Вам - задание

22 КОМАНДИР РОТЫ СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ МОЧАЛОВ

Шел 1943 год. Старший лейтенант Мочалов, сидя в окопном блиндаже при свете небольшой трофейной лампы, вспоминал недавно закончившийся бой. Немцы неожиданно атаковали позиции батальона. Основной удар пришелся по роте Мочалова. До десятка танков и бронемашин насчитал старший лейтенант. Казалось, положение роты стало катастрофическим, а тут еще немецкие самолеты. Но времена, когда красноармейцы вынуждены были надеяться на бутылку с горючей смесью, уже прошли. Не успели вражеские самолеты встать в круг для бомбежки, как их сразу же атаковали советские истребители. Да и бойцы Мочалова действовали довольно четко и грамотно. Они вели прицельный огонь по вражеской пехоте, отсекая ее от бронированных машин. И тут ударили наши противотанковые пушки. Вскоре враг отступил, оставив на поле боя долго чадившие черным, густым дымом шесть танков и три бронемашины. Командиру роты было приятно, что его бронебойщики тоже поработали неплохо — подбили два танка и бронемашину. Особенно отличился сержант Кислицкий. Мочалов даже сейчас, сидя в блиндаже, улыбнулся, вспомнив, как этот балагур и шутник, прежде чем выстрелить в бок вражеского танка, так выразился, что многие бойцы уже после боя хохотали до слез, вспоминая его слова.

«Надо не забыть и сказать командиру взвода представить к награде Кислицкого», — подумал Мочалов. И он живо представил себе сержанта: выше среднего роста, аккуратный, подтянутый. Он был женат и до войны жил в квартире тещи. В минуты отдыха Кислицкий с юмором рассказывал о своих любовных похождениях. Петр был уверен, что девяносто процентов этих рассказов — вранье. Но сержант умел все эта так подать, что солдаты, не задумываясь, правда это или нет, от души хохотали над его рассказами.

Мочалов поднялся и вышел наружу. День клонился к вечеру. Взглянул на поле боя. На белом снеге четко вырисовывались все еще дымящиеся танки, бронемашины, на нейтральной полосе, среди чернеющих воронок от снарядов, лежали убитые немцы.

Он подозвал командира второго взвода и приказал:

— Подготовь, Федор Васильевич, три группы автоматчиков и с наступлением темноты выдвинь их за первую линию на нейтралку. Пусть встретят немцев, те обязательно полезут: видишь, сколько убитых лежит и автоматов валяется?

— Я уже об этом подумал, Петр Петрович. Думаю, что и нам десяток автоматов не помешает. Одну группу направлю к танку, что Кислицкий подбил. Смотри, как он удобно стоит: под обстрелом практически все пространство можно держать.

— Не забудь с Герасимовичем свои действия согласовать. Он же наверняка тоже думает воспользоваться тем, что его взвод в охранении в первой траншеи находится и убитые фрицы от него недалеко. — Мочалов повернулся к телефонисту, стоявшему у входа в блиндаж: — Василий, соедини-ка меня с Герасимовичем.

Пожилой с заросшим лицом солдат, одетый в длинную шинель, ответил «есть» и нырнул за плащ-накидку.

— Товарищ старший лейтенант, Герасимович на проводе!

Мочалов взял трубку полевого телефона:

— Слушай, Павел, ты никаких действий на нейтралке пока не предпринимай. К тебе вечерком заглянет Северинов, вместе и подумаете.

Он положил трубку на рычаг и выглянул из блиндажа. Северинов стоял недалеко и рассматривал в бинокль поле боя. Мочалов сказал:

— Представь Кислицкого к медали «За отвагу».

— Хорошо. Я хотел за него просить тебя.

В этот момент послышался зуммер телефона. Телефонист взял трубку и тут же позвал Мочалова:

— Товарищ старшин лейтенант, вас комбат спрашивает.

Мочалов взял трубку и услышал голос Тарасова.

— Ты спрашивал меня?

— Так точно. Хотел доложить о результатах боя.

— Я их и сам видел, эти результаты. Во время атаки находился во второй роте, почти рядом с тобой. Поработали вы хорошо, спасибо. Какие потери у тебя?

— Четыре убито и три ранено, один — тяжело.

