10 ЛЕЙТЕНАНТ АЛЕКСЕЙ КУПРЕЙЧИК

У лейтенанта Купрейчика имелся свой отсчет военного времени. Он начался не с той минуты, когда он вместо свадебного стола стремился быстрее попасть к месту службы, и даже не с той памятной перестрелки с немецкими диверсантами, когда он был ранен, кстати, Алексей даже сейчас, вспоминая тот эпизод, относил его к обычной милицейской операции по ликвидации вооруженных преступников, и не с того времени, когда волею судьбы он совсем неожиданно для себя впервые надел форму командира Красной Армии. Для него война по-настоящему началась с того момента, когда полк, в который Купрейчик был зачислен, попал под налет фашистских самолетов.

До этого у него представление о действиях войскового подразделения было связано с четкостью, упорством, хладнокровием даже перед лицом смерти.

И когда он, стоя рядом со своим командиром майором Мироновым, увидел, как в ярко-голубом небе не спеша и плавно разворачивались немецкие самолеты, им овладело любопытство. Он, конечно, понимал, что сейчас эти самолеты принесут смерть многим красноармейцам и командирам, но все это будет в справедливом бою, где обе стороны будут нести потери.

Но все получилось совершенно иначе. Три или четыре самолета отделились от группы и начали бомбить спешно готовившихся к бою зенитчиков. А остальные один за другим атаковали колонны полка. Первый бомбардировщик с пронзительным воем стремительно пошел вниз. Купрейчику показалось, что самолет падает прямо на него, но он почему-то продолжал стоять, словно не веря, что вот этот растущий прямо на глазах самолет, в чьем призрачном решетчато округлом носу он четко увидел две головы в темных шлемофонах, может убить его... От брюха самолета оторвались несколько черных капель. Это же бомбы!.. А самолет, будто присев, круто начал уходить ввысь. А к земле продолжал нестись раздирающий слух и душу нестерпимый вой. Это так же, как и самолеты, выли бомбы. И неизвестно, чем кончилось бы для Купрейчика это созерцание приближающейся к земле смерти, если бы не майор Миронов, который сбил Алексея с ног:

— Ложись, дурак, это же бомбы!

Только Алексей упал на теплую траву, как невдалеке вздыбилась земля и страшный грохот ударил по ушам. Но этот первый удар не испугал лейтенанта. Он даже успел обидеться на майора за столь нелестный эпитет и грубое обращение с ним. Он посмотрел на небо и увидел, что вдогонку за уже упавшими бомбами падают еще и еще. Вокруг загрохотало с такой ужасающей силой, и Алексей почувствовал, что он проваливается в какую-то бездну. Противный, высокий, постоянно повторяющийся визг самолетов и бомб, страшной силы взрывы, запах горелого, земляные тучи, висевшие вверху и стоявшие по сторонам, сеяли среди людей панику и страх. Алексею тоже захотелось вскочить на ноги и бежать, что-то кричать. Он даже попытался приподняться, но сильный порыв горячего воздуха отшвырнул его ближе к деревьям. Он оказался в небольшой яме и увидел над собой листву — это упали срубленные осколками ветви.

Алексею показалось, что эти тоненькие ветви могут спасти его, уберечь от страшных разрывов бомб, и он потянул их на себя, стараясь укрыть ими голову и тело. Трудно сказать, сколько продолжался налет. Когда неожиданно прекратились вой и свист, Алексей осторожно встал. Вокруг него стояли черные от копоти и земли деревья, многие были без листвы и ветвей.

Купрейчик стал чистить одежду. Сейчас трудно было узнать ту новенькую, с хрустящей портупеей форму, в которую он был одет с утра. Потом он посмотрел на поле, где недавно шли полковые колонны.

Многое пришлось испытать после того дня лейтенанту, но то, что он увидел в тот памятный день, запомнил навсегда.

На сколько хватало глаз чернели дымившиеся остатки техники, между металлическими ребрами кое-где метались языки пламени. Стоял терпкий, сладковато-противный запах тола, жженного металла, и такая была тишина вокруг, что даже в ушах заломило. «Неужели все погибли, неужели никого не осталось в живых?» — думал Алексей, оглядываясь. Но вот из леса стали появляться люди. По одному, по два, маленькими группами. Где-то недалеко зарокотал двигатель автомашины, а еще через минуту лейтенант увидел, как от черных деревьев отделились две сорокапятимиллиметровые пушки. Послышались чьи-то команды, людей становилось все больше и больше. Одни из них начали отыскивать и помогать раненым, другие — относить к опушке леса убитых, третьи — возиться с техникой.

К Купрейчику подбежал молоденький красноармеец:

— Товарищ лейтенант, я спрятал в лесу грузовик со снарядами, но в том месте низина, и машина забуксовала. Прикажите оказать помощь.

«Наверное, шум мотора этого грузовика только что слышал, — подумал Купрейчик, — а почему он ко мне обращается? А, он обратился к первому попавшемуся командиру».

Мысли текли как-то вяло, и Купрейчик с трудом заставил себя действовать. Остановил проходившую мимо группу бойцов и приказал им вытащить забуксовавшую машину. Затем начал искать командование полка.

К счастью, командир полка и многие офицеры штаба не пострадали. Срочно начали проводить перегруппировку полка и к вечеру тронулись в путь.

Вот с того дня и начал молодой лейтенант Красной Армии Алексей Купрейчик отсчет своего военного времени.

Были бои, не раз дрался он с немцами плечом к плечу со своими товарищами. И в окружении познал всю тяжесть унизительного отступления. В пути они потеряли друзей и товарищей, но их ряды пополнялись новыми, отбиваясь от врага, прорывая кольца блокады, стремились они на восток, к передовой.

Остатки полка наконец с боем прорвались чуть южнее реки Шоши и вышли в расположение 16-й армии.

Это было тяжелейшее время. Гитлеровские войска рвались к Москве.

Все годные по состоянию здоровья красноармейцы и командиры, вышедшие из окружения, вливались в части, занявшие оборону в районе Клина. «Окруженцы» сражались стойко, словно хотели наверстать упущенное.

Купрейчик был назначен командиром взвода. Начались тяжелые кровопролитные и изнурительные бои.

Здесь же под Москвой Купрейчик увидел на глазах своих товарищей первые слезы радости.

В ходе контрнаступления, начатого 6 декабря 1941 года, немецко-фашистским армиям впервые было нанесено сокрушительное поражение. Более одиннадцати тысяч населенных пунктов, в том числе свыше шестидесяти городов, радостно встречали Красную Армию. Московская и Тульская области были полностью освобождены от захватчиков. О них теперь напоминали лишь только сгоревшие танки и автомашины, разбитые пушки. Весь этот теперь уже металлолом так же, как и тысячи вражеских трупов, постепенно заметало снегом.

Наши войска приостановили движение и теперь поглубже закапывались в землю, чтобы перейти к обороне и пополнить сильно порядевшие ряды дивизий, полков и батальонов.

Во взводе, которым командовал Купрейчик, осталось только четырнадцать человек, и когда его вызвали к комбату, он решил, что речь пойдет о пополнении.

Но его почему-то откомандировали в резерв армии.

Оказалось, что кто-то из кадровиков в поисках нужных кандидатур, перебирая личные дела командиров, обратил внимание, что еще в первые дни войны лейтенант находился в штатах полковой разведки, а до войны был оперативным работником уголовного розыска, и сразу же доложил об этом начальству.

Купрейчику предложили остаться в дивизионной разведке, но лейтенант упрямо настаивал о направлении его только на передовую. И когда полковник, к которому привели для беседы Купрейчика, спросил, почему он рвется туда, лейтенант ответил:

— Товарищ полковник, у меня жена медсестра и наверняка на передовой. Прошу вас не отказать в моей просьбе!

Полковник понял Алексея. Он был направлен в другой полк.

К новому месту службы Купрейчик ехал поездом.

Промерзший и насквозь продуваемый студеным ветром вагон сильно болтало, ехавшие вместе с ним красноармейцы закрывали дверь, но она после очередного толчка снова открывалась, и в вагон врывалась вьюга.

Воспоминания о Надежде разбередили душу Алексея. И здесь, в этом качающемся холодном вагоне, стараясь поплотнее закутаться в шинель, он не переставая думал о ней: «Где она? Жива ли?» Алексей, после выхода через линию фронта, уже дважды обращался в соответствующие инстанции с просьбой сообщить адрес жены. Но ответов еще не получил. От этого его тревога была еще сильнее.

Неожиданно поезд замедлил ход, лязгнул буферами и стал. Красноармейцы открыли дверь, и по их голосам Купрейчик понял, что это станция. Сидевший недалеко от него младший лейтенант встал, растер затекшие ноги, достал из вещмешка котелок и сказал:

— Товарищ лейтенант, я хочу попытаться кипятку раздобыть, давайте котелок и вам принесу, если найду, конечно.

— Спасибо. Я сам пройдусь, заодно и разомнусь.

