В стране марабу

Приключения в Египте

— Еще два дня, господин барон, и мы будем в Каире. Наш учитель географии называл этот город жемчужиной Востока. С каким восторгом рассказывал он о Египте, хотя и не видел его никогда собственными глазами. А я и мечтать не мог о том, что так скоро попаду в Африку. Эти слова произнес юноша лет восемнадцати; подбородок его, покрытый редким пушком, очевидно, еще не был знаком с применением бритвы.

— Если бы вы продолжали заниматься архитектурой, Брем, вы вряд ли когда-нибудь оказались бы здесь. Боюсь, что отец и вся ваша семья все еще огорчены вашим отъездом из мирного Рентендорфа. Наше путешествие по Африке таит в себе много неизвестного, никто не знает, что произойдет с нами в ближайшие же месяцы. В качестве архитектора вы могли бы спокойно провести жизнь за чертежной доской и письменным столом.

— Господин барон, вы не хуже меня знаете, что я не создан для такой тихой жизни. Что знали бы мы об окружающем мире, если бы все люди замыкались в четырех стенах.

Собеседники сидели на палубе барки в тени распущенного паруса. Проплывавшие мимо берега сияли сочной зеленой окраской, пальмовые рощи, могучие ветвистые сикоморы, цветущие поля, в течение тысячелетий обрабатывавшиеся деревянными сохами, непрерывно сменяли друг друга. Это была дельта Нила — один из самых плодородных районов Африки.

Движение на реке было очень оживленным. Многочисленные парусные барки плыли по этой важнейшей торговой магистрали страны. Солнце стояло почти в зените и беспощадно заливало все жаром своих лучей.

Описываемый разговор происходил 3 августа 1847 года. Африка в то время была еще в большей своей части недоступна и неизвестна европейским путешественникам и ученым. Карты африканского континента были покрыты многочисленными белыми пятнами, отмечающими районы, где ни разу еще не ступала нога европейца.

Медленно и плавно катились в широком русле желтые, насыщенные илом воды реки. К берегам приходили на водопой домашние буйволы, на песчаных отмелях сидели стаи белых цапель и пеликанов. Высоко в небе парили крупные коршуны; заметив внизу полуразложившийся труп какого-либо павшего животного, они камнем падали на землю и жадно приступали к трапезе. С громкими криками, отталкивая друг друга крыльями, толпились они у трупа до тех пор, пока от него не оставалась груда обглоданных костей.

Однообразная зелень берегов время от времени сменялась деревней — желтыми глинобитными хижинами феллахов; иногда попадались сверкающие белизной мечети, стройные минареты которых, как иглы, вонзались в голубизну неба.

За несколько дней путешественники устали от многообразия новых ярких впечатлений. Кроме того, Брем снова испытывал сильные головные боли, преследовавшие его после солнечного удара при высадке в Александрии. Юноша пытался уснуть, но., как только он закрывал глаза, перед ним вставал родительский дом, дом пастора в Рентендорфе.

Толчок, треск ломающихся досок и пронзительные крики вывели Брема из полусонного состояния. Барка на полном ходу столкнулась с каким-то другим судном. Брем и барон фон Мюллер бросились на переднюю палубу.

Несколько обнаженных египтян спрыгнули с борта встречного судна, энергичными взмахами поплыли к барке и мгновенно поднялись на нее с разных сторон… Один из пришельцев немедленно встал у руля, остальные с громкими криками наседали на экипаж барки. Впереди выступал рослый египтянин в ярко-красном тюрбане и узкой набедренной повязке: он размахивал правой рукой с зажатым в кулаке металлическим прутом.

Брем и барон, не знавшие местного языка и не понимавшие в чем дело, предположили, что барка подверглась внезапному нападению грабителей.

— На нас напали, барон!

— К оружию! — закричал фон Мюллер.