— Да-а, у тебя, Петр, не так как у других получается.

— Как это? — не понял Мочалов.

— Обычно раненых больше, чем убитых, а у тебя наоборот.

— Если бы во время боя вы не были в соседней роте, а в моей, то убитых, конечно, было бы меньше, чем раненых, — вспылил Мочалов.

— Ладно, ротный, ты не кипятись, а то бруствер окопов хорошо будет виден — снег растает, — добродушно сказал майор и добавил: — Ты лучше похоронки готовь да отличившихся к награде представь, — и Тарасов положил трубку.

Мочалов вышел из траншеи злой, как черт.

«Идиот, — ругал он себя, — сам же после госпиталя к этому Тарасову напросился». Стоило Петру подумать о госпитале, как он вспомнил, что перед самой атакой немцев ему почтальон принес письмо. Мочалов только успел заметить, что письмо от Алексея Купрейчика. Старший лейтенант сунул письмо в карман и начал готовиться к бою. И вот теперь вспомнил о нем. Он достал письмо и оглянулся, отыскивая место, где можно присесть. Увидел пустой деревянный ящик от снарядов и направился к нему. Развернул треугольник и начал читать: «Здравствуй, Петр! Пишу тебе лежа. Дело в том, что я последовал твоему примеру и угодил в госпиталь. Сначала было нелегко, но теперь дела пошли на поправку. Угораздило меня получить несколько ран, но самая обидная — в область горла. Пуля большого вреда не причинила, но на две недели лишила меня голоса. И надо же такому случиться, что именно в это время я встретил на станции Надю...»

Алексей с горечью рассказывал, как ему удалось увидеть жену, а у Петра глаза застилали слезы. Сколько душевной боли видел он между строк письма брата. Алексей писал: «Ты знаешь, как вспомню ее глаза, не узнавшие меня, волком выть хочется. Теперь мою душу терзает тревога: что с Надей, она же осталась на том безвестном мне полустанке! Смогла ли уйти, ведь там вот-вот должны были оказаться немцы? Я из госпиталя, как только смог писать, сделал уже три запроса, но ответа никакого. Правда, мне не везет еще и в этом, что перевезли меня уже в третий госпиталь, и вполне может быть, что ответ меня не нашел. Ты уж, брат, присматривайся к людям в госпиталях, спрашивай у них, а вдруг ты найдешь ее...»

Петр кончил читать, и подперев голову руками, задумался:

«Я сочувствую тебе, брат, потому что и сам терзаюсь неизвестностью. Тебе, конечно, тяжело, но ты же ведь хоть случайно, пусть редко и издалека, но видел свою жену. А у меня в лапах фашистов оказалась вся семья, мои дети, моя плоть и кровь, беззащитные, слабые существа!»

— Командир, что у тебя, несчастье?

Встревоженный голос Северинова вывел Мочалова из задумчивости. Петр поспешно ответил:

— Нет-нет, вот получил от брата письмо и расстроился. Ранен он.

— Ну хоть руки, ноги целы?

— Да вроде бы целы, да и воевать собирается дальше, так что все будет нормально.

— Ну тогда не унывай, что же делать, война! — Подпиши похоронки и представления к наградам.

— Хорошо, оставь.

Лейтенант ушел, а Мочалов, взял в руки похоронку: «Сержант Онапреенко».

«Хороший был солдат. Когда я вернулся из госпиталя, он уже был в роте», — Мочалов вспомнил его всегда бледное худощавое лицо, немного задумчивые глаза. Прочитал, кому пойдет сообщение о смерти — матери. Тяжело вздохнул и подписал. Взял следующую похоронку: «Красноармеец Николаенок», — старший лейтенант вспомнил, как Николаенок во время боя пробрался в одиночный окоп, вырытый впереди, и оттуда из ручного пулемета вел прицельный огонь. Видел Мочалов, как погиб Николаенок. Немецкий танк выстрелом из пушки попал в окоп. «Геройский был парень. Кому мы напишем?» Мочалов прочитал, и сердце сжалось от боли — внизу карандашом была сделана приписка: «Двое детей»...

Подписав документы, командир роты подозвал связного и приказал отнести их замполиту, а сам откинулся спиной на осыпающуюся песчаную стенку траншеи.

