В твой гроб или в мой?

Глава 1

ОБРИ



Мы все умрем.

Возможно, я сказала это вслух, а, возможно и нет. В момент, когда мои розовые наманикюренные ногти впиваются в подлокотники кресла, я, широко раскрытыми глазами, смотрю на крошечную дверь перед собой. Светлые пряди волос падают мне на лицо, я почти вдыхаю их, но слишком напугана, чтобы их смахнуть. Ревут сигналы тревоги, и пилоты кричат уже добрых три минуты.

Что касается меня? Я дышу по технике «квадрат»⁷, как будто от этого зависит моя жизнь, и чертовски жалею, что выбрала самолет, прозванный мусорной пандой.⁸ Почему я согласилась на это?

Несколько часов назад я восхищалась тем, как это было мило. Милый маленький самолетик, который был просто очарователен, но нет, это енот. Такой милый и пушистый, но мусор — его единственная цель в жизни, и теперь я мчусь навстречу катастрофе, которая вот-вот произойдет.

Если бы я только заметила клейкую ленту. Если бы я только заметила много других вещей. Предполагалось, что я буду в безопасности на земле, на Таити, делать фотографии с Чедом. Но, конечно, из задницы маленького самолета, на который я наивно села, валит дым и я одинока.

Я совершила ошибку.

Двигатель издает странный скрежещущий звук, и я взвизгиваю, отпуская подлокотник, чтобы схватить телефон. Слезы наворачиваются на глаза, затрудняя зрение, когда я печатаю «Я люблю тебя» бабушке. Я вскрикиваю, когда что-то попадает мне в глаз и телефон падает на пол. Черт возьми.

Кряхтя, наклоняюсь и пытаюсь схватить его, прежде чем понимаю, что надо мной болтается долбаная кислородная маска. Смотрю на эту штуку в полной панике. Почему я никогда не обращала внимания на то, как ей правильно пользоваться?

Все будет хорошо. Все будет хорошо.

Это очень нехорошо.

Мои руки дрожат, когда я хватаю маску, свисающую с потолка, и грубо натягиваю на лицо. Я вдыхаю свежий аромат занавески для душа и смотрю в окно. Каждая клеточка моего тела леденеет. Это… это огонь? Я почти уверена, что его там быть не должно. Я тяжело вздыхаю.

Худший день в моей жизни.

— Пожалуйста, пожалуйста! Я просто хочу выйти из самолета. Я не готова умирать, — молюсь я, чтобы бог, который меня слышит, был открыт для переговоров.

Слезы текут из моих и без того красных и опухших глаз. В миллионный раз за последние двенадцать часов я начинаю обдумывать свой жизненный выбор.

Ошибка номер один: доверять мужчине, который злится на продавцов, когда его любимых товаров нет в наличии.

Ошибка номер два: сказать «да» мужчине, который считает вполне приемлемым трахаться не с одним, а с двумя людьми одновременно, за два месяца до нашей свадьбы.

Ошибка номер три: позволить моей лучшей подруге Бернадетт уговорить меня обменять билет на Таити на поездку в Румынию в один конец, хотя я никогда не путешествовала одна.

Самолет трясет, и я кричу, звук приглушается маской. Зажмуриваю глаза, мое хриплое дыхание — единственное, что я слышу сквозь рев в ушах, прежде чем самолет резко останавливается. Кровь приливает, пульсируя в моем черепе. Проходит секунда, две, прежде чем адреналин бьет ключом, доводя меня до перегрузки. Пальцы дрожат, но мне удается расстегнуть ремень и встать.

Покинуть самолет. Покинуть самолет. ПОКИНУТЬ гребаный самолет. Мантра повторяется в моей голове.

Головокружение захлестывает меня из-за того, что я слишком быстро встаю. Тру глаза, трясу головой, чтобы прояснить ее, как раз в тот момент, когда сильные руки обхватывают меня за талию. Я инстинктивно кричу.

— Мадам! Мадам! Вы в безопасности, — кричит мужской голос мне в ухо. — Просто дышите, мадам.

Открыв глаза, я смотрю вниз на свои руки, которые сжимают очень растерянного бортпроводника, и не могу унять дрожь.

Он замирает, прежде чем неловко похлопать меня по плечу, и я не выдерживаю, испытывая больше эмоций, чем за последние месяцы. Я заключаю его в объятия, цепляясь за него изо всех сил.

— Я жива.

— Мадам, — мягкий, но строгий голос выводит меня из состояния нервного срыва, и мои рыдания переходят в икоту.

Я отстраняюсь, с тревогой глядя на его белую рубашку. Тушь и слезы покрывают ее.

— Боже мой! Мне так жаль! — не раздумывая, я ринулась действовать, протирая руками его грудь, чтобы попытаться очистить это. — Мне очень, очень жаль.

Мой взгляд отрывается от беспорядка, устроенного мной на его рубашке, и я вижу его широко раскрытые от страха глаза. Не уверена, то ли это из-за того, что я прикасаюсь к нему, то ли он боится, что я подам в суд на самолет смерти.