Кроме них, на барке находилось еще двое европейцев — молодой англичанин и его спутница, тоже молодая красивая француженка. При виде рассвирепевших египтян англичанин попытался было скрыться в каюте, но более храбрая подруга удержала его.

— Смелее, дорогой мой! — крикнула она, схватив англичанина за ворот пиджака, и влепила ему пару увесистых затрещин. После такой встряски англичанин вспомнил о своем рыцарском долге, схватился за оружие и присоединился к обоим немцам.

Переводчик капитана барки, ломая руки, подбежал к европейцам.

— Разбойники, убийцы, нападение! — кричал он во все горло. — Помогите рейсу[1], эффенди[2], иначе мы все погибнем.

Барон вытащил саблю, подскочил к стоявшему у руля обнаженному египтянину и нанес ему сильный удар по голове. С громким всплеском египтянин погрузился в воды Нила. Брем обнажил охотничий нож и бросился на остальных нападавших. Те обратились в бегство, прыгнули в реку, подплыли к своему раненому товарищу, который с трудом держался на воде, и помогли ему добраться до берега, куда к тому времени причалило и их судно.

Экипаж неприятельской барки разразился громкими воинственными криками. Вооружившись ножами и железными прутьями, несколько человек сели в лодку и направились к барке, где находились Брем и барон.

Пассажиры достали из каюты свои ружья и подошли к перилам. Египетский переводчик предупредил нападающих, что если они не повернут сейчас же обратно к берегу, их перестреляют всех до одного. Лишь тогда преследователи вынуждены были отказаться от своих намерений: размахивая кулаками, они поплыли обратно к себе на корабль.

Когда шум и волнение немного улеглись, путешественники поняли, что произошло. При столкновении их барка повредила руль другого корабля, и разгневанные матросы пострадавшего судна хотели заставить капитана барки возместить нанесенный ущерб. Когда хитрый рейс заметил, что европейцы приняли посещение взволнованных матросов мирного речного судна за нападение разбойников, он решил воспользоваться их поддержкой. С помощью хорошо вооруженных пассажиров ловкий рейс избавился от законных и вполне обоснованных претензий своих противников.

Это происшествие послужило для молодого Брема хорошим уроком. Ему было стыдно, что его так легко удалось провести и что он мог убить или ранить ни в чем не повинных людей. Брем решил как можно быстрее изучить язык и ознакомиться с нравами и обычаями местных жителей.

Во время схватки у барона слетела с головы шляпа и упала в реку. Вскоре солнечный удар заставил барона слечь с высокой температурой. Арабский врач, находившийся на барке, сделал ему кровопускание, и барону стало немного легче.

Брем тоже чувствовал себя скверно. Он плохо переносил непривычный климат; приступы лихорадки, сопровождаемые высокой температурой, чередовались с периодами необыкновенной слабости. Собрав последние силы, Брем продолжал ухаживать за бароном. Больные и изнуренные, лежали они оба на палубе в тени парусов, когда 5 августа вдали показались пирамиды; вскоре стали видны и минареты каирских мечетей.

Еще в школьные годы Альфред Брем мечтал побывать в Каире. И вот, наконец, он находится в этом городе. Однако ему так и не удается как следует ознакомиться со всеми его красотами, с пестрой и своеобразной жизнью улиц и площадей! Каира. Совершенно обессиленные лежали Альфред и барон в местной гостинице. За ними ухаживал слуга, был вызван какой-то врач-итальянец. Путешествие началось неудачно, в чужой стране они оказались больными и одинокими.

Альфред мучительно страдал от сильных головных болей. Временами он терял сознание, затем снова пробуждался к действительности, перед мысленным взором его часто проносились знакомые картины недавнего прошлого в родном Рентендорфе.