В свободную минуту на передовой мысли Мочалова часто возвращались в прошлое. Хотелось разобраться, проанализировать события.

Мочалову вспомнился госпиталь. Его встреча с Алексеем, врачом Ольгой Ильиничной. Судьба Василевской его взволновала. Женщина потеряла двоих детей и носит свое горе в себе, потому что вокруг нее столько несчастий, смертей и крови, что рассказывать о своем просто некому...

— Товарищ старший лейтенант! А товарищ старший лейтенант!

Мочалов вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял телефонист:

— Вас комбат зовет к себе.

— Хорошо, скажи, что пошел, — взглянул на ординарца, — сиди, я один пойду.

Мочалов зашел в блиндаж, снял со стены висевший на гвозде автомат, вышел наружу, легко выпрыгнул из траншеи и зашагал к штабу батальона. Идти недалеко — с полкилометра.

Тарасов стоял у грубо сколоченного стола. Он как раз разворачивал карту. В блиндаже вдоль стен на нарах и пустых ящиках сидели командиры.

— Ну вот. Мочалов пришел — можем начинать, — то ли шутя, то ли серьезно сказал комбат и предложил: — Подходите, товарищи, поближе.

Все сгрудились у стола, и Тарасов начал ставить задачу.

Оказалось, что полк, в который входил и их батальон, получил приказ утром ударить по позициям противника и захватить несколько населенных пунктов. Тарасов сам недавно прибыл от командира полка и сейчас я; о собрал командиров рот.

Они слушали комбата, делая пометки на своих картах. В душе Мочалова росла тревога. Сегодняшняя атака немцев хотя и была отбита, но показала, что у противника как раз напротив его роты имеются значительные силы, в том числе и танки. Словно отвечая старшему лейтенанту, майор сказал:

— По всему фронту атаки нас поддержат артиллерия, авиация и кое-где танки. Мочалов, будь готовым выделить три отделения для того, чтобы посадить их на танки.

— Так у меня же людей с гулькин нос! С кем же я в атаку пойду?

— Танки и десант на них будут действовать в полосе твоего наступления, — резко оборвал командира роты Тарасов, но подумав немного, сказал: — Ладно, дам я тебе взвод разведчиков, пусть поддержат.

Мочалов в который раз говорил себе: «За мальчишку принимает. Зря я к нему в батальон после госпиталя просился».

Не знал Петр, что совсем недавно комбат лично передал в полк представление о награждении его орденом Красной Звезды и что, характеризуя его, не жалел хороших слов.

По Мочалов об этом даже не догадывался. Он спешил к своим, прикидывал действия роты, которую ему на рассвете надо будет вести в бой.

Первым в траншее он встретил командира третьего взвода Рубова. Пока тот спокойно вполголоса докладывал обстановку, Мочалов успел в сгущающихся сумерках рассмотреть старшину Леркова, который застыл метрах в пяти и ждал, когда командир роты освободится. Петр подумал: «А ведь из моей роты, кроме Рубова, уже ставшего офицером, Леркова, связного Чернышенко да Еремеева, из тех, с кем я воевал до ранения, никого не осталось».

Рубов закончил доклад. Но Мочалов не торопился уходить, а обратился к старшине:

— Товарищ Лерков, найдите Чернышенко, пусть он соберет у меня в блиндаже командиров взводов.

Лерков козырнул и тут же исчез в темноте. Мочалов повернулся к Рубову и тихо проговорил:

— Завтра с утра в атаку пойдем, так что готовься, Лева.

— В атаку так в атаку, — спокойно ответил младший лейтенант и добавил: — Это для меня не впервой и, чует мое сердце, скоро станет привычным.

— Да, пожалуй, ты прав. Чем люди занимаются?

— Четверо находятся в охранении, остальные отдыхают. В блиндаже недавно смех слышался, наверное, Кислицкий опять анекдоты травит.

— Пусть бы отдыхали. Силы-то утром потребуются, — как бы советуя, проговорил Мочалов, — так не забудь — через полчаса у меня в блиндаже встретимся.

— Может, из своего запаса по сто граммов выделишь, а то взводные запасы кончились. Их уже почему-то третий день не дают.

— Посмотрим на твое поведение, — шутливо ответил Петр.