Он быстро приходит в себя, его губы растягиваются в легкой улыбке.

— Все в порядке, да? У нас есть такси, которое ждет вас и отвезет туда, куда вы пожелаете, чтобы избежать неудобств, — говорит он, указывая на боковую дверь, ведущую на взлетно-посадочную полосу аэропорта.

Я пытаюсь выйти, но через несколько минут узнаю, что они потеряли мой багаж! Это настоящий кошмар. Все, что у меня есть — это сумка и ручная кладь, в которой моя пижама, тапочки, косметика и зубная щетка на случай задержки. Дурацкий самолет.

Час спустя я опускаюсь на заднее сиденье такси, а за окном падают снежинки. Румынская сельская местность спокойна и умиротворена. Полная противоположность моим чувствам. Я тяжело вздыхаю, пытаясь успокоиться.

Что мне делать?

Годами я мирилась с дерьмом Чеда: студенческими вечеринками, таблетками, выручала его из тюрьмы больше раз, чем могла сосчитать. И все это благодаря обещанию, что он возьмет себя в руки. Но он этого не сделал.

Слезы снова подступают, и я морщусь, протирая глаза. Плакать глупо. Мужчины глупы.

Я откидываю голову на подголовник и смотрю в пространство. Как я могла это не предвидеть?

Телефон вибрирует, и я делаю глубокий вдох, готовясь к бесконечным вопросам и полному игнорированию границ, которые мне предстоит вынести. Но ни один хэштег или грандиозный жест не поможет ему исправить то, что он натворил.

Внезапно я пожалела, что у моего телефонного провайдера нет международного обслуживания.

Я провожу пальцем по экрану, чтобы ответить на звонок, не в силах скрывать раздражение в своем голосе.

— Мам. Я действительно сейчас не могу справиться с чем-то еще.

— Обри, милая, мужчины иногда совершают подобные поступки, лучше просто смотреть на это сквозь пальцы. В конце концов, они приходят в себя. Так вот, твой отец говорит, что у него был серьезный разговор с Чедом, и он хочет, чтобы ты вернулась домой…

Гребаная. Мужская. Солидарность.

— Мама, — стону я.

Какой смысл вообще говорить ей об этом? Типа: «Привет, мам. Сегодня я чуть не попала в авиакатастрофу». Ее ответом, вероятно, был бы вопрос, хочу ли я белые или кремовые открытки для наших свадебных приглашений. Вот насколько, похоже, родители озабочены моей жизнью в данный момент.

— Он говорит, что сожалеет.

— Мам, он трахал Брэда в задницу, пока Эшли каталась верхом на его лице.

Она тяжело вздыхает, и не из-за того, что сделал Чед. Это была бы не Эмма Таунсенд. Моя мама предпочла бы, чтобы я никогда не упоминала о том, что он сделал, потому что иначе это станет реальностью, а у нас такого быть не может. Это разрушило бы идеальный образ, который она все время пытается создать.

— Он говорит, что сожалеет.

— Не нужно быть грубой, — она снова вздыхает, — просто вернись домой, и мы сможем со всем разобраться. Мы просто хотим…

— Я очень сомневаюсь, что серьезный разговор что-то изменит. Я закончила, и мне жаль, что ты не получишь того, чего всегда хотела.

— Обри Линн Таунсенд, что на тебя нашло? Это неправда. Мы просто хотим для тебя самого лучшего.

— Лучшего для меня? — я усмехаюсь. — Ты просто хочешь, чтобы я вышла за него замуж, чтобы вы с папой могли получить то, о чем всегда мечтали. Слияние.

Мой отец и его деловой партнер Итан Хокинс разрабатывали план развития компании столько, сколько я себя помню. Условие состоит в том, что я выйду замуж за Чеда и произведу крошечных наследников их многомиллионной империи.

По сути, это брак по расчету со всей утонченностью современной сказки. В результате Чед использовал меня, чтобы получить известность и славу, в то время как мой отец использовал возможность получить равные доли в компании. Все живут долго и счастливо. Кроме меня.

Измена, к несчастью для них всех, была для меня крайней чертой, и Чед перепрыгнул через эту сучку, как золотой призер Олимпийских игр.

Я смотрю в окно на проплывающий мимо заснеженный лес только для того, чтобы обнаружить в отражении свой свирепый взгляд.

— Мам, я не выйду за него замуж.

— Где ты?

Если я скажу ей, где я, завтра они пришлют сюда самолет и попытаются уговорить меня принять его обратно.

Качая головой, я делаю ободряющий вдох.

— Я перезвоню через несколько дней. Пока.

Прерывисто дыша, я вешаю трубку и бросаю телефон на колени. Моя грудь сжимается от боли и предательства в равной степени. Я не должна удивляться, что они не поддерживают мое решение уйти от него. Никто дома не поддержит. Он золотой мальчик, Чед Хокинс. Все его любят.

Мало кто знает, что он эгоистичный мудак, и это никогда не изменится, по крайней мере, для меня.