Он вспоминал свои прогулки с отцом по лесу. Отец, всегда подтянутый, в длиннополом черном сюртуке, носить который обязывало положение пастора в небольшой саксонской деревне Рентендорф. В то время он уже был известным исследователем жизни птиц, к его мнению прислушивались ученые во многих странах. Кое-кто из жителей Рентендорфа считал старого Брема чудаком. Когда пастор совершал далекие прогулки или поездки, чтобы собственными глазами увидеть какую-либо пойманную или убитую птицу, некоторые с сомнением покачивали головами: «Старик, видно, малость рехнулся», — говорили они. Пастора с такими наклонностями в приходе еще не бывало. Но все те, кто ближе знал Христиана Людвига Брема, глубоко уважали его. Обязанности сельского пастора он никогда не приносил в жертву своим любимым занятиям орнитолога и всегда бывал там, где нужны были его совет и помощь. В то же время он был и ревностным ученым. Собственными руками препарировал он всех птиц своей коллекции, многих из которых сам выследил и убил. Старый Брем был выдающимся естествоиспытателем, перу которого принадлежало большое количество работ о различных животных, и в первую очередь о жизни пернатых.

От отца унаследовал Альфред любовь к природе. Ежедневно выходил он с ним в лес, наблюдал за птицами, выслеживал и убивал нужные для коллекции экземпляры. Еще в детстве отец подарил ему ружье, и Альфред рано научился метко стрелять.

Теперь он снова вспомнил юные годы в Рентендорфе. Обычно они отправлялись в лес на рассвете, когда на полях лежал еще утренний туман. Скворцы с глянцевитым отливом оперения и пятнистые черно-белые ибисы встречали их на лугах. В ближнем лесу прокричала сойка, оповещая его обитателей о приближении ранних гостей. Сколько восхитительных часов провел Альфред вместе с отцом в уединенных лесных уголках, куда сквозь густой полог листьев доходили лишь отблески солнечных лучей.

— Сынок, посмотри на этого черного дятла, видишь, как сверкает его красный хохолок? Это самый крупный из живущих в Европе дятлов.

И затем они часами сидели на покрытой мхом земле, прятались за стволами деревьев, изучая привычки и поведение птицы.

Вечерами отец обычно уходил в кабинет, где записывал и обрабатывал свои наблюдения. Этот кабинет в доме почитался как святыня. Здесь старый Брем в окружении коллекции птиц и многочисленных книг писал свои труды, и никто не осмеливался мешать ему в это время. Чучела стройных фламинго и могучих коршунов стояли в кабинете, в коллекции были представлены птицы, обитающие в различных уголках Земного шара. Таинственно выглядывали они из темноты, среди которой выделялся небольшой светлый круг от керосиновой лампы на письменном столе. Даже громадный марабу с большим широким клювом встал, как часовой, в отдаленном углу и угрожающе смотрел на маленького Альфреда, когда тот входил в кабинет. Альфред в детстве очень боялся этого чучела, которое по росту не уступало взрослому мужчине. Частым гостем в детских снах Альфреда была птица-гриф, появлявшаяся в знакомом уже образе марабу и уносившая его из родительского дома в чужие далекие страны. Лететь приходилось над самыми различными ландшафтами. Быстро скрылись из виду коричневые соломенные и красные черепичные крыши домов родной деревни. С головокружительной высоты рассматривал Альфред бесконечные дремучие леса, прорезавшиеся кое-где широкими реками, моря и пустыни, горные хребты и незнакомые, сияющие ярким блеском города. Страшные пропасти казались преддвериями ада, с грохотом обрушивались вниз гигантские водопады, дым извергавшихся вулканов застилал Альфреду глаза.

Все выше и выше оказывался он над землей, которая стала походить на большой глобус в отцовском кабинете. Альфред явственно различал знакомые очертания континентов. Но вскоре произошло несчастье. Оглянувшись, Альфред обнаружил, что он остался один. Огромная птица, поднявшая его на эту высоту, исчезла. Один, совсем один в бесконечном мировом пространстве. Эта мысль молнией сверкнула в его сознании, и в тот же миг Альфред стремглав начал падать в бездонную глубину. С ужасом вскакивал Альфред в постели, просыпался, и долго после этого преследовали его страшные видения.