Прихватив котелок, Купрейчик тяжело спрыгнул на землю и поспешил к разбитому зданию вокзала. Но кипятку на станции не оказалось. Об этом лейтенант догадался, видя, как к стоявшему на другой колее поезду возвращаются с пустой посудой раненые и медицинский персонал.

«Значит, фронт близко, если даже кипятку нет, — решил лейтенант и посочувствовал красноармейцу с перевязанными головой и рукой, который с пустым котелком медленно шел к санитарному поезду, — бедняга, даже горячей воды не смог достать».

Прозвучала команда: «По вагонам!» Это готовился к отправке эшелон, в котором ехал Алексей, и он спешно направился к своему вагону. И вдруг, Алексею показалось, что под его ногами закачалась земля. Прямо на него в солдатской шинели, с белой косынкой на голове шла... Надя. Алексей не поверил глазам, хотел ущипнуть себя — не сон ли это. Но вот девушка приостановилась, увидела его и, раскинув руки как крылья, бросилась к нему:

— Лешенька-а-а-а!

Она повисла у него на шее, и силы оставили ее.

Алексей подхватил жену под руки и, осыпая ее лицо поцелуями, словно задыхаясь, говорил:

— Надюша, родная, ты?

Даже сейчас, обнимая и целуя любимую, он не верил, что все это происходит наяву. Не сдерживая слез радости, Надя судорожно обнимала его за шею и говорила:

— Родной мой, как я извелась по тебе! Думала, может, убили где, может, ранили! Я ведь тебя с двадцать третьего июня ищу!

Купрейчика кто-то тронул за рукав шинели:

— Товарищ лейтенант, а товарищ лейтенант!

Алексей оглянулся. Перед ним стоял красноармеец, на которого он с минуту назад сочувственно смотрел.

— Товарищ лейтенант! Ваш поезд уходит. Отставать вам никак нельзя, еще дезертирство припишут.

В глаза Алексею бросилось, что красноармеец пожилой с большими рыжими усами и заросшим лицом. Чтобы освободить руку и тронуть лейтенанта за рукав, он поставил котелок на землю. Алексей подумал почему-то: «Он кипяток, наверное, искал, чтобы побриться». И тут же раздался короткий гудок паровоза. Поезд медленно тронулся, и мимо потихоньку начали проплывать вагоны.

— Наденька, ты прости... мне пора!

А Надя еще крепче ухватилась за его шею. Она понимала умом, что ему надо бежать к поезду, который шел на фронт. Но сердце не могло позволить отпустить, разжать руки. Она только шептала:

— Как же так? Я же тебя только нашла, я же тебя долго искала! Как же так?

Алексей растерянно оглянулся: у кого бы попросить бумагу и карандаш, но увидел удаляющуюся спину красноармейца. Он тут же понял, что не успеет записать адрес.

Тогда он разжал руки жены и попросил:

— Наденька, говори свой адрес! Слышишь, говори свой адрес!

Но Надя притянула к себе его голову и стала целовать лицо.

Алексей со слезами на глазах оторвал ее руки от себя и умоляюще произнес:

— Надя, я уезжаю, очнись, скажи свой адрес!

Наконец она поняла, чего он требует, и назвала свой адрес, но смех и голоса красноармейцев, стоявших у дверей проезжавшего мимо вагона, заглушили ее слова. А задерживаться было нельзя. К ним приближался последний вагон. Алексей крикнул:

— Повтори, повтори адрес!

А сам протянул руки солдатам, которые, смеясь, подхватили его и втащили в вагон. Алексей сразу же потянулся к двери и через головы красноармейцев выглянул. Надя, прижав руки к груди, бежала вслед за уходящим поездом и что-то кричала. Алексей, не скрывая слез, сел и тупо уставился в угол.

К нему подошел уже немолодой капитан, присел рядом и спросил:

— Что, девушку знакомую встретил?

— Жену.

— Надо же... — покачал головой капитан, — на полустанке, которых тысячи... Что поделаешь, война. Держись, браток! Дай бог останетесь живы — встретитесь. Вы еще молодые, все впереди.

Он помолчал немного и, наверное, желая хоть как-то отвлечь Купрейчика, спросил:

— А где твои вещички?

— Что? — не понял Алексей.

— Я спрашиваю, где твое хозяйство, вещмешок и прочее?

— А... в вагоне, в шестом вагоне от хвоста.

Постепенно они разговорились. Капитан назвался Кузьмой Андреевичем. Каково же было удивление лейтенанта, когда капитан, задав ему несколько вопросов, вдруг вскочил на ноги:

— Слушай, лейтенант, хочешь, назову твою фамилию?

Алексей удивленно посмотрел на него и неопределенно пожал плечами. А капитан уверенно заявил:

— Ты Купрейчик, получил назначение на должность командира взвода разведки. Так я говорю?

— Так, — сказал Алексей и тоже вскочил на ноги, — а вы откуда знаете?

— Друг ты мой сердечный, я — маг и волшебник!

И увидев, как Купрейчик смущенно улыбается, сказал:

— Ладно, раскрою тебе секрет моего всезнайства. Я помощник начальника штаба полка по разведке. А ты как раз едешь к нам! Я тебя чуть-чуть не застал в кадрах, куда тебя вызывали. Мне сказали, что назначили к нам нового командира, фамилия его Купрейчик и он только что был здесь. Знаешь, я обежал все коридоры, каждого лейтенанта останавливал, но тебя так и не нашел. И вот, здрасьте, Купрейчика красноармейцы ко мне в вагон втаскивают. Так что, друг, ты теперь не удивляйся, что с женой в такой ситуации встретился. У тебя, наверное, судьба такая — с неожиданностями сталкиваться. И я не удивлюсь, если ты свою жену еще где-нибудь случайно встретишь, хотя повторяю, не называй такие встречи случайностью.

Знал бы в тот момент лейтенант Купрейчик, насколько верно ему предсказывает капитан судьбу и что действительно еще не раз он в самых неожиданных местах встретит Надю, то точно поверил бы, что тот маг и волшебник.

Алексей узнал, что фамилия капитана — Мухин, что он в полку давно и на законном основании относит себя к старожилам. Лейтенант спросил:

— А сейчас кто командует взводом?

— Пока никто, тебя ждем. Несколько дней назад бывший командир лейтенант Воробьев погиб при выполнении задания. Хороший был парень, с умом воевал, смелый.

— А какое задание он выполнял?

— Известное дело — в тыл ходил. Из восьми человек он один и погиб. — Капитан помолчал немного, очевидно, раздумывая, стоит ли портить настроение новенькому и рассказывать ему о печальном случае. Но решил, что будущему командиру надо знать все, и коротко начал рассказывать:

— Пошли они за языком, прошли линию фронта без шума, и язык им подвернулся что надо — офицер. Потащили его обратно, а когда уже немецкие окопы сзади остались и до своих — рукой подать, неожиданно немецкий пулеметчик очередь пустил и Воробьева наповал. Так глупо получилось, что даже вспоминать об этом обидно.

Капитан помолчал немного и продолжал:

— Ну, а язык оказался ценный. В связи с этим меня сегодня даже в штаб армии вызывали. Сказали, всех разведчиков, добывших языка, к медалям «За отвагу», а Воробьева к ордену представить.

«Значит, не специально из-за меня он ездил», — подумал Купрейчик и попросил Мухина рассказать о взводе, который ему предстояло принять.

— Ну что я тебе скажу? Ребята там подобрались что надо, смелые, как черти, и очень дружные. К тебе, конечно, на первых порах присматриваться будут, прицеливаться, как говорится. Решения принимать не спеши, подумай прежде. Щелканье каблуками у них не принято. Вообще-то разведчиков у нас любят, и относятся к ним с уважением.

Во время разговора мучительная душевная боль, которую ощущал Купрейчик после неожиданной встречи и расставания с Надей, притупилась, и неотложные дела заняли его мысли.

Уже стемнело, когда поезд начал сбавлять свой бег и вскоре остановился. Выгружались в полной темноте. Чувствовалось, что фронт близко. Купрейчик вместе с Мухиным чуть ли не бегом бросились к вагону, в котором лейтенант ехал раньше. Они беспокоились, что вдруг кто-нибудь из ехавших там людей, решив, что лейтенант отстал в пути, заберет его вещмешок. Но все обошлось, они взяли вещмешок и по разбитой проселочной дороге, в полной темноте, ежеминутно цепляясь и скользя ногами по бугоркам замерзшей грязи, двинулись в расположение полка.

Командир полка находился в добротном блиндаже. Внутри тоже все выглядело вполне прилично. Две керосиновые лампы давали достаточно света, а железная печка хорошо прогревала все помещение. Высокий, с впалыми щеками и беспокойными глазами майор, выслушав доклады пришедших, пригласил их присаживаться, но разговаривал с ними недолго. Оценивающе быстро осмотрел Купрейчика и сказал:

— Сейчас вас капитан Мухин отведет на отдых, ну а завтра принимайте взвод и за работу. Немцы уже двое суток на нашем участке ведут себя подозрительно тихо. Это-то нас и беспокоит.

