого Иисуса Христа.

Потом уселись за стол.

— Впервые в жизни живу кум королю. Квартиру эту продал за 17 тысяч долларов. Деятель, который купил ее, треть выложил наличными. На сыр, колбаску, селедку, хлеб хватает, — Иосиф вытаскивал тарелочки и свертки из холодильника. — Перед отъездом решил отъесться — сестру двоюродную не хочу пугать своим видом… Ну, давайте, по одной хряпнем, а там — как пойдет.

Бравицкий, чувствовалось, очень рад выпивке. Хотя он и не выглядел алкоголиком, от него постоянно пахло спиртным.

— Наливай, Иосиф, по второй, — торопил он.

Лыков вызвался поджарить яичницу.

— С ветчиной жарь, — распорядился Иосиф, — там небось свининки-то не поесть.

Через полчаса, подцепляя вилкой остывший желток, Юрий в очередной раз повторил:

— Плесни еще в рюмки, Иосиф.

— Водки больше нет, — «дед» перевернул бутылку. — Коньяк будем?

— Не стоит, — попросил Геннадий, но Иосиф все-таки выставил на стол бутылку трехзвездочного.

Захмелевший Бравицкий напоминал подбитую птицу. Красивое лицо резко постарело, в глазах застыли боль и тоска.

— Если думаешь «Ехать — не ехать?», почему с работы ушел? На погрузчика зачем учишься? — спросил его Иосиф.

— В «почтовом ящике» работал. Чтобы бывшую жену с детьми выпустили, уволился. А погрузчик — осенью на овощную базу устроюсь. Хочу и на сварщика поучиться. Федотович говорил: их кооператив открывает еще курсы сантехников и сварщиков.

— Сантехник-сварщик — это вещь! — обрадовался Иосиф. — Чай с баранками обеспечен. Я тоже хочу.

— Подойди завтра к Федотовичу. Даже этот мудак Меерович записался.

— А ты пойдешь?

— Если денег наскребу. Я сейчас на мели. Давай по последней!

— Давай, Юра. Геннадий, допей хоть налитое-то!

Скривившись, Лыков опрокинул в себя рюмку.

— Так как ты, Гена, оказался с нами? — Иосиф протянул Лыкову бутерброд, а Бравицкий положил руку на плечо.

Лыков сбивчиво рассказал запутанную историю. Про комнату в коммуналке на двоих с дочерью… Про многолетние хождения по инстанциям, в итоге которых он добился еще одной комнаты — уже в другой коммуналке… Про соседей, которые по суду отвоевали эту комнату…

Лыков успел там прописаться, но его ордер суд аннулировал. С тех пор он отовсюду «выписан».

— Если умру, — сказал Геннадий, — меня не смогут даже похоронить. Я никто, меня нет! Два года отовсюду одни идиотские отписки. С работы хоть пока не гонят. Но помочь не могут, да и не хотят — всем я успел порядком надоесть…

В отчаянии Лыков отнес копии всех документов в посольства США, Германии, Норвегии и Израиля — с просьбой предоставить убежище. Месяцев через восемь ответили только израильтяне. На Большой Ордынке его принял ответственный чиновник: «Мы репатриируем только евреев, — сказал он. — И на вас, русского по отцу и матери, закон о возвращении, естественно, не распространяется. Но, учитывая исключительность ситуации (вы назвали ее безысходной), наше правительство согласно предоставить вам политическое убежище. Вы, вероятно, не получите от Сохнута „корзину абсорбции“, но проезд до Тель-Авива обеспечим».

— Но, дорогой, тебя с таким паспортом не выпустит московский ОВИР, — удивленно протянул Бравицкий. — Я сам родился и вырос в коммуналке — у Заставы Ильича…

— У меня, — перебил Лыков, — все осложняется тем, что я не коренной москвич. Жена (это ее комната) умерла… А ко мне все цепляются: «Прав на расширение жилплощади у вас, поймите же наконец, нет».

— Слушай, — сказал Иосиф, — в России не добивают лежачих. Русские люди не звери, по себе знаю. Когда сидел…

— Я не говорю, что звери, — возразил Геннадий. — Чиновники у нас нелюди.