Альфред и сейчас часто вспоминает громадного марабу из отцовского кабинета. Теперь он сам приехал в страну марабу и лежит здесь больной и одинокий, предоставленный собственной участи. Мысли и образы кружились в его голове. В комнате был удушливый, невыносимо тяжелый воздух. Сильные головные боли по-прежнему мучили Альфреда. Никогда раньше не представлял он себе, что его карьера путешественника, о которой он столько мечтал, начнется так плачевно.

С детства разделяя страстное увлечение отца, Альфред стремился стать исследователем природы и посетить чужие страны. Многочисленные чучела птиц из экзотических стран, заполнявшие кабинет отца, и книги, повествующие о полной приключений и опасностей жизни, рано разбудили воображение молодого Альфреда. Он и сам не мог объяснить, почему потом все же решил посвятить себя архитектуре. Отец настаивал на этом, так как хотел обеспечить сыну надежную специальность, а далее все пошло по определенному руслу.

Неожиданно в жизни молодого Брема произошли большие перемены. Среди многочисленных ученых, исследователей и друзей природы, приезжавших к старому Брему, чтобы ознакомиться с его коллекцией, обменяться мнениями или посоветоваться по какому-нибудь вопросу, оказался однажды весной и прусский барон фон Мюллер. Он приехал, чтобы обсудить план намеченного путешествия в Африку, главной целью которого должно было стать изучение птиц этого континента.

Альфред с жадностью слушал рассказы барона о будущем путешествии. В голове юноши роились тысячи мыслей. Он представлял себе обширные девственные леса загадочного материка с их богатейшей фауной, незнакомые, большей частью еше неизвестные европейцам породы птиц. Многочисленные вопросы Альфреда, поставленные им с полным знанием дела, привлекли внимание приезжего, быстро разгадавшего затаенную мечту восемнадцатилетнего юноши.

— Господин пастор, ваш сын настоящий мужчина, отпустите его со мной, у него все задатки ученого и исследователя, — обратился он к Брему-отцу.

Тот отрицательно покачал головой:

— Пока я могу еще решать, Альфред не поедет в Африку.

В этот момент Текла, юная красивая сестра Альфреда, пригласила собеседников к столу, и разговор прервался. Но в последующие дни Альфред с таким жаром и энергией добивался разрешения у отца, что последний не выдержал и согласился. В конце концов ничего страшного не случится, если сын проведет несколько месяцев в чужой стране, это даже расширит его кругозор. После возвращения он снова займется основным своим делом — архитектурой.

Так Альфред присоединился к барону фон Мюллеру, поехал вместе с ним в Триест, провел несколько дней в Греции, прибыл после девятнадцатидневного путешествия в Александрию, а еще через десять дней оказался в Каире.

Уже два дня находился он в этом городе. Спущенные жалюзи пропускали с улицы запах гниющих отбросов, в комнатах была невыносимая духота. Время приближалось к полудню, солнце находилось почти в зените, стояла немилосердная жара. Итальянский врач, лечивший барона и Брема, должен был прийти только к вечеру, когда жара немного спадет. Альфред лежал на койке в полном изнеможении и не в состоянии был сдвинуться с места.

В это время на улице что-то случилось. Послышались мычание коров, оглушающие крики ослов, какой-то страшный грохот. Пол комнаты закачался, посуда, стоявшая на столе, упала вниз и разбилась, стекла вылетели из окон. На стене перед глазами ошеломленного Брема образовалась глубокая трещина, двери с шумом стали открываться и закрываться, словно их приводили в движение чьи-то невидимые руки. Альфред понял, что он стал свидетелем землетрясения. Мюллер лежал в это время с высокой температурой и в горячечном бреду бормотал что-то бессвязное, беспомощно размахивая руками. Из последних сил Брем попытался подняться и подойти к больному, но в этот момент последовал второй, еще более сильный толчок. Койки качались, как челны на реке, с потолка обваливалась штукатурка, вблизи послышался треск стен. Альфред прикрыл голову руками. Со всех сторон слышались громкие, пронзительные крики. Трещина в стене быстро увеличивалась, рядом с ней появились новые щели. Густая едкая пыль заполнила комнату, стало трудно дышать.