Когда он подошел к небольшому укрытию, которое сам Рубов громко назвал блиндажом, то оттуда раздался взрыв хохота.

«Точно, Кислицкий травит», — улыбнулся Мочалов и поднял воротник шинели. Мороз крепчал. Навстречу ему от стенки траншеи отделилась фигура человека. Это был наблюдатель.

— Это вы, товарищ старший лейтенант? — По хриплому, простуженному голосу Мочалов сразу же узнал уже немолодого солдата Муравьева.

— Да, да, это я. Не холодно?

— На войне только в бою жарко бывает, да еще когда тебя бомбят или артиллерия снарядами забрасывает.

— Что там в блиндаже?

— Кислицкий уже час людей до слез доводит, концерт дает.

Муравьев замолчал, словно давая возможность командиру роты самому услышать, как Кислицкий «концерт дает».

Мочалов подошел ближе и услышал голос Кислицкого:

— Нет, братцы, я так считаю, что собаки только на подрыв танков годятся. В остальном их верность не на пользу человеку идет. Вот возьмите меня, что я имел до войны в семье? Жену тещу и пса, Даном его звали. Пес, я вам скажу, шикарный: огромный, уши торчком, хвост по земле. Бывало как зарычит и оскалит свои клыки, точь-в-точь как финки блестят — ужас! След как заправская ищейка брал. А как он, братцы, был ко мне привязан. Я, бывало, говорил теще: «Дан чувствует, кто в семье человек», а она только зыркнет на меня от печи и головой покачает, что на ее языке означает: «Ой ли?» Так вот, братцы, Дан-то и подвел меня однажды. Как-то вечерком я его взял на поводок и пошел на прогулку. Идем мы с ним, отдыхаем. Псина здоровая, отпускать с поводка опасно, человек увидит его и от неожиданности может потом штаны неделю отстирывать. И вдруг, здрасте, встречаю одну свою давнюю знакомую. Я еще ее до женитьбы знал хорошо. Разговорились. Сообщила она мне, что с мужем год назад разошлась и что живет недалеко в отдельной комнате коммунального дома. Приглашает: «А может, зайдешь? Чайком угощу, наливочкой вишневой».

А я, братушки, мужик на это дело слабый — это я вам откровенно скажу. Стоит симпатичную барышню узреть — и все тут. В общем, решил не отказываться. Думаю: «Скажу жене, что товарища встретил, вот и зашел на часик поболтать». Только одна проблема — куда пса деть? Если поведешь домой, то теща у порога грудью встанет и из дома уже не выпустит. Был у меня один секрет. Дело в том, что Дан никогда сам домой не любил идти. Если, бывало, спускал его с поводка, то домой загнать — целая морока, но стоило только сказать: «Дан, иди к теще!» — как он сломя голову домой мчался, где его теща всегда чем-нибудь вкусным угощала.

Вот я и решил этим секретом воспользоваться. Обвязал псу поводок вокруг шеи и говорю: «Дан, иди к теще!» Он и припустил во весь дух домой. Ну, а мы, смеясь, двинулись к моей знакомой. Жила она на втором этаже, в конце длинного коридора направо, как сейчас помню. Пришли, выпили по одной рюмочке. Наливка-а, я вам скажу, люкс! Налили по второй, затем по третьей... Все идет как надо. У меня в голове легкий туман уже с голубоватым оттенком, на диван поглядываю. И вдруг в дверь кто-то стук-стук. Моя знакомая говорит: «Это соседка за спичками, наверное, пришла. Она всегда их у меня по вечерам просит. Ты посиди, я сейчас». Встала, взяла на буфете коробок со спичками — и к дверям. Открыла, а сама как взвизгнет. Глянул я — мать моя родная. На пороге Дан! А следом на поводке теща! А из-за спины тещи — жена выглядывает! Сцена, я вам скажу, гоголевская — ревизор, да только не один прибыл. А Дан, увидев меня, уши прижал, бросился ко мне лизаться, словно сказать хочет: «Давно, мол, не виделись, я тебе заодно и их привел, чтобы тебе радостно было».

