Теплый, солнечный день. Славин, в светлой рубашке, держа перекинутый через левую руку пиджак, а в правой — видавший виды чемодан, входил в свою квартиру. Колотилось сердце в груди.
Хотелось броситься к матери. Но ведь уже не маленький, должен владеть собой. Открыл дверь, прошел длинный полутемный коридор, потянул на себя следующую дверь. В небольшой комнате стояла мать. Она находилась боком к вошедшему и не видела его. Постаревшая, с обильной сединой, она молча стояла около старого обшарпанного стола, на котором шумел примус, и думала о чем-то своем. Владимир некоторое время смотрел на нее, потом тихо позвал:
— Мама!
Анастасия Георгиевна повернула голову, уронила ложку.
— Вова! Володенька! — Она бессильно повисла у него на шее.
Из комнаты выскочила Женя.
— Володя!
И обе — мать и сестра — заплакали.
А потом сидели за столом, пили жиденький липовый чай и говорили, говорили. Анастасия Георгиевна теперь уже спокойно спросила:
— Сынок, что ты думаешь дальше делать? Куда пойдешь работать?
Владимир поднялся, обошел вокруг стола, остановился за спиной матери, молча обнял ее и только тогда ответил:
— В милицию, мама.
— В милицию? Так там же могут... убить?
Он прижался щекой к ее голове, улыбнулся:
— Не убьют.
Переубедить мать было не так просто. Владимиру в тот день стоило немало трудов получить материнское благословение. В самый последний момент Анастасия Георгиевна спохватилась:
— Постой, постой, сынок! Сегодня же пятница. Иди ты в эту милицию завтра.
Владимир рассмеялся, успокоил ее:
— Хорошо, мама! Пойду завтра.
И действительно, так уж получилось, что пятница для семьи Славиных была каким-то роковым днем. В пятницу умер дед. В такой же день скончалась бабушка. В пятницу фашисты арестовали Михаила Ивановича. В тот момент они не могли знать, что спустя десять лет, в пятницу, умрет Анастасия Георгиевна.
Владимир подошел к раскрытому окну, увидел нежно-зеленые листья и подумал: «Итак, начинается новая жизнь. Как она сложится?»
Да, для Славина, как и для всех наших людей, кончилась Великая Отечественная война. Однако о покое он пока не мог даже и помышлять. Впереди его ждали иные тревоги, иные волнения. Борьба продолжалась.
Конец первой книги