Вам - задание

3 ВОЛОДЯ СЛАВИН

Это воскресенье уже никого не могло радовать. Открытие озера, праздничные гуляния не состоялись.

Ярко светило солнце. Было жарко. Жизнь в городе будто потекла по другому руслу. Люди утратили покой, душевное равновесие, суетились, то там, то здесь собирались группами, что-то тревожно обсуждали.

По булыжным мостовым громыхали пароконные упряжки, порожние и груженые «газики», ЗИСы. Предостерегающие трамвайные звонки звенели чаще, чем обычно.

В 12 часов громкоговорители разнесли официальное сообщение о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз. «Война!» — теперь это слово обрело не отвлеченное, а совершенно конкретное значение. Война со всеми ее несчастьями ворвалась в родной дом. Правда, в сознании пятнадцатилетнего парня она все еще представлялась лихими кавалерийскими атаками, стремительными походами советских танков, победными маршами. Поэтому Володя никак не мог разделить опасений взрослых людей. Внимательно вглядываясь в их суровые, озабоченные лица, он сам себя спрашивал: "Что случилось? Враг напал? — И тут же находил успокоительный ответ: — Ясно каждому, даже младенцу, что зарвавшиеся фашисты получат отпор. Ведь недаром в песне поется: «И на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом». Володя и думать не мог, что гитлеровцы придут сюда.

Прошло несколько дней, и среди жителей поползли слухи, что немцы приближаются к Минску. Вскоре по городу бесконечной вереницей потянулись беженцы, разрозненные воинские части. Володя вместе с соседскими ребятами бегал на окраину города, где стояли красноармейские подразделения. Мальчишки видели, как лихорадочно они свертываются и вместо того, чтобы направляться в сторону фронта, почему-то идут в обратном направлении.

— Драпают, — хмуро бросил кто-то из мальчишек.

— Что ты мелешь? — оборвал его Володя. — Не драпают — в обход пошли. Чтобы с тыла врезать по фашистам.

Сказал так, а сам продолжал мучиться мыслью: «Как же так? Почему в городе только и слышно об отступлении?»

Когда Володя пришел домой, то увидел, что мать лихорадочно собирает пожитки, готовит семью к отправке на восток. Неожиданно зашел отец, обращаясь ко всем, сказал:

— Никуда не собирайтесь. Мы остаемся. — И, перехватив тревожный взгляд матери, добавил: — Остаемся потому, что так надо.

Он больше ничего не сказал, выхватил из буфета кусочек ветчины, немного перекусил, выпил кружку кваса и сразу же ушел из дому.

28 июня оккупанты ворвались в Минск. Они показались как-то неожиданно. Словно из густых черных облаков дыма горящих домов. По улице, мимо дома, где жили Славины, медленно прошли какие-то небольшие диковинные машины на гусеничном ходу.

Одна из них остановилась недалеко. Володя не выдержал и решил посмотреть, какие они — немцы, взял ведро и направился к водокачке. Он шел не торопясь, внимательно приглядываясь к странной машине, с торчавшим стволом пулемета впереди и с белыми крестами на бортах. Позже парень узнал, что это — танкетка.

Из танкетки вылезли двое. Один в шлеме и с пистолетом на боку, второй без головного убора, в руках держал автомат. Они молча и настороженно осматривали улицу. Тот, который был с автоматом, кивнул в сторону парня и что-то на непонятном языке сказал, и они оба стали смотреть на приближавшегося Владимира. Володе стало страшно, ему захотелось повернуться и задать стрекоча, но он переборол страх, убеждая себя, что воды же все равно надо принести и если пойдут взрослые, то немцы наверняка их зацепят. Немцы молча проводили его глазами, но не остановили. Володя стал набирать в ведро воду, а сам искоса поглядывал на пришельцев. Неожиданно из ближайшего двора выскочила небольшая лохматая собачонка и заливисто начала облаивать незнакомцев. Немец поднял одной рукой автомат и стал целиться.

«Он убьет ее!» — забеспокоился Володя и поднял с земли небольшой камешек, взял в левую руку наполненное ведро, быстро направился обратно. Приблизившись к танкетке, он прикрикнул на собаку: «Пошла вон!» — и запустил в нее камешек. Собака убежала во двор, а немец неожиданно перевел автомат на поравнявшегося с ним парня. Володе захотелось бросить ведро, закричать и бежать, но он заставил себя идти тем же неторопливым шагом.

«Не будет же он в меня ни с того ни с сего стрелять», — успокоил он себя.

В то время он еще не знал о зверствах фашистов, которые не видели разницы между собакой и мальчишкой. Позже Володя Славин убедится в этом, а сейчас он, сдерживая себя, медленно шел под дулом автомата. Расстояние в двадцать метров ему показалось огромным, и когда он вошел в коридор и поставил ведро на лавку, то его стало знобить. Владимир прошел в свою комнату и лег на постель. В мыслях все перемешалось: немцы, танкетка, собачонка и дуло автомата как-то странно мелькали в глазах.

А город быстро наполнялся немецкими войсками. Потекли бесконечные колонны солдат. В клубах пыли, густо чадя гарью из выхлопных труб, с грохотом двигались танки, проносились грузовики с военным снаряжением, по окраинным улочкам сновали немецкие мотоциклисты. Слышалась чужая резкая речь. Городское население затаилось, улицы опустели. Кто не успел уйти на восток, сидели за закрытыми дверями и ставнями, зашторенными окнами, через щелки в занавесках настороженно следили за оккупантами. А те чувствовали себя хозяевами, громили магазины, рыскали по домам, автоматами косили кур.