Альфред пытался подойти к барону и вынести его на улицу, но ноги ему не повиновались. Болезнь совсем ослабила его. Беспомощно лежал он на своей койке, переживая страшные минуты в ожидании неминуемой смерти.

Но толчки прекратились так же неожиданно, как и начались. На мгновение все затихло, затем послышались громкие, взволнованные разговоры на улице. В комнату вбежал слуга, сообщивший, что землетрясение закончилось. Крепкое, построенное по европейскому образцу здание гостиницы выдержало испытание, но стоявшие рядом многочисленные хибарки обрушились и погребли под своими развалинами многих жителей города.

Восемнадцать дней не вставал с постели Альфред Брем. Когда же оба путешественника выздоровели, они смогли, наконец, приступить к осмотру Каира и ознакомиться с блеском и нищетой этого города.

Сотни куполов и минаретов бесчисленных мечетей вздымались к вечно голубому небу. Широкие, украшенные пальмами нарядные улицы, застроенные богатыми и красивыми домами с многокрасочной мозаикой, изящной резьбой, искусной скульптурной отделкой фасадов, и лабиринт грязных, узких переулков, заполненных зловонными нечистотами, — таким предстал Каир перед немецкими путешественниками. В то время город насчитывал до трехсот тысяч жителей. Казалось, что здесь представлены все народы мира. Арабские торговцы в цветных тюрбанах, египтяне и турки с красными фесками на головах, закутанные женщины и голые дети, элегантные офицеры в расшитых золотом мундирах и оборванные туземные солдаты, чернокожие негры из Судана, греки, итальянцы и сирийцы, индийские купцы, персидские воины и бедуины. Все это людское месиво кружилось в пестрой суматохе и разливалось широким и неиссякаемым потоком по улицам — один за другим двигались пешеходы, всадники на лошадях, верблюдах и ослах, кареты и носилки.

Оглушенный обилием новых впечатлений, словно пьяный, бродил Альфред по городу. Водоносы, продавцы дынь, сахарного тростника и многих других разнообразнейших вещей беспрерывно мелькали в общей толчее, громко и настойчиво предлагая свои товары. На узких, крытых базарных улочках можно было встретить изделия и драгоценности из любого уголка Африки и Арабского Востока. На базарной площади демонстрировали свое искусство заклинатели змей, многочисленные сказочники и предсказатели привлекали к себе прохожих, вокруг них всегда толпились любопытные зрители и слушатели. На базарных улицах встречалось много женщин, закупавших продукты. Величественные турчанки в ярких широких штанах из тяжелого шелка, в роскошных корсажах и узорных шелковых рубашках; рабыни-негритянки в скромных белых платках; египтянки, замужние в черных, девушки в цветных одеяниях. По установившейся на Востоке традиции лица всех женщин закрыты платками и покрывалами. Альфред охотно посмотрел бы на лица девушек, так как ему много приходилось слышать о красоте восточных женщин. Однажды он набрался храбрости и решил попросить какую-нибудь девушку приподнять свое покрывало. За несколько недель пребывания в Каире он научился немного говорить по-арабски и мог уже привести в исполнение свое намерение.

Перед ларьком резчика по слоновой кости он заметил стройную девушку с длинными иссиня-черными волосами, разглядывавшую выставленные на прилавке изделия. Он решился просить красотку открыть на несколько мгновений свое лицо; как европеец он не находил в этом ничего предосудительного. Подойдя к девушке, Альфред поздоровался с ней и па ломаном арабском языке объяснил, что он хочет получить представление о красоте египетских женщин. Девушка как будто не поняла обращенных к ней слов и с удивлением посмотрела на Альфреда.