Майор замолчал, и командиры поняли, что они могут идти. Они встали, козырнули и вышли. Их окутала непроглядная темень, но Мухин ориентировался хорошо, и минут через десять они входили в его блиндаж. Там находились еще три командира, как вскоре понял Купрейчик, все штабисты.

Познакомились, выпили по сто граммов, поужинали и сразу же легли спать. Ночь прошла спокойно. Купрейчик спал крепко и утром встал бодрым и хорошо отдохнувшим.

После завтрака Мухин повел Купрейчика представлять взводу. Идти было недалеко. Разведчики размещались в уютном блиндаже. Здесь все было сделано по-хозяйски и со вкусом, даже нары имелись. Алексею на такой постели уже давно не приходилось спать, и, может, поэтому его взгляд дольше, чем нужно было, задержался на нарах.

Рыжеусый, крепко сложенный сержант воспринял это по-своему. Он подошел к постели и, что-то хмыкнув под нос, пригладил рукой одеяло, стащил с него серое полотенце и повесил над кроватью на гвоздик.

Купрейчику стало неловко, и он простодушно сказал:

— Я не к тому, товарищ сержант. Просто мне еще не доводилось видеть за время войны на передовой такой комфорт.

На лицах многих появились улыбки. Мухин предложил всем садиться и только после этого представил нового командира взвода:

— Знакомьтесь, лейтенант Купрейчик Алексей Васильевич. Воюет с первых дней войны. Командовал взводом.

— В тылу бывал? — спросил молодой улыбающийся красноармеец.

Алексей ответил сам:

— И в своем и в немецком бывал. В немецком — долго, когда вместе с товарищами прорывался к своим. В нашем тылу был целый день, а именно вчера, когда вызывали для назначения к вам.

Мухин помнил приказ командира полка о том, чтобы Купрейчик брался за работу сразу же. Поэтому он вручил лейтенанту карту местности, где действовал полк, и предложил сделать рекогносцировку.

Чем ближе они подходили к передовой, тем чаще попадались воронки: большие и малые, наполовину занесенные снегом и недавно образовавшиеся, чернеющие свежей, казалось, даже еще не замерзшей землей. Подошли к первой траншее. Аккуратно вырытая в полный профиль, еще не тронутая разрывами снарядов и мин.

«Запасная линия», — догадался Купрейчик, оценивающе осматривая ее. Траншея была недоделана: в случае отхода к ней красноармейцы будут укреплять бруствер, рыть под него норы, чтобы во время артобстрела или бомбежки прятаться в них, маленькие выемки для гранат и бутылок с зажигательной смесью, ступени, на которые можно опереться, когда надо будет выскакивать из окопов для атаки.

Мухин шел впереди, даже будучи в белом маскхалате, низко пригибался к земле. «Ясно, — подумал Купрейчик, — значит, немцы недалеко». И придирчиво осмотрел маскхалат, который только что вручили ему разведчики: не видно ли из-под него демаскирующей одежды.

В следующую траншею они спрыгнули.

— Дальше нельзя, — пояснил капитан, — там нейтралка.

К ним подошел пожилой лейтенант, не козыряя представился:

— Командир второго взвода лейтенант Орешко.

Мухин повернулся к нему и сказал:

— Это я к тебе нового командира взвода разведки привел, познакомьтесь, ведь придется взаимодействовать.

Алексей первым протянул руку:

— Купрейчик.

— Ну вот, раз познакомились, — удовлетворенно проговорил Мухин, — то теперь покажи нам, Орешко, свое хозяйство, и мы к артиллеристам в гости направимся.

— Далеко до позиций противника? — поинтересовался Купрейчик.

— Двести пятьдесят шесть метров, четырнадцать с половиной сантиметров.

— Вот это точность, — присвистнул Купрейчик и добавил: — Было бы неплохо, чтобы вы и миллиметры учли.

Лицо командира взвода было усталым и уже давно не видело бритвы.

Купрейчику стало неудобно перед лейтенантом за свои слова. Стараясь как-то замять неловкость, участливо проговорил:

— Когда я покидал свой взвод, в нем оставалось четырнадцать человек. Сколько у вас?

— Одиннадцать.

Этим было сказано все, и Купрейчик еще раз с уважением посмотрел в глаза лейтенанту.

Алексей повернулся к Мухину:

— Отсюда будем изучать позицию противника?

— Нет. Здесь каждый выступ у немцев пристрелян. Стоит только голову высунуть, как сразу же сквозняк в ней будет, а куда ты с дыркой в башке годишься? Я привел тебя сюда, чтобы ты с нашими позициями познакомился, а с немецкими буду тебя знакомить вон с тех высот.

Купрейчик оглянулся и увидел метрах в трехстах небольшие холмы. Капитан пояснил:

— Там находится НП наших артиллеристов, и, при хорошей видимости, немецкие позиции — как на ладони.

В обед Орешко пригласил их к себе.

По изрытой снарядами змеевидной траншее они подошли то ли к блиндажу, то ли к землянке. У входа вместо дверей висела плащ-палатка. Они откинули ее и вошли. В нос сразу же ударил запах наваристых щей. У стен сидели шестеро красноармейцев и обедали. Сидевший у входа сержант, заметив входящих командиров, начал подыматься, но Мухин остановил его:

— Не тревожьтесь, сидите. Если не объедим, тоже подкрепимся вместе с вами.

Красноармейцы освободили им место, а пожилой солдат сказал:

— Нас объесть невозможно. Продовольственники еды принесли на полный взвод, а нас-то половина осталась.

После обеда Мухин повел Купрейчика на артиллерийский НП. Шли они не напрямик, а сначала тем же путем, что и утром, и когда небольшие высотки оказались слева, сделали круг и с тыла приблизились к цели. Движения здесь не было никакого.

Все понимали, что немцы денно и нощно наблюдают за удобной точкой в русском тылу, стараясь разгадать, что там может быть. Вскоре они оказались в окопе Т-образной формы. Слева у стереотрубы сидели трое: лейтенант и старший лейтенант склонились над картой, капитан смотрел в стереотрубу.

Мухин весело поздоровался:

— Привет, архангелы бога войны!

Все оторвались от своих дел и приветливо поздоровались. Капитан, пожимая руки пришедшим, сказал:

— Привет глазам и ушам пехоты и артиллерии тоже.

Мухин, прежде чем перейти к делу, спросил:

— А что это вы, братцы, без охраны сидите? Ну еще можно понять, почему впереди охранение не выставили, там вас наши позиции прикрывают, но с тыла... Дай бы бог нам вот с новым командиром разведки такой НП у немцев нащупать, так уже к утру трех офицеров ихних доставили бы.

Артиллеристы молча переглянулись, и старший лейтенант, пригибаясь, ушел.

Через несколько минут он вернулся с красноармейцем. Тот был такого маленького роста, что винтовка, висевшая на плече, чуть-чуть не доставала прикладом до земли, шапка ему была большая, и когда он поднес руку к виску и доложил капитану: «Красноармеец Высоцкий по вашему приказанию прибыл», то шапка полностью закрыла ему глаза и из-под нее смешно выглядывал только нос.

Капитан-артиллерист строго спросил:

— Вы почему с поста ушли?

— Как ушел? — переспросил красноармеец и ловким движением руки водворил шапку туда, где ей и положено быть.

— Тогда как мимо вас могли пройти капитан и лейтенант?

Высоцкий быстро взглянул на Мухина и Купрейчика и опустил глаза.

— Я только на минутку, до ветру... оправиться отошел. Не мог же я прямо в окопе... ежели бы знал, что немец эти позиции, скажем, ночью захватит, так оно, конечно, можно было бы ему такую минягу подложить. — И его шапка как бы автоматически быстро опустилась на нос.

Старший лейтенант чуть заметно улыбнулся, но строго сказал:

— Не врите, Высоцкий! Вы же, как сурок, в окопе спали, или скажете, что неправда и это не вас я чуть ли не за шиворот тряс?

Красноармеец молчал и шапку поднимать повыше не торопился.

Капитан помолчал немного, а затем спокойно сказал:

— На первый раз я вас предупреждаю, но если еще хотя бы раз допустите подобное, то обижайтесь на себя. Ясно?

— Так точно, товарищ капитан! Ясно! — весело ответил красноармеец.

— Идите на свой пост.

— Есть! — Красноармеец круто повернулся и чуть не упал, так занесло при этом его винтовку, но удержался и ушел.

Мухин спросил:

— Не возражаете, если и мы немножко понаблюдаем?

— Пожалуйста, можете и стереотрубу использовать, мы уже свое высмотрели.

Они забрали карту, отошли в другой конец окопа.

Мухин сначала предложил Купрейчику, осмотреть местность из стереотрубы и сказать, что он видит. Купрейчик делал это с удовольствием, и ему казалось, что он видел все. Но вот к стереотрубе подсел Мухин. Он наводил ее то на один, то на другой объект, и Купрейчик все больше и больше с удивлением убеждался, что многого он не заметил.

А Мухин не навязчиво, в доброжелательной форме учил лейтенанта наблюдать за противником. Вот он навел стереотрубу на какую-то точку и предложил:

— Глянь-ка сюда, что ты видишь?