В общем, взяли они меня в плен и домой повели. И вот как это все получилось! Когда Дан домой прибежал, а меня долго не было, теща взяла его на поводок и командует: «Дан, ищи Эдика!» Мы в такие игры играли. Я запрячусь куда-нибудь, а Дан по команде жены или тещи находил меня по следу. Ну откуда мне было знать в ту пору, что эти игры меня до хорошего не доведут. Натренировал я эту псину на свою голову. Вот он и потащил за собой на поводке тещу, а заодно и жену к тому месту, от которого я его домой отправил, отыскал мой след и привел прямо на квартиру. В общем, братцы, после того случая я пришел к выводу, что собаки только для подрыва танков годятся.

Красноармейцы дружно смеялись, каждый пытался предсказать, что с Кислицким было дальше:

— Тебя, наверное, валенком, в который утюг вложили, обрабатывали?

— Скорее всего ребра скалкой считали...

— В четыре руки прическу наводили...

Молодой громкий голос перекричал всех:

— Эдуард, а что было с Даном дальше?

Враз все замолчали, дожидаясь ответа.

— В милицию отдал, чтоб жуликов ловил.

— Бесплатно?

— Конечно. Прямо и заявил на бумаге, что, желая быстрее покончить с ворами и прочими бандюгами, вручаю своего умного пса милиции.

— Ну, а что милиция?

— Благодарственное письмо на работу прислали, где просили начальство передать мне спасибо за то, что вырастил такого умного пса.

— Ну, а что с тобой дома было?

— «Что было, что было»... Плохо было.

— Что именно? — начали просить слушатели.

— Спать было плохо.

— Что, бока болели?

— Да нет. Жена и, особенно, теща всерьез поклялись, что сонного прибьют.

— Ну и как же ты спал?

— Правду сказать, или как?

Сразу же раздались голоса:

— Валяй, не стесняйся...

— Давай, Эдик, дело же прошлое, рассказывай, чего уж там, перетерпим любой страх...

— Ладно, — согласился Кислицкий, — расскажу. В общем, выключил я свет, лег спать на кровать и в полной темноте надел на голову большую кастрюлю, а на грудь положил крышку от выварки, которую заранее принес из кухни и в кровать под одеяло спрятал. Думал, если и попробуют они меня скалкой или колом каким-нибудь отходить, то эти предметы спасут меня.

В блиндаже поднялся такой хохот, что над немецкими позициями взлетели ракеты и пулеметы на всякий случай длинными очередями прочесали нейтральную землю.

Погасив улыбку, Мочалов вошел в блиндаж. Он был освещен самодельной солдатской «лампой», сделанной из стреляной гильзы сорокапятимиллиметрового снаряда. При виде командира солдаты встали, но Мочалов махнул рукой:

— Сидите, сидите! Чего это вы так хохотали, что даже немцы переполошились?

Все улыбались, не зная, что ответить. Первым нашелся все тот же Кислицкий:

— Мы, товарищ старший лейтенант, обсуждали сообщение газет о том, что Англия и Америка свои войска в Африке высадили. Там же крокодилов больше, чем немцев. Лучше бы они в Европе высадились, вот это была бы помощь нам. А так распыляют силы, теперь долго жди открытия второго фронта. Не понимаю, о чем думают ихние генералы.

— Ничего, — деловито заявил недавно прибывший из госпиталя красноармеец, — мы и без их второго фронта Гитлера в Берлине достанем.

— Правильно, — поддержал бойца Мочалов, пытаясь вспомнить его фамилию, но ему не удавалось, — не захотят открывать второй фронт, мы и сами с фашистами управимся.

— Хорошо, что они хоть консервы шлют, — проговорил Кислицкий, но тут же его перебил молодой солдат:

— А чего их консервы? Во-первых, сколько их там — с гулькин нос, а во-вторых, и без них, если понадобится, обойдемся.

Но Кислицкий, чуть улыбнувшись, ответил:

— Подожди, друг, не перебивай. Мне их консервы не так за мясо нравятся, как за то, что уж больно хорошо звенят, когда их пустые на проволочные заграждения повесишь — за версту слышно, если немчура полезет. Поэтому я и говорю, что польза от союзников нам есть!

Мочалов не стал задерживаться и пошел дальше.