Исчерпав весь запас известных ему арабских слов и не зная, как яснее изложить свою просьбу, Альфред слегка коснулся пальцами края свисавшего покрывала, пытаясь таким образом пояснить смысл произнесенной им фразы. Неожиданно девушка стала громко звать на помощь. Находившийся поблизости египетский полицейский обернулся на крик и, выхватив саблю, бросился к молодому немцу.

Альфред понял, что допустил какую-то ошибку и что сейчас не остается ничего лучшего, как спасаться бегством, пока его не постигли большие неприятности. Сопровождаемый громкими криками преследователей, стремглав бросился он в боковой проулочек, по пути опрокинув ларек торговца апельсинами; сотни круглых, золотистых плодов покатились по земле, полицейский споткнулся и с шумом повалился на рассыпавшиеся фрукты. Промчавшись по узеньким переулкам, Альфред выбрался на более многолюдную улицу и благополучно скрылся в толпе.

Когда вечером Альфред рассказал о своем приключении хозяину гостиницы, по национальности греку, тот объяснил, в чем заключались ошибки юноши. Обращение к незнакомой женщине само по себе является грубым нарушением принятых на Востоке правил приличия; прикосновение же к ней рассматривается почти как преступление. Европеец, совершивший убийство в подвластном туркам Египте, передавался в распоряжение консула той страны, подданным которой состоял убийца, и консул сам определял меру наказания. Европеец же, вторгнувшийся в гарем или оскорбивший чужую жену, передавался в распоряжение мужа, который получал право и возможность отомстить за поруганную честь.

Перед путешествием в неизведанные районы Африки Брем и Мюллер решили посетить знаменитые египетские пирамиды. Они отправились к ним в сопровождении слуги и проживавшего в это время в Египте немецкого барона фон Вреде. К заходу солнца путешественники были уже в районе пирамид, разбили на ночь палатку и легли спать на предусмотрительно захваченных из Каира коврах. Перед сном фон Вреде несколько раз выстрелил в воздух из своего ружья, дабы предостеречь грабителей, собиравшихся в районе пирамид и частенько совершавших по ночам нападения на одиноких и безоружных туристов.

Всю ночь Альфред и оба барона по очереди охраняли палатку. Впервые Альфред имел возможность оцепить своеобразную красоту североафриканской пустыни, открывшуюся ему при золотисто-розовом, а позднее при молочно-бледном сиянии луны. Лишь время от времени таинственную тишину нарушали беспокойно всхрапывавшие кони.

Ветра почти не было, еле заметно, мягкими, ласковыми дуновениями юношу обвевали ароматы начинавшей расцветать в эту раннюю осеннюю пору пустыни. Прохладный воздух был напоен сладким запахом цветов. Далеко на севере сияли звезды Большой Медведицы. В том направлении за много сотен километров была Германия.

Вреде, дежуривший в последнюю смену, разбудил их очень рано. Было еще темно, перед палаткой горел костер, на котором грелось кофе. На рассвете начался подъем к пирамидам. Несколько появившихся в поисках заработка арабов предложили путникам свои услуги. Пройдя по довольно крутой и узкой тропе, путешественники оказались у подножия самой большой пирамиды — пирамиды Хеопса. Через четверть часа тяжелого подъема они добрались до ее вершины.

Оттуда открылся прекрасный вид на окружающую местность, залитую первыми лучами восходящего солнца. Сияние утреннего солнца отражалось багряными бликами в водах Нила, вышедшего в это время года далеко за пределы своих берегов. Между переливающимися и искрящимися потоками, подобно островкам в море, возвышались пальмовые рощи и деревни феллахов. Вдали в мягком пологе утреннего тумана светился Каир, величественный, белоснежный, напоминающий сказочные города «Тысячи и одной ночи». По другую сторону пирамиды, там, где у подножия отдыхал загадочный каменный сфинкс, начинались безграничные просторы Сахары, таинственной, чарующей, величественной и страшной.