Лейтенант долго и внимательно глядел в окуляры.

— Что-то я ничего интересного не вижу, — смущенно ответил он и посмотрел на капитана. Тот улыбнулся:

— Там пулеметная точка. Правда, она здорово замаскирована. Причем это новая точка, несколько дней назад ее там не было.

Купрейчик снова припал к окулярам. Постепенно он смог различить ствол пулемета, торчавший из-под чего-то белого, скорее всего маскхалата. «Здорово, гад, спрятался», — подумал он о немецком пулеметчике.

Мухин посоветовал:

— Ты одновременно изучай и проходы к позициям, запоминай, тебе же туда придется ходить.

О том, что ему действительно предстоит идти к врагу, Купрейчик раньше не задумывался, и напоминание Мухина встревожило его. «Смогу ли я? — начал сомневаться в себе лейтенант. — Пройти, а если надо, то приблизиться и схватить немца и при этом не сделать ни одного лишнего движения, гожусь ли я для этого?»

Алексею вдруг стало страшно, но не за себя, а за жизнь тех людей, которые у него в подчинении. Он откровенно пожалел, что не подумал об этом раньше и не отказался от назначения. А капитан Мухин словно понял, о чем думает лейтенант, и прервал его мысли:

— А вот здесь немцы, наверное, окоп для ночного дозора приготовили. Посмотри.

Купрейчик снова припал к окулярам, а Мухин продолжал пояснять:

— Видишь, снег уплотнен лопатой, ее форма, если присмотреться, хорошо видна. Они не рассчитывали, что мы будем обозревать их с помощью мощных оптических приборов. Присмотрись и ты увидишь канавки от винтовки или автомата. Кстати, к этой позиции и подход удобен, да и расположена она ближе всех других к нашей траншее.

Только к концу дня они покинули НП. Когда оказались ниже вершины высоты, на которой только что были, перестали пригибаться и пошли рядом. Капитан спокойно, по-товарищески сказал:

— Алексей, запомни одно правило: разведчики должны всегда, где бы они ни были, идти друг другу в затылок, след в след. Если первый напорется на минное поле, то погибнет только один. Если враг заметит, то сразит только первого.

— Ясно, — улыбнулся Купрейчик и, пропустив капитана вперед, пошел за ним, ступая по его следу.

В этот момент они увидели красноармейца Высоцкого, даже не его полностью, а только голову, торчавшую над окопом. Глаза у него были под шапкой. Купрейчик даже подумал, что красноармеец не видит их, так как шапка закрыла ему глаза, но вскоре обратил внимание, что шапка поворачивается чуть-чуть по ходу их движения.

Вскоре они пришли в блиндаж разведчиков. Мухин протянул руку:

— Ну, будь здоров. Устраивайся, отдыхай, а завтра всему взводу тренировку устроим.

После дня, проведенного в поле, блиндаж показался еще более уютным. Дощатые нары с душистым сеном, застланные плащ-палаткой, так и влекли к себе усталое и насквозь промерзшее тело. Разведчики при появлении командиров встали и сейчас продолжали стоять. Купрейчик сказал:

— А что вы стоите? Садитесь, продолжайте заниматься своими делами, только подскажите, где моя постель.

Старшина рукой показал на нары, расположенные ближе всех к железной печке:

— А вот она, товарищ лейтенант.

Купрейчик увидел на нарах свой вещмешок, и ему стало как-то неловко от того, что он сразу не заметил его.

Разведчики хоть и стали заниматься прежними делами: одни — чистить автоматы, четверо — забивать козла, двое — продолжать игру в шашки, остальные — кто чем, но напряженность осталась в блиндаже. Купрейчик чувствовал это и думал, что сейчас предпринять: лечь на манящую постель и уснуть или же поговорить с людьми, хоть немного познакомиться?

Он снял маскхалат, затем шинель и повесил их на вбитый у нар в стену гвоздь. Посидел немного и спросил у старшины:

— У вас список личного состава взвода есть?

— Конечно. — Старшина достал из общей тетради список и передал его лейтенанту.

В списке было двадцать фамилий. Лейтенант прочитал их и снова задумался: «С чего же начинать? Вызвать каждого по списку и требовать, чтобы он рассказывал о себе? Нет, это глупо».

Алексей понимал, что ему сейчас необходимо установить психологический контакт со своими подчиненными. Он подошел к шашистам и, выждав, пока окончится партия, предложил победителю — молодому красноармейцу:

— Попытайтесь и меня обыграть.

— А у вас какой разряд, товарищ лейтенант? — с готовностью расставляя шашки на доске, лукаво спросил он.

— А у вас все разрядники?

— Нет, конечно, но если у вас разряд, то я порекомендовал бы вам сыграть с нашим Степанычем. Он у нас специалист по игре с разрядниками и, я бы сказал, даже чемпионами.

В блиндаже раздался смех, и многие разведчики подошли к шашистам. Купрейчик хотел сесть на другой ящик, на котором недавно сидел проигравший, но его будущий противник поднялся с нар и предложил:

— Садитесь, товарищ лейтенант, на более мягкое место, вам же придется долго сидеть.

— Почему вы так считаете?

— Вы же у меня обязательно выиграете. На мое место сядет следующий, и так, пока со всеми желающими не сыграете. У нас обычай такой: игрок не будет признан победителем, пока не выиграет целый круг.

Лейтенант сел на нары, и игра началась.

До войны Купрейчик нередко играл в шашки и шахматы во время дежурства в составе оперативной группы, которая выезжала по вызову на места происшествий. Бывало, что за все время дежурства так и не случалось происшествий, так что времени хватало.

Разведчик играл неплохо, но командир оказался на высоте, и вскоре красноармеец под дружный веселый смех болельщиков уступил место следующему.

Купрейчику пришлось играть семь партий, и то, что он выигрывал, вызывало у разведчиков все большее уважение к нему. Наконец напротив него оказался Степаныч — лет двадцати семи — двадцати восьми крепыш, с тяжелым квадратным подбородком боксера. Смотрел он на собеседника как-то исподлобья, лицо было невозмутимо спокойным.

— Так вот, значит, кто гроза разрядников и чемпионов, — улыбаясь сказал Купрейчик, расставляя шашки. — Вы на каком ходу обычно заканчиваете партию?

— Обычно за ход до поражения, — невозмутимо ответил сержант, и стены блиндажа задрожали от хохота.

Игра началась. Уже через несколько ходов Купрейчик убедился, что Степаныч играет не лучше предыдущих и даже слабее большинства из них. Лейтенант понял, что миндальничать с таким противником нечего, и смело пошел вперед. Минут через пять все было ясно. У Купрейчика появилась сначала одна, затем вторая дамка, и противник практически был разгромлен. Но Степаныч с бесстрастным лицом продолжал игру. Он смело подставлял под разящие удары дамок свои пешки и, наконец, остался только с двумя. Купрейчик решил запереть их и начал готовить комбинацию, чтобы эффектно закончить партию. А «гроза разрядников и чемпионов» неожиданно спокойно и медленно сгреб на пол все шашки с доски и обыденным голосом объявил:

— Ладно, я согласен на ничью!

Снова раздался взрыв хохота, некоторые разведчики присели от смеха и уже не смеялись, а стонали. Смеялся и лейтенант. Теперь он понял, почему Степаныч никому не проигрывает.

Он протянул руку сержанту:

— Хорошо, Степаныч, я тоже согласен на ничью.

На следующий день Мухин с Купрейчиком снова пошли на рекогносцировку. Они ползком добрались до передних траншей, знакомились с командирами рот и взводов, изучали нейтральную полосу, подходы к вражеским позициям.

Уже было далеко за полдень, когда они возвратились в блиндаж к разведчикам. Сели обедать, а в дверях, как призрак, возникла фигура связного.

— Товарищ капитан, вас вместе с лейтенантом Купрейчиком командир полка вызывает.

— Хорошо, скажите, что сейчас будем, — ответил Мухин и положил руку на плечо пытавшегося встать Купрейчика. — Сиди. Пообедаем, а время наверстаем в пути. С пустым желудком к начальству лучше не ходить. Знаешь, когда бьют прямой наводкой по мозгам, то совсем неплохо, когда тылы обеспечены.

Они быстро пообедали и заторопились в путь.

Васильев был в блиндаже не один. У самодельного стола, склонившись над картой, пыхтел самокруткой начальник штаба майор Самойлов.

Мухин четко доложил о прибытии, а Васильев проворчал:

— Наконец-то изволили явиться. Полдня дожидаемся.

Мухин спокойно пояснил:

— Товарищ майор, мы полдня на животе проползали на передовой, и нам почему-то никто не сказал, что вы нас дожидаетесь.

Васильев бросил короткий взгляд на их грязные шинели и сказал:

— Снимайте шинели и подходите к столу.

Купрейчик на карте сразу же узнал участок фронта, который занимал полк.

Васильев без предисловий перешел к делу:

— Нам нужен язык. Немцы ведут себя подозрительно тихо, и мы обеспокоены. Но язык в лице рядового с их передней линии вряд ли что-нибудь нам объяснит. Если немцы готовят какую-нибудь пакость, то своему солдату, сидящему в окопе, конечно, ничего не скажут. Поэтому, братцы, вам предстоит пересечь их траншею и найти на той стороне подходящую кандидатуру.