Вскоре в его блиндаже все были в сборе. Он сразу же приступил к постановке задачи. Когда почувствовал, что командиры взводов поняли, что им завтра надо делать, приказал Северинову:

— Ты, Федор Васильевич, дай сержанту Кислицкому двух красноармейцев, пусть попозже ночью возьмут ручной пулемет и ПТР, проберутся к подбитому танку. Во время нашей атаки, используя танковый пулемет, если он, конечно, цел, и свое оружие, они могут нам здорово помочь. Я, как и ты, присмотрелся к танку, стоит он по отношению первой линии их окопов наискось, и если группа Кислицкого поведет огонь, то немцам будет трудно даже голову из окопов высунуть.

Мочалов по очереди посмотрел на командиров взводов:

— У вас есть новички, поговорите с ними, объясните, что на запад идем, не забудьте, что нас поддержат танки. Новичкам надо растолковать, как прорываться за ними во время атаки. Надо, чтобы наши люди были готовы и к отражению контратаки немецких танков. Лично проверьте наличие противотанковых гранат и патронов к противотанковым ружьям. После того как отобьем у немцев деревню, будем сразу же форсировать вот эту, — Мочалов ткнул пальцем в карту, — речушку. Она неглубокая, танки должны в любом месте пройти, а мы — по льду. Не дожидаясь команды, как только достигнете этого рубежа, сразу же зарывайтесь в землю. Мы — левофланговые нашего батальона. Слева будут наступать наши соседи. Мне комбат приказал договориться с их командиром роты о взаимодействии, — Мочалов повернулся к парторгу роты, старшине Татушину: — Иван Акимович, когда собрание коммунистов проведем?

— Я думаю, через час в блиндаже Северинова соберемся.

— Хорошо, я за час успею у соседей побывать.

Вскоре все разошлись, а Мочалов в сопровождении старшины Леркова направился в соседний батальон...

Время в хлопотах летит быстро, и Мочалов еле успел прийти к назначенному сроку. В блиндаже все коммунисты были в сборе. За исключением трех красноармейцев, все собравшиеся были уже опытными солдатами, поэтому сразу говорили о решении конкретных вопросов. Одним коммунистам было поручено оказать помощь пулеметчикам в подготовке оружия к бою, другим — доставить в роту необходимые боеприпасы.

Последним выступил парторг. Ему было около сорока. Среднего роста, с задумчивым лицом и мягкой улыбкой, прятавшейся в чуть рыжеватых пышных усах, он старался скрыть волнение и говорить спокойно:

— Товарищи, все мы чувствуем, что скоро наступит момент, когда погоним врага обратно. Невольно в такие минуты мы думаем о тех, кто томится в оккупации и ждет нас с победой. У многих наших людей там, на занятой врагом территории, остались дети и жены, родители и дорогие сердцу люди. Я считаю, что об этом надо говорить постоянно, чтобы каждый помнил в бою о злодеяниях фашистов и дрался так, как и положено драться красноармейцам. Я уверен, что если мы поговорим на эту тему с каждым бойцом, то наступательный порыв нашей роты будет высоким. У меня особенно большая просьба к нашим взводным агитаторам. Пусть каждый из них поспит сегодня меньше и проведет соответствующую работу среди личного состава. Надо, чтобы моральный дух бойцов был на высоком уровне.

«Правильно мыслит», — подумал о старшине Мочалов.

Ранним утром рота была готова к бою. Стоял крепкий январский морозец, скрипел под ногами снег, в ложбинах стелился густой белесый туман, а кругом — тишина.

Казалось, что все замерло в ожидании боя. И он начался. Разрывая в клочья туман, ударила артиллерия, над головами с гулом пронеслись бомбардировщики и штурмовики. Над немецкими позициями взлетали в воздух перемешанные со снегом комья земли, вставали высокими фонтанами разрывы бомб.

Огневой и авиационный налет продолжался недолго, и минут через десять огонь был перенесен в глубь обороны противника, туда, куда вчера после неудавшейся атаки уползли танки и бронемашины.

Над нашими позициями взлетели сигнальные ракеты.

Мочалов вскочил на бруствер и, сжимая в руке автомат, крикнул:

— За Родину! Вперед!..

Рота дружно поднялась в атаку. Мимо, обгоняя их, пошли танки, на броне которых, прячась за башни, сидели десантники.