— Тяжело нам будет, сынок, — горевала мать. — Ты уж без разрешения не ходи на улицу.

Отец за эти дни сильно изменился, стал хмурый и неразговорчивый и чаще обычного попыхивал цигаркой. В квартиру вошли тревога, ожидание чего-то неизвестного.

...А война катилась все дальше на восток.

Ребята теперь собирались в огороде, в тени вишен, и разговор вели только о боевых событиях. Как-то Лена сказала:

— Слышали? Немцы Немигу и Танковую обносят колючей проволокой. Говорят, будто туда жителей сгонять будут. Это у них гетто называется. Чудное какое-то слово. — И, помолчав немного, добавила: — Страшное слово...

Володя уже слышал от взрослых, что немцы хотят заключить в гетто всех евреев. Он не мог представить, что Лева Соловейчик, Роман Фишман, с которыми он дружит и почти ежедневно встречается, будут жить там, за колючей проволокой.

— Ребята, давайте посмотрим, что они там делают, — предложил Володя. Ребята согласились и тут же направились на улицу Танковую. Шли группой, прижимаясь друг к другу. Еще бы! Это был их первый выход в город. Немцев по улицам ходило много. Ребята уступали им дорогу, сходя с тротуара на проезжую часть. Володя заметил, что чужаки не обращают никакого внимания на детей.

Вскоре ребята оказались на высокой горе, с которой открывался вид на Танковую. Внизу протянулись ровные ряды проволочных ограждений. На вышках были установлены пулеметы. Чуть левее, возле двухэтажного каменного дома, веселились полураздетые немцы. Они с гоготом обливали друг друга водой, горланили песни. Недалеко от них дымилась походная кухня. Ребята молча, не сговариваясь, направились в сторону площади Свободы.

— Пацаны, стойте! — крикнул кто-то из мальчишек. Они увидели большой лист бумаги, наклеенный на стену дома. Это было «Воззвание к жителям занятых областей». Ребята подошли поближе к стене, стали читать. Почти каждая строка «воззвания» угрожала суровыми карами: за неподчинение германским военным или гражданским властям — расстрел без суда и следствия, за помощь бойцам Красной Армии, попавшим в окружение, — расстрел, за хранение огнестрельного и холодного оружия — расстрел на месте.

Лена чуть слышно прочитала вслух: «В случае невозможности обнаружения виновных германские власти будут вынуждены принять насильственные меры против всего населения. Во избежание расстрела невинных заложников, сжигания домов и других суровых наказаний все население обязано стараться обеспечить спокойствие и порядок...»

Девочка повернулась к ребятам:

— Что же это такое получается? За одного или нескольких виновных должно отвечать все население? Выходит, за любую провинность они могут убить?

Мальчишки молчали. Подавленные, расстроенные, они пошли дальше. Володя, сжимая кулаки, с ненавистью поглядывал на проходящих мимо оккупантов. «Чего они пришли сюда? Что им надо? — думал он. — Нет, я не буду сидеть сложа руки».

Дома он весь вечер думал, как сражаться с врагом: «Вот если бы достать пистолет. Я бы их по одному, гадов, бил!»

А назавтра Володе пришлось быть невольным свидетелем страшного зрелища. Мать иногда ходила на Комаровский рынок, чтобы выменять на одежду или другие домашние вещи какие-нибудь продукты. На этот раз она взяла с собой и сына. Не успели подойти к рынку, как всю близлежащую площадь оцепили солдаты в мундирах мышиного цвета. Резкий визгливый голос, прорывавшийся через невидимый громкоговоритель, предупреждал:

— Ахтунг! Ахтунг! Внимание! Сейчас ви будет немношко посмотреть, как немецкий командование поступайт с теми, кто нас не подчиняется.

Володя увидел, как со стороны улицы Цнянской вели связанных друг с другом людей. Это были две женщины, трое мужчин и маленькая девочка лет шести. По бокам у них, с автоматами наизготовку, в касках, с засученными рукавами, шли конвоиры. Людей подвели к каким-то сооружениям, которых Володя раньше не видел.

— Господи! Так это же виселица! — воскликнула в отчаянии мать и притянула к себе сына. Володя только теперь понял, что затевают фашисты. Он не верил глазам, даже представить себе не мог, что вот сейчас повесят этих людей, эту девочку, которую тоже обвиняют в сопротивлении. Гитлеровцы, не развязывая арестованных, каждого поставили на табуретки, размещенные под виселицей. Девочка стояла ближе всех к Володе, и он видел, что она единственная, у кого руки были свободны. Девочка молчала, недоуменно вертела головкой и вопросительно глядела на толпу, согнанную на площадь. Потом, пытаясь слабенькой ручонкой снять наброшенную на ее шейку грубую веревочную петлю, повернулась к людям, приведенным на казнь.

— Мама! — только и смогла воскликнуть она в предчувствии беды.

И тут же по всей площади разнесся истошный женский крик:

— Доченька-а!!! Люди добрые! Да за что же они губят нас? Мы ни в чем не повинны. Отпустите хотя дитя! Она еще ничего в жизни не видела...

Один из фашистов подошел к табуретке... Мать схватила Володю за плечи, повернула лицом к себе, закрыв ему уши руками, притянула голову к своей груди... Ее губы исступленно шептали: «Не смотри, не смотри!»

Домой они вернулись потрясенные, долго сидели на кухне, не зажигая света.