Мухин и Купрейчик переглянулись. У них обоих появилась одна и та же мысль: значит, зря они потратили почти два дня, выбирая, с какой точки можно языка притащить. От внимания Васильева не ускользнуло это, и он спросил:

— Чего переглядываетесь?

— Да, ничего, — улыбнулся Мухин, — мы думали, языка с их обороны придется тащить, вот и изучали два дня подходы к траншеям.

— Ничего, — подал голос начальник штаба, — если хорошо подходы изучили, то это пригодится. Кстати, где вы считаете легче всего линию фронта пересечь?

Купрейчик пальцем показал место на карте:

— Вот здесь, на участке взвода лейтенанта Орешко.

— Почему именно здесь? — спросил Васильев.

— В этом месте расстояние до немецкой передней линии двести пятьдесят — триста метров. А вот в этом месте небольшая ложбинка, которая идет от наших траншей к немецким, она перегорожена двумя рядами проволочных заграждений. Ее контролируют две пулеметные точки, находящиеся здесь и здесь, на возвышенностях. Больше проволочных заграждений на этом участке нет.

— Так зачем же вам рисковать и лезть на колючку, может, лучше стороной обойти? — спросил начальник штаба.

Но Купрейчик уверенно заявил:

— Точно так же и немцы думают. Кто, мол, полезет по хорошо пристрелянной ложбине, да еще на колючку? Значит, в какой-то мере бдительность у пулеметчиков будет снижена.

Мухин с одобрением смотрел на лейтенанта и думал: «Молодец, Купрейчик, смотри, как получается: мы с ним еще об этом не говорили, а мысли о маршруте движения полностью совпали».

Васильев вдруг взглянул на капитана:

— Это и ваше мнение?

— Так точно, — Мухин посмотрел на Купрейчика и, хитро улыбнувшись, добавил: — Это мы с ним, прежде чем явиться к вам, оговорили.

— Хорошо. А назад этим же маршрутом пойдете?

— Никак нет, — ответил Мухин и пояснил: — Когда назад пойдем, то мы снимем пулеметный расчет, который находится слева от ложбины. Они же меньше всего будут ожидать нас со стороны своей траншеи. А затем мы параллельно ложбине доберемся к своим.

— Но там же минное поле! — возразил начальник штаба, указывая отточенным карандашом на знаки, обозначающие, что этот участок «засеян» минами.

Купрейчик тоже удивленно смотрел на Мухина, а тот спокойно пояснил:

— Дело в том, что с языком без шума нам очень трудно будет передвигаться, и немцы могут учуять, а если мы пойдем по минному полю, и даже с «музыкой», то они в первую очередь поведут огонь по ложбине, они же тоже знают, где минное поле. Ну, а когда начнется «музыка», то мы под ее шум безбоязненно можем двигаться вперед. Нам только надо, чтобы сегодня ночью наши, находящиеся в траншеях, немного постреляли, а саперы под шумок проделали проход в минном поле. Завтра же ночью, когда мы пересечем линию фронта, надо будет «концерт» повторить. Во время этой стрельбы саперы должны приблизиться к пулеметному гнезду и замереть до нашего прихода. Когда снимем пулеметный расчет, мы подадим знак, и они продолжат проделывать «коридор» до конца, встретят нас и проведут к нашим траншеям. О взаимной связи и опознании друг друга мы с саперами договоримся.

В блиндаже наступило молчание. Каждый еще раз обдумывал план. Купрейчику он понравился. Только одно его беспокоило, но он выжидал, пока заговорит командир полка или начальник штаба.

Васильев выпрямился и, словно размышляя вслух, сказал:

— План, конечно, дерзкий и смелый...

— И реальный, — добавил начальник штаба.

Купрейчик понял, что теперь и ему можно сказать:

— Я только считаю, что пойти туда должен я, а капитан Мухин пусть останется здесь. — И, увидев, что присутствующие готовятся возразить, торопливо добавил: — Согласитесь, товарищи, зачем нам полк оставлять, если вдруг что случится с группой, без командира взвода разведки и помощника начальника штаба по разведке. Люди во взводе у меня опытные, да и отберем для этой операции самых подходящих. — И, посмотрев прямо в глаза командиру полка, твердо сказал: — Я уверен, товарищ майор, что задание выполним.

Мухин на мгновение растерялся от такой дерзости человека, которого он всего только два дня, и того меньше, обучал. Только он хотел возразить, как Купрейчик сам обратился к нему:

— Вы, товарищ капитан, не обижайтесь на меня, но я исхожу из интересов всего полка. За науку — большое спасибо, за эти два дня вы многому меня научили и не беспокойтесь за меня. Я же на фронте не новичок.

Командир полка взглянул на Самойлова:

— Конечно, резон в его словах есть. Как ты считаешь, Леонтий Михайлович?

— Если он так уверен, то думаю, что рисковать сразу двумя ими нельзя и надо согласиться с лейтенантом.

Мухин молчал. Васильев улыбнулся:

— Ты что, Кузьма Андреевич, обиделся на молодого? Не обижайся, если подумать, то он прав. Ты только проследи, чтобы группу переодели в немецкую одежду, все-таки в тыл идут, да и лейтенанту помоги установить контакт с саперами. А ты, Леонтий Михайлович, организуй сегодня ночью «огонек» и «прополку» минного поля. Завтра ночью повтори «концерт» и организуй встречу разведки.

Было ясно, что решение принято и возражать было бесполезно.

Мухин и Купрейчик вышли из блиндажа и некоторое время шли молча. Первым не выдержал Купрейчик, он извиняющимся тоном заговорил:

— Не обижайтесь на меня, Кузьма Андреевич.

— Да не обижаюсь я. Меня только волнует одно: как ты там будешь без меня. Ну, да ладно, — решительно, словно отрубил, махнул он рукой, — решение принято, план утвержден, давай теперь думать, как его лучше выполнить. Пошли к твоим орлам. Только отбирать людей буду я. Они давно без дела сидят и рваться будут все, но ты меня поддерживай.

Когда они вошли в блиндаж, Купрейчик чуть не ахнул: все разведчики сидели и тщательно чистили оружие. «Знают, черти, что не зря командир полка вызвал», — подумал он.

Мухин сразу же перешел к делу. Он стал на середине блиндажа и спокойным, будничным голосом заговорил:

— Часть людей взвода завтра пойдет в тыл. Я назову тех, кто должен получить немецкое обмундирование и подогнать его.

Купрейчик подумал: «Хорошо, что автоматы у них немецкие, не надо оружие искать». Он подошел к кровати и взял список личного состава, который вчера ему вручил старшина.

Мухин помолчал немного, раздумывая, кого назвать, и заговорил:

— Вместе с лейтенантом Купрейчиком пойдут: Чижик, Громов, Зайцев, Головин, Щука, Тимоховец, Малина, Чернецкий, Зыбин и, конечно, Луговец. Не забыл, сержант, как по-немецки «руки вверх!»?

— Найн, герр гауптман, — «хенде хох!».

Луговец был высокого роста, мощного телосложения. Наверно, поэтому вчерашний противник Купрейчика — Степаныч, фамилия которого, как только что узнал лейтенант, — Зайцев, пошутил:

— А ты, Женя, не забыл, как будет по-русски «тащить на гору груз в виде визжащего фашиста»?

Все засмеялись. Мухин пояснил Купрейчику:

— Ты, Алексей Васильевич, тоже имей в виду, что если понадобиться, то Луговец на себе запросто языка любого веса дотащит.

— А если паршивеньких, то и двух ему можно загрузить, — весело заявил Громов.

Купрейчик понимал, что этим весельем люди хотят скрыть беспокойное волнение перед сложной операцией, и охотно стал поддерживать любую шутку. Перед лейтенантом остановился старшина Гончар:

— Товарищ лейтенант, сложите сюда документы, награды, фотографии, письма, если они, конечно, есть. Я все это буду хранить до вашего возвращения.

Купрейчик уже знал, что разведчики, уходя на операцию, с собой документов, наград, личных писем, фотографий не берут. Он взял протянутый ему кисет, подумал: «Смотри-ка, у каждого ордена и медали есть, а у меня что?» Он повернулся лицом к своей постели, вложил в кисет документы и с огорчением подумал: «Хоть бы фотография Надюши была».

Мухин выждал, пока соберет старшина обратно мешочки, и продолжил:

— В группу захвата вместе с лейтенантом войдут: Луговец, Малина, Чижик и Тимоховец. Группа обеспечения — сержант Щука, с ним еще четверо: Головин, Зайцев, Громов и Зыбин. Задача на сегодня: подготовить обмундирование, автоматы обмотать бинтом или белым материалом. Ну а мы, — он повернулся к лейтенанту, — пойдем налаживать контакты с саперами, а потом еще раз побываем на НП у артиллеристов.

