В облупленную эпоху

ЯЗЫК СОХРАНИТ

Проза Эппеля дает кровь в жилы. Это ценишь и не забываешь никогда.

Эппель делал то, что полагается: спускался в нижний мир и вынимал из него на поверхность очищенный свет. Дарил. Нищая, облупленная, заросшая травой барачная улица в Останкино превращалась у него в место счастья и битвы. Рассказы «Травяной улицы», которыми Эппель провел нас через свое детство, просились в горло — быть прочитанными вслух. Степень реальности в них и в то же время славной баснословности такова, что приводит эти рассказы на грань гротеска. «Старик Никитин обмыл и вытер коровьи задние ноги, хвост и все прочее, но корова опять обузенилась, и труд пропал.».

Детали вырывают мясо прошлого времени и кладут его ломтями на колени читателю. Язык такой, что хочется сесть за парту и достать тетрадь: «— Скажешь ты или нет? — Да… — Дак не прижимайся! С койки скинешь! — Мирый-мирый, мрадший рейтенант… — Отметелю, Ольга! — Да… — Чего да, глушня чертова? Ну дак со сколькерыми ложилась-то? С восемью ложилась?.. — Куда вы говорите?.. — В жопу под муда! Открой ты ухо здоровое! Со сколькерыми, спрашивают, ложилась уже? — Вы у меня второй, Васирий… Крянусь вам детьми!..»

Нет, такой труд не пропадет. Асар Исаевич Эппель — огромный любимый писатель, подаривший нам «Коричные лавки» Бруно Шульца, «Люблинского штукаря» Исаака Башевиса Зингера, потрясающие рассказы… Поэт Парщиков пятнадцать лет назад велел мне прочитать Бруно Шульца со словами: «Запомни: Эппель сделал его как надо». Шульц оказался совершенно конгениален Эппелю. Что касается «Люблинского штукаря», то характер главного героя этого романа — Кунцнмахера — все время мысленно мной считывался в личности Эппеля. Пусть я ошибался, но это та ошибка, что дорогого стоит. «Молдаванка, Молдаванка, / В перстенечках оборванка, / Сине море нежит ножки, / Солнце нижет белый жемчуг…»

Эппель — писатель, который относится к прозе как к высшему состоянию словесности и тем самым возносит ее к поэзии. Последний большой еврейский писатель России и большой русский писатель, у которого русский язык в приятном долгу, он писал в молодые годы и всю жизнь переводил стихи, последние годы заведовал поэтической рубрикой в журнале «Лехаим». Строгий и непреклонный в литературных делах и оценках человек, с ним было не просто разговаривать. Скупой на похвалы, всегда с поднятой головой, неторопливый, веский — и ничуть не высокомерный, а умный и искрометный… Первое, что я спросил, когда нас познакомили: «А существовала ли в самом деле Травяная улица?» — мне было важно окончательно убедиться в достоверности литературного пространства им созданного. И получил в ответ подробную инструкцию, куда следует на север от Окружной дороги отправиться, чтобы оказаться посреди того самого городского ландшафта, стертого в реальности, но увековеченного в словесности.

Однажды Эппель рассказал историю, которая не стала рассказом. Проворовалась одна жительница Травяной улицы, торговка. ОБХСС забрало ее под следствие. Собрали всем миром — всей улицей деньги для возврата ущерба. И выкупили. «Вот как жили!» — гордо сказал Асар Исаевич. Сам он был жестким во всем, что касалось любых попыток оказать ему помощь. Сдававший от года к году все больше, он был непреклонен и никогда ни на что не жаловался. Заставить его принять помощь было невозможно. Сила характера и требовательность к высокому градусу жизни были следствием его искусства. Это был человек досконально совпадавший с тем, что он делал в словесности. Такого почти не бывает, когда личность есть продукт пера, а перо есть продукт дара и личности. На приеме у британского посла, в то время как другие писатели многословно дарили послу свои книги, Асар Исаевич так и не открыл по своей воле рта и не опустил подбородка.

Эппель был озорным человеком. На прошлом пасхальном седере он встал и, подняв бокал, сказал: «Давно я не был на седере. В этом году решил пойти, потому что в следующем может и не получиться». И после этого он спел на идише босяцкую люблинскую песенку, которой его научила мама.

Словесная и экзистенциальная плоть прозы Эппеля наследует Бабелю. Советская литература, убившая великую русскую литературу и еле-еле отпевшая Бабеля и Платонова, получила мощный апперкот от Эппеля. Глубинные отношения с языком у Эппеля, я уверен от этих двух писателей (это кроме того, что некоторые куски «Конармии» запросто могли быть написаны Платоновым). Катастрофически недооцененный, Эппель наверстает со временем славы, ибо язык сохранит и выпестует, все случится.