— Чиновники везде сволочи. В Израиле, не сомневаюсь, тоже, — ответил Иосиф. А Бравицкий добавил:

— И берут-то тебя, видимо, для пропаганды… Там, дети мои пишут, толпы осаждают российское посольство — назад просятся…

— Геннадий, не думай, что отговариваю тебя ехать с нами. Только в Израиле тебе, по-моему, делать нечего. Из всех нас охотно едет один Меерович. Потому что он правоверный еврей. Ему нужна Стена Плача, нужна Святая Земля.

— Это он мимикрировал, — вставил Бравицкий.

— Что это значит?

— Окраску защитную принял, приспособился.

— Как же тебе помочь, Геннадий?.. Если бы я эту квартиру не продал, тебе бы ее оставил… Давай завтра потолкуем с Леонидом Перловым. Он юрист и мужик, кажется, толковый… А теперь махнем еще по рюмке — из резерва главного командования.

— Иосиф, — спросил Лыков, — ты говорил сегодня, что сидел и немало… За что же?.. Как это получилось?

— …На дверях университета в Уфе объявление: «Татар и велосипедистов не принимаем». Слыхал такую историю?

— А велосипедистов-то за что?

— Вот ты сам себе и ответил!

Иосиф вытащил бутылку портвейна, и вскоре трое пьяных голосов нестройно запели:

— Окрасился месяц багрянцем…


…Назавтра Лыкова в подземелье не оказалось. Улучив минутку, Иосиф отозвал Перлова и рассказал услышанную вчера историю:

— Что можешь посоветовать?

— Прописаться обратно к дочери проблем серьезных не будет — если она сама, конечно, не воспротивится. Но раз уж ему выделили комнату, которая оказалась нереальной к заселению, взамен обязаны предоставить другую. В решение суда, аннулирующее ордер, как правило, вносится такая запись… Это, скажем так, теория. А в реальности все гораздо сложнее — вот Лыков и мучается… Моя очередь, извини.

Перлов уверенно управляет погрузчиком.

— Вам, Леонид, можно доверить даже перевозку хрусталя, — хвалит его Владимир Федотович. — Но учтите: в складских помещениях места всегда мало, проходы узкие… Но отчаиваться не надо никому, навыки придут со временем.

— Осталась всего неделя занятий. Какие уж тут навыки, — уныло отозвался Меерович.

— Приходите чуть пораньше — позанимаюсь с вами индивидуально.

Иосиф остановился у метро позвонить Лыкову — подбодрить и узнать, почему его не было на занятиях.

— Кто спрашивает? — отозвался женский голос.

— Знакомый. А вы его дочь или соседка?

— Дочь.

— Передайте, пожалуйста, что звонит Айзенштадт Иосиф Еремеевич.

— Айзенштадт?! Понятно… — В голосе вибрировал агрессивный вызов.

— Иосиф, Иосиф!.. Марина, положи трубку! (В коммуналке, по-видимому были два аппарата.) Я приболел немного, но завтра буду. Спасибо, что позвонил, — Геннадий закончил разговор.

— Нашел, с кем связаться! — кричала отцу Марина. — Все беды на свете от христопродавцев. Мало они русской кровушки попили?

Иосиф не слышал, что кричала дочка Лыкова, но ему все стало ясно. Он поежился, закурил. В клубах дыма — будто на потускневшей фотографии — перед ним всплыли лагерь в Зубовой Поляне в Мордовии и ссылка в Удерейский район на устье Ангары (тамошние остряки прозвали его Иудейским).

…Мать работала процедурной медсестрой. Как-то в послевоенную зиму соседка привела к ней гадалку:

— Хочешь, она кинет тебе карты?

— Да не верю я в них. Разве что шутки ради.

Тузы, короли и валеты уверенно тянули трефовую даму в казенный дом.

— Посадят тебя, Фаня! Совсем скоро! — ужаснулась гадалка, а мать Иосифа расхохоталась:

— За что?