Когда вышли из блиндажа, Мухин облегченно сказал:

— Ух ты, пронесло! Я боялся, что сейчас нас с тобой за грудки будут брать, но, слава богу, обошлось. Наверное, твое присутствие остановило. Сидят уже почти неделю без дела.

В подготовке к операции оба дня прошли незаметно. Вечером группа была в расположении взвода Орешко. Красноармейцы сразу же обступили знакомых «фрицев», но шуток над формой разведчиков не было. Все относились к ним с уважением, понимая, на какой риск идут люди. В офицерской форме был только Луговец. Это на случай, если разведчики неожиданно столкнуться нос к носу с немцами. Луговец несколькими фразами сможет задержать врагов и не дать им первыми применить оружие.

В полной темноте подошли трое саперов, они были одеты в белые маскхалаты, в руках — длинные ножницы. Мухин проверил, хорошо ли замаскированы автоматы, не торчит ли из-под белых маскхалатов форма, подошел к Купрейчику и протянул ракетницу:

— Если обнаружат, дай знать, мы постараемся при крыть вас огнем.

Он помолчал немного, а затем тихо произнес:

— Терзаться буду, ожидая вас, уж лучше бы я пошел. Ну да ладно, говорить об этом поздно. Давай, командир, трогай!

Купрейчик пожал капитану руку и подошел к сидящим на дне траншеи разведчикам:

— Головин и Тимоховец вместе с саперами впереди, за ними — я, остальные — за мной. Пошли.

Они вылезли на бруствер и, пригибаясь, пошли в сторону вражеских позиций. Еще днем Купрейчик, инструктируя разведчиков, предупредил, что от своих окопов они будут идти только пятьдесят метров, а дальше — ползком. Купрейчик считал шаги: «Сорок семь, сорок восемь, сорок девять, пятьдесят. Пора», — и он лег на снег. Оглянулся и увидел, что все остальные сделали то же самое. «А где же Головин и Тимоховец с саперами? — Он пошарил по снегу руками и понял, что в этом месте тоже начали ползти. — Ишь ты, тоже считали шаги», — подумал он удовлетворенно и пополз.

Бесшумно ползти по сыпучему снегу нелегко, но еще труднее ползти по образовавшейся ледяной корке и не издавать ни одного звука. Неожиданно раздался четкий щелчок, и в небо взвилась ракета. Все замерли и, казалось, даже не дышали. Лейтенант представил себе, как немецкие дозорные в этот миг до боли в глазах осматривают «свою» зону наблюдения. Хотелось поглубже спрятать лицо в снег, но нельзя: любое движение будет замечено.

Наконец ракета погасла. Купрейчик дал глазам немного привыкнуть к темноте и двинулся вперед. Вскоре он разглядел несколько белых призраков и догадался, что они достигли проволочных заграждений.

Когда он подполз к своим, то увидел, что саперы уже проделали проход и теперь двое из них лежали на спине и держали в руках концы проволоки. Третий сапер сделал знак рукой — за мной, мол, — и пополз вперед. За ним, чуть слышно поскрипывая снегом, двинулись Головин и Тимоховец, потом повел за собой остальных Купрейчик.

Вскоре все оказались у второго ряда заграждений. Подождали, пока подползут оба оставшихся сзади сапера. Потом они втроем снова бесшумно проделали проход. Первым нырнул под проволоку Головин, за ним, легонько оттеснив чуть в сторону Тимоховца, лейтенант и остальные разведчики.

Саперы остались у заграждений. Им надо заделать проходы, а затем возвратиться назад. Сзади ударил пулемет, за ним чуть левей — второй. Это Орешко, как и было договорено, устраивает немцам маленький «концерт». Купрейчик думал: «Опоздали малость, мы уже заграждение преодолели». Но все равно эти очереди прозвучали как привет от своих, и на душе стало приятнее. Ползли еще долго. Купрейчик даже стал сомневаться, не отклонились ли они от маршрута, но впереди в нескольких метрах разглядел бруствер немецкой траншеи. Ее надо было пересечь. На мгновение стало страшно — а вдруг их там ждут немцы, которые давно заметили приближающихся разведчиков и сейчас подпускают поближе, чтобы в упор расстрелять.

Лейтенант чуть замешкался, приготавливая на всякий случай гранату, и тут заметил, что слева и справа от него к траншее двинулись его товарищи. «Меня прикрывают», — подумал он и усиленно заработал локтями и ногами, стремясь не отстать от своих. Вот и траншея. Они перепрыгнули ее и поползли. Где-то впереди должен быть небольшой лесок, Купрейчик помнил, что Мухин несколько раз напоминал ему: лес обойти слева. Капитан был уверен, что в нем наверняка прячутся фашисты, а может, даже их техника, а это значит, что можно легко напороться на засаду.

Лейтенант дернул за ногу впереди ползущего. Тот остановился. Купрейчик узнал Луговца и тихонько прошептал:

— Где-то впереди лес должен быть, нам надо левее держать.

— Мы помним, впереди ползет Зайцев, он тоже знает.

«Неопытный я еще командир», — невесело подумал Купрейчик. В то же время он понимал, что разведчики не хотят дать ему почувствовать это. Его успокаивало еще и то, что разведчики действовали без команд, как единый хорошо слаженный механизм. Вот и сейчас они начали забирать все левее и левее, а когда справа на фоне снега зачернел лес, поднялись, и, пригибаясь, держась строго в затылок друг другу, побежали вперед. Купрейчик только диву давался: откуда у этих людей столько сил? Ползли долго, теперь вот уже отмахали бегом километр, и ни громкого дыхания, ни кашля, бегут, как тени, бесшумно и легко. А он уже давно начал задыхаться. От нервного напряжения дышал неглубоко, а от этого было еще труднее. Не выдержав, Алексей перешел на шаг и снова удивился своим подчиненным, они все как один: и те, что впереди, и те, что бежали сзади, сразу же тоже перешли на шаг.

Впереди чернел небольшой кустарник. Вошли в него и остановились.

Луговец чуть слышно сказал:

— Может быть, передохнем немного, товарищ лейтенант? — и чтобы командир не подумал, что остановку делают ради него, добавил: — Перекурим, заодно по карте определимся.

Купрейчик по достоинству оценил тактичность и, подумав для видимости несколько секунд, согласился:

— Давайте на пару минут остановимся. Надо только на карту посветить.

— А это мы вмиг сделаем, — быстро сказал Чижик и обратился к друзьям: — А ну, ребята, приготовим блиндаж для командира.

Разведчики принялись за работу. Они быстро выкопали в снегу яму, все, за исключением двоих, забрались в нее, а сверху укрылись в два слоя маскхалатами.

В руках Громова вспыхнул фонарик, он прикрыл отражатель рукой и сделал узкий луч. После этого он негромко спросил:

— Ну, как, Степаныч, не видно?

Снаружи сразу же ответил Зайцев:

— На полный свет не включай.

— А этот свет виден?

— Нет, работайте.

Лейтенант развернул карту и вместе с Луговцом склонился над ней. Они быстро определили точку, где сейчас находятся. Получалось, что в километре должна была быть небольшая деревушка, а от нее, чуть левее к линии фронта, шла дорога.

Купрейчик предложил:

— Что, если нам к этой деревушке махнуть? Мухин, кстати, тоже советовал. Там же наверняка какой-нибудь штабишко имеется. У въезда, может, прихватим кого-нибудь.

— Нет, товарищ лейтенант, у въезда нельзя. Вряд ли немцы тут по одному ходят. Если поднимается шум, то в поле, когда уходить будем, нас обнаружат и как куропаток перещелкают. Может быть, лучше в деревню огородами прокрасться и там попытаться одного фашиста прихватить?

Алексей понимал, что Луговец прав и спрашивает у него только для того, чтобы не обидеть командира. Делать было нечего, и Купрейчик согласился, только добавил:

— Как бы на собак не напороться.

— Если они остались в деревне, то наверняка на всех лают, и немцы к ним уже привыкли.

К деревне подходили по целине друг за другом. Вот и плетень. За ним — крайний дом. Разведчики замерли за плетнем, наблюдая за домом. Луговец, обдавая горячим дыханием лицо Алексея, прошептал на ухо:

— Надо к центру деревушки. Офицеры обычно в крайних домах не размещаются.

Купрейчик не отвечая продолжал наблюдать, а сам подумал: «Да, хреново разведка работает, даже не знают, что в деревне размещается. — Но тут же упрекнул себя: — Хотя это моя обязанность — знать, что и где имеется у врага».

Он повернулся и пошел вдоль плетня. Все молча двинулись следом. Алексей думал: «С этой стороны немцы могут ждать нас. Надо идти дальше и попасть в деревню с другой стороны». Разведчики, кажется, поняли его замысел и спокойно шли за ним.

Шли долго, отсчитывая слева за плетнем дома. Прошли шестой, седьмой и как раз на полпути к восьмому остановились. Купрейчик начал шепотом инструктировать:

— Делаем так: перелазим через плетень и ползком между этими двумя домами доберемся в другой конец огорода.