«Все-таки нашел комбат людей для десанта», — обрадовался старший лейтенант и посмотрел по сторонам. На сколько хватало глаз шли в атаку роты. Немцы, пришедшие в себя после артиллерийского и авиационного налетов, открыли сильный и плотный огонь. Появились первые потери. Мочалов видел, как упал командир первого взвода. «Неужели убит?» — подумал Петр.

— Санитара к Герасимовичу! — крикнул он и побежал вперед.

Но уже люди залегли. Упал на землю и Мочалов. Посмотрел налево, там, где должен атаковать соседний батальон. Огонь противника был очень сильным. «А где же Кислицкий? — вспомнил Мочалов и глазами отыскал подбитый танк, в котором еще с ночи должны находиться трое солдат, — почему он молчит?» В этот момент из танка по вражеским окопам почти одновременно ударили два пулемета. Губительным, почти фланговым огнем они загнали немцев в окопы, расположенные как раз напротив роты Мочалова, не давая возможности высунуть голову и вести прицельную стрельбу. Этим сразу же воспользовались атакующие. Парторг Татушин, который принял на себя командование первым взводом вместо выбывшего Герасимовича, поднял своих людей в атаку. Рота снова бросилась вперед.

Немцы тоже оценили обстановку и повели с флангов сильный огонь. Наши танки, которые пересекли первую линию, уже «утюжили» вторую. Два из них направились вдоль первой траншеи, ведя огонь из пушек и пулеметов, давили гусеницами боевые точки противника. Немцы сосредоточили огонь на этих танках, и вскоре оба танка были подбиты. Один вспыхнул, и из него начали выпрыгивать танкисты в горящих комбинезонах. У второго танка перебило гусеницу, и экипаж, развернув башню с пушкой в сторону вражеских орудий, повел огонь по ним, а из пулемета продолжал бить вдоль вражеских траншей. Мочалов бежал и почти не стрелял, экономя патроны для боя в траншее. Он был уверен, что сейчас дело дойдет до рукопашной. Наши танки и десант вели бой во второй линии обороны, и гитлеровцы, засевшие в первой, практически отступить не могли. Вот она — вражеская траншея. Бойцы с криком «ура!» вступили в рукопашную.

Первым в траншее Мочалов увидел немца, который сидел на корточках спиной к нему и строчил из автомата. «И наших, и своих, гад, бьет без разбора!» — успел подумать старший лейтенант и короткой очередью прошил фашиста. В траншее завязалась жестокая схватка. Короткие автоматные очереди и одиночные выстрелы перемешались с яростными криками, стонами раненых, глухими и тяжелыми ударами прикладов.

Обычно флегматичный и стеснительный старшина Лерков активно действовал винтовкой. Он, оказавшись между двумя фрицами, успел обрушить на голову одного мощный удар прикладом и тут же встретить штыком второго, который, замахнувшись саперной лопатой, подбегал сзади... Ловко действовал и парторг. У него немецкой пулей заклинило автомат, и Татушин, схватив его за ствол, орудовал им как дубинкой.

Мочалов внимательно огляделся. Немецкие солдаты, не выдержав стремительного и яростного напора, начали отступать, некоторые в панике бежали в разные стороны, а отдельные, вырвавшись из траншеи, убегали даже в сторону наших позиций. Из подбитого танка короткими, злыми очередями бил по ним пулемет. Мочалов громко крикнул:

— Ребята! Не задерживайтесь в траншее! Вперед, к следующей! — И сам бросился ко второй линии обороны. Прошло всего несколько минут, и враг был выбит из второй траншеи. Небольшую деревеньку взяли с ходу. Немцы в ней не смогли зацепиться. Но огонь их артиллерии и танков, укрывшихся за холмами, становился все сильнее. Один за другим были подбиты еще три наших танка. Остальные попятились назад под прикрытие холма. На высоком берегу небольшой речушки, которую пересекли бойцы роты Мочалова, мерзлая земля все больше покрывалась разрывами вражеских снарядов.

Солдаты, лежа в снегу, лихорадочно долбили маленькими саперными лопатками крепкую, как бетон, землю. И хотя вокруг каждого из них высилась горка снега, она только создавала видимость защиты от снарядов. Осколки с визгом прошивали их насквозь.