Стройные арабские девушки, проворные, как газели, принесли на вершину пирамиды глиняные кувшины и предложили разгоряченным после тяжелого подъема европейцам холодную воду. Утолив жажду, путешественники начали спускаться вниз. Альфред Брем и его спутники направились к входу во внутренние помещения пирамиды, находившемуся футах в сорока выше уровня земли. Спуск оказался значительно труднее, чем подъем, и требовал от туристов непрерывного напряжения, так как при малейшей оплошности можно было кубарем скатиться по крутому склону. Спустившись вниз, путники решили немного отдохнуть.

Перед входом во внутренние помещения пирамиды находилась небольшая площадка. Когда Альфред захотел присесть на ступеньку, один из сопровождавших группу арабов резко оттолкнул его в сторону и жестами обратил его внимание на отвратительное существо длиной около десяти сантиметров с большим изогнутым хвостом, оканчивающимся острым жалом. Если бы араб не предупредил Альфреда, тот дорого заплатил бы за свою невнимательность: Альфред чуть не уселся на одного из самых опасных скорпионов, часто встречающихся в этих местах. Чрезвычайно болезненный укол ядовитого жала этих скорпионов может вызвать даже смертельный исход.

Каблуками своей крепкой обуви Альфред растоптал скорпиона. С тех пор он взял за правило внимательно осматривать место, на котором он захочет отдохнуть. Многое предстояло еще узнать, прежде чем он мог бы во всеоружии встретить опасности, таившиеся в этой чужой и непонятной стране.

Не всегда поверхность пирамид была покрыта ступенями для более удобного подъема. Первоначально эти гигантские сооружения были облицованы черным или белым мрамором, однако в течение тысячелетий люди постепенно растащили эти дорогие материалы.

Отдохнув и позавтракав захваченными из дому продуктами, путешественники двинулись в глубь пирамиды по длинному и узкому проходу. Почти все время приходилось довольно круто спускаться вниз, полированный гранит на стенах отражал свет факелов в руках сопровождавших группу арабов. В нос ударил отвратительный острый запах испражнений тысяч летучих мышей, обитавших в темных проходах пирамиды. Встревоженные светом, кружились они над головами людей. Чем дальше углублялись путешественники внутрь пирамиды, тем тяжелее становился путь. Казалось, что столетиями воздух здесь оставался неподвижным. Шаги пришельцев поднимали с пола густую мелкую пыль, проникавшую в легкие и затруднявшую дыхание. Европейцы с трудом удерживали равновесие на гладком пока* том полу, хотя в нем и были выдолблены кое-где маленькие ложбинки. Наклонный проход перешел в горизонтальный, вскоре начавший подниматься в гору. В конце концов путники попали в знаменитую королевскую комнату. В середине ее стоял саркофаг из полированного красного гранита, где в свое время находилась мумия фараона Хеопса.

— Прошло более трех тысяч лет с тех пор, как этот египетский владыка был принесен в пирамиду, — сказал фон Вреде. — О нем известно только то, что он является представителем четвертой династии египетских фараонов и что он успешно отстоял Египет от нападения бедуинов с Синайского полуострова. В его честь воздвигнута крупнейшая из всех известных нам пирамид. Она выше знаменитого Страсбургского собора.

— Когда мы были на вершине, — ответил Альфред, — мы стояли на маленькой площадке. В первоначальном виде пирамида должна была заканчиваться острым шпилем. Я слышал, что поверхность ее была облицована полированным мрамором.