Мне нужно отвлечься, я открываю Instagram и просматриваю сотни сообщений, все с наилучшими пожеланиями в день моей предстоящей свадьбы. В животе все сжимается. Это катастрофа. Я понятия не имею, как мне это разгрести. Что я могу сказать? Шутка, мы не собираемся жениться, ха-ха. Или: Мужчины — мудаки! Хотите увидеть замок?

Это не имеет значения. Как только мы удаляемся от аэропорта и сети Wi-Fi, мой интернет вырубается, оставляя меня без полосок связи. Я быстро сбрасываю настройки сети на телефоне, но он все еще показывает «роуминг». Черт. Может, это и к лучшему. Я не смогу обреченно прокручивать свою разваливающуюся на части жизнь.

Я идиотка. Наши жизни так переплелись, что невозможно сказать, где заканчивается его, и начинается моя. Я думала, он хочет того же, чего и я. Думала, что он любит меня. Я думала что в конце концов, у нас будут милые херувимчики, и мы будем путешествовать по миру.

Слезы текут по лицу, а рыдания сотрясают мое тело.

— Мадам? — окликает водитель.

Я поднимаю глаза и вижу, что кончики его пальцев сжимают белый носовой платок.

— Ох. Спасибо, — я вытираю слезы со щек и сморкаюсь в чистый уголок платка, громко шмыгая носом. — Извините, — говорю я, пытаясь вернуть его, но он качает головой, улыбаясь в зеркало заднего вида.

— Оставьте его себе.

Может быть, рыцарство еще не умерло. Или, хотя бы, обычная порядочность. Или, возможно, он просто не хочет возвращать свой покрытый соплями носовой платок.

Почти час спустя мое сердце замирает где-то в горле, когда машина сворачивает за поворот, и в поле зрения появляется замок Цепеш. Вау. Мы пересекаем мост и проезжаем под арочными железными воротами, ведущими в замок.

Фотографии, присланные Бернадетт, не передают его величия. Я на мгновение ошеломлена его внушительными размерами. Здесь темно и пугающе, темно-серые стены этого места почти черные на фоне свежевыпавшего снега. Замок расположен на краю утеса, откуда открывается вид на сельскую местность. Он элегантный и готический. Я, поспешно схватив свой телефон и установив нужный фильтр, отчаянно пытаюсь запечатлеть его красоту.

— Вы уверены, что у вас есть бронирование здесь? — спрашивает водитель с беспокойством. — Я никогда не слышал об этом месте… Неважно, ворота открываются.

Он проезжает длинную подъездную аллею и сворачивает на что-то похожее на кольцевую для карет. Он паркуется перед шикарным входом со стороны замка, прежде чем поспешить открыть мою дверь.

Я вылезаю и оборачиваюсь, пытаясь увидеть все сразу. О, это великолепно. Особенно с гигантскими, пышными вечнозелеными деревьями, разбросанными за ним. Я пытаюсь сосчитать все башенки, но безуспешно. Все окна имеют стрельчатые арки, типичные для готических времен, в которые они были возведены. Захватывающе.

— Большое вам спасибо, — искренне говорю я.

Едва успеваю поблагодарить водителя, когда понимаю, что он уже вернулся в такси. Его глаза расширяются, когда он наклоняет голову и уносится прочь, как летучая мышь из ада.

Оставшись одна, я позволяю себе по-настоящему, осознать, где я нахожусь. И делаю снимки леса с замком на заднем плане. Идет снег, но он не сильный, просто легкая россыпь. Она покрывает деревья и усеивает каменную мостовую, ведущую вверх по лестнице ко входу в замок. Это не то, что я планировала, но, возможно, это будет именно то, что мне нужно.

Вдыхая свежий воздух, я закрываю глаза, наслаждаясь ощущением снега на своих щеках.

Когда я открываю их, в дверях стоит старик и смотрит на меня так, словно я только что ступила на его призовую лужайку. Он выглядел бы уместно в доме престарелых, учитывая, что темно-синее шелковое платье, которое на нем надето, ниспадает с плеч, а его редкие седые волосы развеваются на ветру.

— Чего вы хотите? — его слова сопровождает сварливый европейский акцент, и я моргаю от враждебности в его голосе. Его глаза скользят по мне, а губы кривятся.

Я смотрю на свой наряд. Черные леггинсы, бирюзовая водолазка, розовое пальто от Дольче и Габбана и угги. Почему этот парень смотрит на меня так, будто я выгляжу нелепо, когда он, буквально, в халате?

— Привет, возможно, я приехала немного раньше, но у меня есть бронь, — говорю я, улыбаясь.

Он оглядывается через плечо на замок, и когда его взгляд снова возвращается ко мне, клянусь, в его глазах нет ничего, кроме отвращения.

— Бронь?

— Да, — уклоняюсь я, застигнутая врасплох его недружелюбием. Обычно в отелях вежливое обслуживание, а не старики, которые выглядят так, будто вот-вот пригрозят кулаком уличному хулигану. — Извините, если бы вы могли просто сказать мне, где зарегистрироваться…

— Дойл, — рявкает он и, развернувшись на каблуках, исчезает в замке.

Что за…?

Полагаю, это намек последовать за ним?

Вот черт.