Через несколько дней на узеньком топчане в кабине электрофореза — с гальваническим воротником на шее — неожиданно умер нестарый еще пациент.

Мать арестовали. Она сгорела в лагере от чахотки. Случилось это в феврале 53-го в Потьме — совсем недалеко от Зубовой Поляны, где месяцем раньше оказался двадцатичетырехлетний Иосиф. А в августе в Москве у него родился сын — Константин Скворцов…


Лыков догнал Иосифа у входа в тоннель:

— Извини, если можешь! Девка моя свихнулась: день и ночь борется с жидомасонами. Журнальчики да газетенки идиотские почитывает, «День» распространяет… Меня иначе как агентом сионизма не называет…

— Тем более — не надо тебе никуда ехать!..

— Как же не ехать?.. Вот смотри: в квартире кроме нашей еще три комнаты — в каждой по одному жильцу. Позавчера ночью один сосед — нестарый еще мужик — умер. Я сам «Скорую» вызвал, но до больницы живым его не довезли… Грех, конечно, но я прямо с утра — в райжилкомитет со всей своей папкой. А мне: «Выписались из квартиры — значит, права на присоединение комнаты умершего у вас нет! Очередники наши по восемь-десять лет ждут!.. И обратная прописка к дочери не поможет — жилплощадь освободилась, когда в квартире не было претендентов!» Заколдованный круг!.. А ты говоришь — не ехать!

— Сейчас подойдем к Леониду!

— Если у покойного нет родственников, придется ждать полгода, — ответил Перлов. — А если есть: как только они вывезут вещи, смело занимай комнату. Даже дверь можешь ломать… Квартирный замок смени сегодня же и дай по ключу всем соседям. А на свой жилкомитет подай в суд. Помочь составить исковое заявление? Нажимай на воссоединение семьи!

…Свидетельства об окончании курсов Владимир Федотович вручал торжественно, вначале отличникам — Перлову и Айзенштадту… Последним, двенадцатым, корочки получал Меерович.

— Я тоже сдал на «хорошо»? — спросил он. — Это, наверное, суммарно — по практике и теории?

Владимир Федотович улыбнулся, поднял руку и объявил:

— Через неделю открываем курсы газоэлектросварщиков. Занятия неподалеку — при бойлерной. Но чтобы не путаться, давайте в первый раз встретимся здесь…

— Деньги когда вносить? — спросил Бравицкий.

— Укомплектуем подгруппы и соберем плату… Заниматься будем через день.

— Ты, Геннадий, держи меня в курсе. Может, помочь чем будет нужно, — сказал Иосиф на прощание.

Дня через три Лыков позвонил ему:

— Зять покойного вывез вещи. Но РЭУ комнату опечатало. Бумажку с печатью приклеили прямо на ключевину… Приезжай ко мне, когда сможешь. Марины, между прочим, нет.

— Сейчас приеду.

Сухонькая старушка на кухне варила щи.

— Сынок, — сказала она Иосифу, — подсоби соседу-то. Ну что за жизнь с взрослой дочкой в одной комнате? Ни раздеться, ни переодеться… Мужик он еще молодой, жениться надо… Да и нам в квартире новые люди ни к чему.

Иосиф осмотрел дверь. Она распахивалась в коридор. Ни отжать, ни выбить ее не получится.

— Что там за замок?

— Накладной. Отсюда открывается ключом, изнутри — рукояткой.

— Выход, думаю, один. Возьми острый топорик, выруби вот так и заселяйся. Леонид же сказал: дело верное. В худшем случае — оштрафуют тебя за испорченную дверь. Тогда уж точно вместе поедем.

По пути к автобусной остановке Геннадий показал Иосифу окно своей будущей комнаты:

— Найди девятый этаж — предпоследний. Вот она — смотрит на глухую стену.

— Там форточка приоткрыта, — рассмотрел дальнозоркий Иосиф. — Ну, бывай. Желаю тебе удачи. — Он втиснулся в переполненный автобус.

— Звони.

Через неделю Иосиф сам позвонил Лыкову. Телефон долго молчал, наконец старушечий голос произнес:

— Але! Кого вам?