Первым к плетню подошел Луговец. Он согнулся, подставляя широкую спину своим товарищам. А те, становясь на нее, легко перепрыгивали на другую сторону. Когда все оказались в огороде, очередь наступила за Луговцом. Но тут случилось непредвиденное. Стоило Луговцу прикоснуться к плетню, как он оглушительно затрещал. Все замерли. Если сейчас залает собака или даже раздастся автоматная очередь — удивляться нечего. Треск, казалось, раздался на всю деревню. Но прошла минута, другая, а вокруг стояла тишина. Разведчики облегченно вздохнули: «Пронесло». Но что делать с Луговцом, не оставлять же его там, за плетнем. Лейтенант вытащил финку и начал резать прутья, из которых был сделан плетень. Рядом стоявшие Степаныч, Щука и Чернецкий достали свои ножи и принялись за дело. Таким образом они за считанные минуты вырезали большой кусок, и Луговец наконец оказался в огороде. Степаныч даже пошутил:

— Не можешь по-человечески через забор перелезть. Прешь, как на буфет.

Его одернул командир:

— Прекратить болтовню! Не на базаре же.

Они прикрыли образовавшуюся дыру вырезанным куском плетня и поползли по огороду.

Вскоре наткнулись на новый плетень. «Кончился огород», — догадался Купрейчик и, поднявшись на ноги, выглянул поверх забора — пусто. Но даже в темноте он увидел хорошо протоптанную дорожку. Стало ясно, что это деревенская улочка. В этот момент слева послышались громкие голоса. Купрейчик бросился в снег и замер. Разведчики вели себя тихо, даже дыхания не услышишь. А голоса все громче и громче. «Немцы!» — понял лейтенант, определив это по резкому говору. А шаги все ближе и ближе. И вот мимо замерших разведчиков прошло несколько человек. Купрейчик выждал несколько секунд и, поднявшись, выглянул им вслед. Немцев было трое. Они остановились недалеко, продолжая свой разговор, а затем один направился к дому, расположенному напротив, а двое пошли по улице дальше. Тот, который остался один, включил карманный фонарик и, подсвечивая себе под ноги, вошел во двор. Остановился у дверей и громко постучал. Разведчики услышали, как кто-то из-за дверей подал голос и тут же загремели запоры. Дверь открылась, и из коридора ударил яркий свет фонаря. Немец вошел. У Купрейчика екнуло сердце: он ясно увидел, что дверь осталась не запертой, потому что в образовавшейся щели был виден свет. Лейтенант вскочил на ноги и шепотом приказал:

— За мной! — Они двинулись вдоль плетня и вскоре оказались у калитки. Она была открыта. Разведчики тенью промелькнули по улице и остановились у калитки на противоположной стороне, в которую вошел немец. Купрейчик сказал коротко:

— Раз дверь не закрыл, значит, сейчас по своим делам перед сном выйдет. Я, Луговец и Тимоховец будем брать во дворе. Головин и Зайцев остаются здесь. Щука и Чижик блокируют дверь. Остальные должны быть готовы прикрыть нас.

Все, кроме группы захвата, быстро встали по своим местам. Луговец успел шепнуть командиру:

— Первым я на него брошусь, у меня опыт, а вы — за мной.

Лейтенант не спорил. Они прошли на цыпочках мимо двери и залегли сразу же за домом.

В голове Купрейчика была одна мысль: «Только бы вышел! Только бы вышел!» И немец, словно повинуясь зову, вскоре появился во дворе. Он был уже без шинели и, подсвечивая себе фонариком, прошел мимо разведчиков к сараю. Лейтенант был поражен: почему сержант пропустил фрица? Он уже хотел приподняться и броситься вдогонку, но тут же почувствовал тяжелую руку Луговца. Она успокаивающе похлопала по спине. «Черт знает что! — возмущался в душе лейтенант. — Пропустили фрица, а теперь гадай, как дело дальше пойдет». Казалось, прошла целая вечность, пока снова не показался немец. Вот луч его фонаря прополз по тропинке мимо разведчиков, и в этот миг как пружина рванулся на него Луговец. Послышался глухой удар, и немец скрылся в снегу под огромным телом сержанта. Купрейчик и Тимоховец бросились на помощь. Первым делом заткнули в рот фрицу кляп, а затем куском веревки, которую припас Тимоховец, связали ему руки. Поставили на ноги, а немец падает. То ли удар Луговца лишил его сознания, то ли страх сковал тело. Не теряя ни секунды, Луговец взвалил его на плечи и понес к калитке. Они перебежали улицу и оказались в уже знакомом огороде. Здесь разведчики с автоматами наизготовку окружили Луговца с немцем на плече и бросились к плетню. Они готовы были немедленно открыть огонь, драться, но не отдавать свою добычу. Вот и плетень. Ранее проделанную дыру искать не пришлось, они бежали по своему старому следу и выскочили на вырезанный плетень. Оказавшись на той стороне плетня, Купрейчик побежал не вдоль его, а прямо в поле, все время забирая правее, чтобы выйти на свой след, который они оставили, приближаясь к деревне.

Пока все было спокойно, но лейтенант не верил в удачу. Казалось, что вот-вот что-то должно случиться. Но время шло, и их по-прежнему окружала тишина. Луговец остановился. «Устал, бедняга», — подумал лейтенант и уже хотел приказать нести немца двум разведчикам. Но Луговец, оказывается, почуял, что немец пришел в себя. Поставил его на ноги, достал из кармана кусок веревки, привязал ее к связанным рукам пленного, вытащил у него изо рта кляп и неожиданно поднес к его лицу свой огромный кулак и что-то сказал по-немецки. Пленный испуганно пролепетал: «Яволь! Яволь!» Луговец снова заткнул немцу кляп, и они пошли по уже проложенному следу. Вскоре разведчики добрались к тому месту, где смотрели, карту, но не останавливались. Даже не стали ползти, когда слева показался лес, который сравнительно недавно огибали стороной. Низко пригибаясь, они продолжали бежать. Близко передовая. Разведчики залегли, чтобы хоть немного перевести дух и приготовиться к последнему броску.

Купрейчик до боли в глазах вглядывался в темноту. Он уже успел сориентироваться и сейчас прикидывал, как добраться до пулеметного гнезда. Его уже меньше беспокоил предстоящий переход через вражеские окопы. Сейчас все помыслы были направлены на то, как добраться до пулемета. В такой тишине рассчитывать на то, что пулеметчики не услышат хруста снега, было нереально. Надо что-то предпринять.

«Да, надо вызывать огонь, но откуда выпускать ракету? Отсюда нельзя, немцы в окопах могут догадаться, что мы здесь, и тогда не пройти. Когда подползем к пулемету, то стрелять из ракетницы будет поздно».

Постепенно у него появился план. Он чуть слышно позвал:

— Чижик, Громов!

Подождал, пока они подползут, сказал:

— Когда пересечем траншею, ты, Чижик, останешься у бруствера, на, держи, — Купрейчик протянул ему ракетницу. — Прикинешь по времени, чтобы мы приблизились к пулемету, выждешь, когда немцы запустят ракету, и выстрелишь — здесь красная. Они ночью только белыми пуляют. После этого вместе с Громовым — к нам, к пулеметному гнезду. Дальше вместе пойдем. Ясно?

— Как в божий день при свете фар.

— Ну и хорошо, — Купрейчик приблизился к Громову, — твоя задача: с гранатами и автоматом быть готовым прикрыть Чижика. Ясно?

— Конечно.

Лейтенант обратился к остальным разведчикам:

— Я, Тимоховец, Чернецкий и Зыбин пойдем впереди. За нами — Луговец и Малина с немцем, прикрывают — Зайцев, Головин, Щука. Первый пункт остановки — пулеметное гнездо. Вопросы есть?

Все молчали.

— Тогда вперед. — И Алексей первым пополз к траншее. Сейчас он был уверен, что там будет пусто. Он даже с трудом заставил себя взять в руку гранату. Подполз совсем близко — и замер. Секундное замешательство, и Алексей рывком приблизился к траншее. Он приподнялся и перепрыгнул ее. По легкому шуму понял, что все последовали его примеру. Сделал несколько шагов, лег, начал искать глазами немца. Наконец увидел на снегу чернеющую фигуру. «Казалось, все предусмотрели, а о маскхалате для языка не догадались, — подумал он и решил: — Ну, ничего, главное до своих добраться, в следующий раз по два комплекта про запас брать будем».

Все пока было спокойно, и разведчики поползли вперед.

Луговец и Малина ползли по обе стороны от немца. Каждый считал, что им повезло с языком: попался офицер, да еще понятливый, двигался сам и не шумел. Надо отдать должное и немцу. Он беспрекословно выполнял все команды разведчиков, понимая, что сейчас его жизнь в их руках. Стоило Луговцу дотронуться до его плеча, как немец замер. Вперед поползли только командир, Чернецкий, Тимоховец и Зыбин.

В этот момент над немецкими позициями вспыхнула белая ракета, а за ней, словно вдогонку, — красная.