Мочалов выпустил две красные ракеты — это был сигнал для командования полка. И он был понят. Где-то далеко сзади снова ударила наша артиллерия, и в расположении немцев появились огромные черно-белые разрывы. Огонь противника сразу же ослабел.

Солдаты, пользуясь короткой передышкой, стиснув зубы, долбили и долбили землю.

Командир роты подсчитывал свои силы. Оказалось, что погибло двенадцать человек, в том числе и командир взвода Герасимович, тринадцать было ранено, из них четверо — легко, и они остались в строю.

Мочалов понимал: поскольку его рота находится на высоте, значит, в случае контратаки самый сильный удар немцы нанесут именно здесь.

Старший лейтенант вызвал командиров взводов. Подсчитали свою огневую мощь: три противотанковых ружья, два «максима» и три ручных пулемета. Остальное — винтовки и автоматы.

— Да, негусто. Если фрицы пойдут в атаку, да еще с танками, то плохи наши дела, — тревожно проговорил командир и приказал от каждого взвода выделить по два человека и направить назад к бывшим немецким траншеям:

— Пусть ищут, может, противотанковые гранаты найдут, да и автоматы не помешают.

Затем он быстро набросал комбату донесение, попросил помощи, а сам вместе со взводными начал выбирать позиции для пулеметчиков и бронебойщиков.

Увидел Кислицкого, подозвал к себе:

— Спасибо, сержант, здорово ты и твои товарищи помогли нам!

— Чего уж там, — смутился Кислицкий, — дело привычное: бей гадов, пока со своей земли их не выгонишь или не загонишь в нее.

— Правильно! — поддержал Татушин и посмотрел на Мочалова. — По-моему, группа сержанта Кислицкого заслуживает награды за умелые действия.

— Правильно, парторг, — согласился Мочалов, озабоченно глядя в бинокль, — но это чуть позже, а сейчас надо быстрее в землю зарываться и готовиться к отражению атаки. Они ее скоро начнут, — он протянул Татушину бинокль, — посмотри, на опушке леса начинают разворачиваться. Так что, товарищи, по местам, готовиться к бою.

Мочалов подозвал телефониста:

— Как со связью?

— У меня катушку осколками посекло, да и все равно ее бы не хватило. Надо ждать связистов из батальона.

— Значит, ты без дела, — почему-то удовлетворенно проговорил Мочалов и, написав короткую записку, протянул ее бойцу: — Отнеси командиру танкистов, они у речушки спрятались. От моего имени попроси, чтобы помогли от немецких танков отбиться, я об этом и в записке пишу, но все равно передай и на словах, пусть десант, который у них есть, нам на время передадут. Скажи, что в роте людей очень мало осталось.

Красноармеец козырнул и бегом бросился под гору.

Долбивший ломом землю Лерков показал рукой назад:

— Товарищ старший лейтенант, комбат идет!

Мочалов оглянулся и увидел Тарасова.

В сопровождении двух офицеров он быстрым шагом приблизился к Мочалову:

— Ну, как дела? Закапываетесь?

Старший лейтенант доложил ему об обстановке. Тарасов одобрительно кивнул и сказал:

— К тебе сейчас присоединяться десантники и два танка, я такую команду дал. Продержись часа полтора, комполка обещал на твоем правом фланге противотанковую батарею установить, ну, а пока вот тебе мой подарок, — и майор рукой показал себе за спину.

Мочалов увидел, как с тыла к ним приближаются два артиллерийских расчета, кативших две сорокапятки.

— Вот за это спасибо, товарищ майор! — искренне обрадовался старший лейтенант.

— Ну давай, браток, зарывайся в землю и готовься. Я уже вижу, что немцы очухались, сейчас рогом попрут. Так что держитесь.

Тарасов сказал эти слова так просто, по-дружески, что Мочалов сразу же простил ему сухость, с которой комбат раньше разговаривал с ним. Старший лейтенант и сам не заметил, как назвал его по имени и отчеству:

— Не беспокойтесь, Иван Иванович, то, что мы отбили у врага, обратно не отдадим!

А со стороны противника сильнее заухала артиллерия, на широком поле разворачивались танки и пехота. Враг начал атаку.