— Мне бы Геннадия, бабуся! Я был у вас на днях.

— Сынок! — заволновалась старушка. — Его «Скорая» увезла в больницу. Сердечный приступ…

Соседка назвала Иосифу знакомый номер больницы — той самой, где в подземелье они осваивали электропогрузчик.

— А дверь-то он успел вскрыть?

— Нет. Как тебя проводил тогда, сел в кухне на табуретку, схватился за сердце и упал…

— Юрий, — Иосиф звонил теперь Бравицкому, — срочно нужна твоя помощь.

На чердак они проникли из соседнего подъезда, осмотрели крышу на стороне окна Геннадия. Надежно закрепив капроновый фал, Иосиф отправил Бравицкого вниз:

— Проследи, чтобы веревка проходила строго напротив окна. Не дай Бог в чужую квартиру залезть!

По сигналу снизу Иосиф начал снижаться — ловко и уверенно. И все-таки ему не удалось отпрянуть от окна десятого этажа, откуда вдруг просочилась тоненькая полоска света. «Финиш. Сейчас милицию вызовут», — промелькнуло в его голове, и тревожно забилось сердце. Он невольно всмотрелся в щель между шторами и успокоился: в неярко освещенной комнате голые мужчина и женщина на полу самозабвенно занимались любовью. Все происходящее за окном в безлунной ночи их не касалось. Иосиф подтянул начавшие мешать брюки и повис на уровне девятого этажа. Как ни старался, дотянуться ногами до подоконника не удавалось.

«Чего он так вцепился в фал?» — думал Иосиф про Бравицкого.

«Чего он там застрял?» — думал Бравицкий про Иосифа. И вдруг догадался, что от него требуется. Отступив на два шага, Юрий отпустил веревку, и Иосиф почти мгновенно и бесшумно нырнул в форточку.

Повернув рукоятку, он вдвинул ригель в корпус замка. Теперь дверь держалась лишь на наклеенной бумаге с печатями.

«Завтра после собрания сварщиков навещу Геннадия и сообщу, что вход свободен», — решил Иосиф, вставая на подоконник, вылезая в форточку и спускаясь на землю.

Юрий вызвался в одиночку подняться на крышу и отвязать фал. Иосиф курил, присев на скамейку.

— Я завтра на сварку не приду, — сказал Бравицкий. — У меня денег пока нет.

— Жаль. А я пойду! Сварщик — нужная профессия.


В знакомом тоннеле между корпусами — по «проспекту Шафаревича» — движение не прекращалось. Подвыпивший санитар лихо катил тележку с покойником. Прикрывавшая мертвое тело простыня сбилась — под ней лежал Лыков.

Иосиф вздрогнул, прислонился к стене и почему-то подумал: «Так вот кто из нас первым уехал!»

* * *

Казалось, я навсегда потерял своих героев. Но Юрий Бравицкий вдруг… объявился в Москве. Он нелегально бежал из Израиля: в Хайфе — за трудно заработанные баксы — проник на российский теплоход, в трюме приплыл в Одессу и в одних плавках спрыгнул в открытое море. Вышел на городском пляже — там в условленном месте положили его брюки и рубашку… В московском ОВИРе он порвал свой теудат зеут (израильский паспорт) и теперь, восстанавливая российские документы и прописку в комнате матери, обивает пороги инстанций. А на хлеб зарабатывает за баранкой электропогрузчика на овощной базе (пригодилось!). От него я узнал, что Леонид Перлов, бывший московский адвокат, работает подсобником в одном из супермаркетов Тель-Авива. Иосифа же, несмотря на возраст и незнание языка, приняли в кибуц — у самой ливанской границы…

Отыскались следы и Бориса Мееровича, который каким-то образом попал не в Израиль, а в Штаты. Его (теперь он Барри Майерс, консультант знаменитой фирмы) недавние коллеги встретили в Хаммеровском центре. Расчувствовавшись, он закатил в ресторане гостиницы «Славянская» банкет персон на тридцать. И щедро одарил на нем дирекцию и профком бывшего своего НИИ сигаретами, авторучками и жевательной резинкой…

Загрузка...