Сразу же длинными очередями ударили пулеметы, защелкали винтовочные выстрелы. Это были свои, теперь уже можно было не опасаться, что хруст замерзшей корки снега будет слышен пулеметчикам. Ощерились вспышками и немецкие позиции. Купрейчик еще быстрее заработал локтями и ногами. Вот он, окоп. Из него злобно выплевывал огненные очереди трассирующих пуль пулемет.

«По заграждениям бьют», — злорадно подумал лейтенант и вспомнил Мухина. Это он предложил, чтобы группа возвращалась обратно не через ложбину. И вот теперь вражеские пулеметчики, не жалея патронов, поливали, как им казалось, самое уязвимое место.

Неожиданно у Купрейчика возникла мысль: «А что, если попытаться захватить в плен еще одного языка? — И тут же решил: — Эх, была не была, попытаемся!» Он тут же остановился и жестом подозвал своих, коротко объяснил: он и Зыбин берут языка, а Чернецкий и Тимоховец уничтожают другого немца. Если же в окопе фашистов больше, то действуют автоматами, так как взрывы гранат обратят на себя внимание. Быстро поползли дальше. Вот и пулеметное гнездо. Немцев было двое. Чернецкий с финкой в руке бросился на первого номера, а Купрейчик на его помощника. Но тут случилось непредвиденное. Второй номер пулеметного расчета неожиданно оглянулся и увидел бросившихся вперед разведчиков. Не предупреждая своего напарника, он выскочил из окопа и кованым сапогом так ударил Алексею в лицо, что тот, потеряв сознание, упал в окоп. Не видел лейтенант, как Чернецкий всадил финку в спину продолжавшему вести огонь пулеметчику и как Зыбин, вскинув автомат, сразил короткой очередью уже убегавшего в ложбину второго немца. К окопу начали подползать остальные. Последними приползли Чижик и Громов. Вытащили на бруствер лейтенанта и снегом привели его в чувство.

Луговец, чуть приподнявшись, свистнул. Сразу же раздался ответный свист и вскоре к ним подползли саперы.

Купрейчик уже окончательно пришел в себя, и ему стало стыдно, что он позволил фашисту так смазать сапогом по лицу. Лейтенант был готов вернуться обратно в траншею, но вовремя образумился и приказал взять с собой пулемет — пусть будет дополнительным к «оберу» трофеем, да и Орешко обрадуется такому подарку. Разведчики направились к своим позициям. В траншее их уже поджидали командиры. Мухин радостно обнял Купрейчика:

— Ну, Алексей, с первым крещением тебя!

К Алексею подошел незнакомый офицер. Он протянул ему руку и сказал:

— Здравствуйте, товарищ Купрейчик! Я комиссар полка Малахов, находился в штабе дивизии и не успел с вами познакомиться. Примите и мои поздравления с успешной операцией.

— Спасибо, — ответил Алексей и покосился на разведчиков. Но те шутили между собой, совершенно не упоминая случая в пулеметном гнезде. Купрейчик отыскал глазами Орешко и подозвал Чижика:

— Вручи командиру взвода пулемет. — И обратился к Орешко: — Это вам от нас подарок за поддержку.

Орешко быстро осмотрел пулемет, прикинул, сколько патронов к нему, и обрадованно сказал:

— Вот спасибо. Что-что, а такие подарки я хоть каждый день готов принимать, но теперь вы мне патроны от фрицев приносите.

Мухин поручил двум красноармейцам отвести пленного в штаб, а затем предложил:

— Ну, что, именинники, айда в ваш блиндаж. — И первым ловко выскочил из траншеи, и пригибаясь, двинулся вперед.

В блиндаже по поводу удачного возвращения разведгруппы готовился праздник. По такому случаю горели две керосиновые лампы.

Пока разведчики стаскивали с себя мокрую одежду, наскоро вытирали оружие, их товарищи накрыли газетами стол.

Сели. Комиссар полка окинул всех глазами, поправил пышные черные волосы, среди которых серебрилась седина, и предложил выпить за успешное выполнение задания.

Все выпили и, весело переговариваясь, стали есть. Купрейчик сидел мрачный. Он никак не мог забыть, как немец лягнул его в лицо. Да и тупая ноющая боль напоминала об этом. Он в любую минуту ждал, что кто-то из его группы вот-вот расскажет об этом случае.

Вдруг Степаныч с показным спокойствием и невинным видом обратился к Луговцу:

— А не скажите, дорогой товарищ Луговец, какой сон вам приснился там, во дворе, когда вы проспали офицерика, дали ему пройти к сараю мимо вас, чуть не наступив вам на нос? Вас, наверное, разбудили, когда он уже возвращался в теплый дом, извиняюсь, из клозета?

Все, чувствуя подвох, с улыбкой ждали, как вывернется Луговец. А тот спокойно дожевал кусок колбасы и сказал:

— Видите ли, дорогой Степаныч, я ведь прекрасно знал, что тащить немца придется мне, так как вы все свои силенки истратили на то, чтобы смахнуть с шашечной доски во время игры с командиром свои два сортира. Поэтому я решил: зачем же мне тащить немца на плече и нюхать его штаны. Не лучше ли дать ему сходить к сараю, прежде чем брать его?

В блиндаже грохнул смех. На этот раз рассмеялся и Купрейчик, а когда ему предложили сказать тост, он, чуть охмелевший, встал и заговорил:

— Сегодня я — единственный, кто находился в таком походе впервые. Мои первые впечатления такие: я встретился с настоящими товарищами по оружию. Скажу откровенно: многому мне еще надо у вас учиться...

Разведчики, которые участвовали в операции, зашумели:

— Вы и так все знаете...

— Вспомните, как плетень резали. Кто догадался это сделать?..

— А как объект выбрали?..

Лейтенант поднял руку:

— Тише, тише, товарищи! Я хочу выпить за нашу боевую дружбу и за тот день, когда мы все будем праздновать победу над проклятым врагом.

Чувствовалось, что у людей наступила разрядка после сильного нервного напряжения. Поздний ужин, или, скорее всего, ранний завтрак, закончился, и гости начали собираться уходить. Купрейчик пошел их провожать. Выйдя из блиндажа, закурили. Стояла такая тишина, что не верилось: идет война и в любое мгновение эту, ставшей редкой, тишину может нарушить взрыв снаряда, стрекот пулеметов.

— Ну что, пошли? — сказал Мухин и первым двинулся от блиндажа. — А может, ты вернешься? Спать же, небось, хочешь? — спросил он Купрейчика.

— Нет, мне сейчас как раз надо пройтись, остыть немного.

Дальше шли молча. Вдруг Мухин тронул Купрейчика за рукав и тихо сказал:

— Слева кто-то по снегу идет.

Командиры прислушались, и до их слуха донесся хруст подмерзшего наста. Сами они шли по проторенной дорожке. Лейтенант прикинул: «Идут со стороны артиллерийского НП. А вдруг это немцы? А там опять красноармеец на посту спит?» Купрейчик притронулся к кобуре нагана. А шаги все ближе и ближе.

Комиссар полка тихо приказал:

— Ложись!

Они залегли друг около друга, доставая оружие.

И действительно через полминуты в темноте всплыли четыре расплывчатые фигуры. Они двигались наискось, в сторону переднего края. «Нет, это не наши, — подумал Купрейчик, — одеты в маскировочные костюмы. Наверняка немцы, скорее всего разведчики».

Так показалось и Мухину, поэтому, когда неизвестные оказались на одной линии с лежащими, он громко крикнул:

— Стой! Кто идет?

В ответ брызнули огнем автоматы. Их злобный рокот разбудил ту самую тишину, которой недавно наслаждались командиры. Они сразу же открыли ответный огонь. А ощетинившиеся огнем автоматы начали смещаться быстро левее.

— Уходят! В сторону передовой уходят! — закричал Купрейчик и бросился следом. За ним побежал Мухин. Немцы уходили все дальше. Купрейчик, очередной раз нажав на курок, выстрела не услышал — кончились патроны.

Лейтенант остановился. К нему, тяжело дыша, подбежал Малахов:

— Ушли, сволочи. У меня патроны кончились, в горячке все расстрелял.

— Я тоже. Но уйдут же, гады!

— В сторону взвода Орешко побежали. Выстрелы там же должны были слышать. Постой, а где же Мухин?

Купрейчик оглянулся: «Точно, где он?» В душе появилось смутное чувство тревоги. Они побежали назад. Только сейчас увидел Алексей, что за вражескими разведчиками он забежал далеко, почти к передовой. В этот момент оттуда послышалась стрельба. Сквозь дробь автоматных очередей раздавались винтовочные выстрелы. «Значит, Орешко и его люди услышали нашу стрельбу и встретили немцев», — удовлетворенно подумал Купрейчик и громко позвал:

— Кузьма Андреевич!

И тут же увидел лежавшего на снегу человека. «Мухин? Конечно, Мухин, кому же еще быть! Неужели его зацепило?»

Алексей окликнул капитана и подбежал к лежавшему:

— Что случилось?

Мухин застонал и тихо, сквозь зубы, сказал:

— В плечо и ногу попало. Как глупо!

Купрейчику показалось, что капитан стонет больше от досады, чем от боли.

Загрузка...