— Да, высота пирамиды достигала когда-то ста пятидесяти метров, а теперь она не более ста тридцати семи метров. Пирамида утратила высоту в связи с тем, что с нее срывали облицовку и драгоценные материалы. Кроме всего прочего, следует иметь в виду, что основание пирамиды в период ее строительства находилось на тридцать-сорок метров ниже нынешнего уровня — верхние слои песка принесены ветрами на протяжении нескольких тысячелетий.

В разговор вступил и фон Мюллер, но мелкая пыль вынуждала его часто останавливаться и откашливаться.

— Почти невозможно представить себе, какое огромное количество тяжелых камней нужно было сюда доставить — и к тому же примитивными средствами, какими владели люди в те далекие времена. Конечно, Страсбургский собор грандиозное сооружение, однако он и в сравнение не идет с размерами этой пирамиды. Пирамиды — единственное в своем роде произведение архитектуры, а мы знаем в Египте около семидесяти таких сооружений, крупнейшее из которых пирамида Хеопса.

— Рабочая сила в те времена была чрезвычайно дешевой, — продолжал Мюллер. — Рабов привозили из всех частей Африки — негров из Судана, нубийцев, эфиопов, бедуинов, военнопленных из ближневосточных стран, даже иногда и европейцев из средиземноморских стран. Рабы трудились здесь до конца своих дней и обходились казне в стоимость скудного питания. Нельзя даже примерно сосчитать, сколько тысяч и десятков тысяч людей погибло от голода и истощения во время строительства пирамиды. В те времена пирамиды являли собой великолепное зрелище. К. ним вели широкие, хорошо вымощенные дороги, сфинксы украшались разноцветными драгоценными камнями и золотом. Завоевав эту страну, римляне тоже широко использовали труд рабов, теперь уже для разрушения и разграбления пирамид. С тех пор пирамиды все более и более приходят в упадок, склепы и залы в них вскрыты и разграблены. Когда позднее Египет стали посещать туристы из Европы и местные жители поняли, как велик спрос на мумии, на искусно выполненные древние изображения священного скарабея, на дощечки с иероглифами и свертки пергамента, подверглись разграблению последние сохранившиеся еще остатки памятников старины. Так были потеряны для человечества уникальные произведения искусства, которые могли бы многое поведать о давно прошедших временах.

— Господин барон, мне уже несколько раз предлагали купить арабские пергаменты, каменные изображения священного жука и старинные египетские монеты, — обратился Альфред к фон Вреде, — но у меня не было при себе достаточного количества денег, чтобы купить эти вещи по цене, назначенной продавцами.

— Хорошо, что вы не попались в эту ловушку, — рассмеялся фон Вреде. — Все эти вещи изготовляются местными жителями и выдаются наивным путешественникам за древности. Пергамент покрывают пятнами кофе, чтобы он выглядел достаточно старым, монеты и скарабеи из камня также изготовляются специально для доверчивых туристов. Однако пора двигаться дальше, мы ведь еще не видели комнату царицы.

Эта комната находилась несколько ниже первой и мало отличалась от комнаты фараона Хеопса. Дальше были еще две комнаты, к которым нужно было спускаться по лестнице, но к тому времени путешественники так устали от жары и пыли, что предпочли прекратить дальнейший осмотр и как можно быстрее вырваться наружу. Там их встретили арабские торговцы, наперебой предлагавшие различные изделия, подделанные под старину и выдававшиеся ими за подлинные.

— Если вы захотите приобрести на память две-три хорошенькие безделушки, — предупредил фон Вреде, — давайте торговцам десятую часть запрашиваемой цены, вы увидите, что они и этому будут рады. Они пытаются ошеломить баснословно высокими ценами туристов, незнакомых со страной.

Альфред приобрел красивого зеленого скарабея, очень похожего на те подлинные старинные изделия из камня, которые можно увидеть в любом музее, где есть раздел древнего Египта.

К вечеру Брем и Мюллер вернулись в Каир, откуда через несколько дней должно было начаться первое их путешествие в глубинные районы Африки.