Между тем, Керенскому от французского правительства летели телеграммы. Одна за другой. Заберите, мол своих мятежников обратно в Россию. Воевать они не хотят, только тут у нас смуту сеют…
Главковерху дома такой подарочек был совсем не нужен. У него самого хватало бузящих солдат. Ещё и рабочие повсюду бастовали, женщины на улицах хлеба требовали.
Занкевичу от Керенского последовало строгое распоряжение — ликвидировать мятеж в Ля-Куртине во что бы то не стало. Пусть ему французы помогут, свою артиллерию для этого предоставят.
В конце августа вокруг лагеря с несознательными русскими войсками началось какое-то шебуршение.
Сперва на возвышенностях вокруг Ля-Куртина группы людей в военной форме появились, стали что-то высматривать.
На следующий день на высоты нагнали французских солдат и они принялись землю рыть.
Вечером того же дня ко мне Малиновский подошел.
— Можно, сходить узнать, что там делают?
Мне, честно сказать, это тоже было интересно. Не нравилось мне данное землекопание.
— Один пойдёшь?
— Не, не… Комитет группу собирает…
Малиновскому, как и всему персоналу лазарета мною давно было сказано — если куда надо отлучиться, обязательно спрашивайте. Отпущу, если аврала какого-то нет, но знать буду, что, такой-то работник у меня временно отсутствует. Люди болеют и раны получают не по расписанию, поэтому я, как руководитель, должен всё время о наличии персонала в лазарете знать.
— Иди, — разрешил я. — На всякий случай револьвер возьми.
Револьверов этих у нас в лазарете — как у дурака махорки. И, подарки, это от раненых, и после умерших остались.
Я хорошие не велел сдавать, прихранить приказал. Пусть будут. Сколько раз уже на лазареты нападения германцев случались, а оружие, чтобы отпор дать, никогда лишним не будет. Пулемет у нас даже имеется, но об этом никому знать до поры не надо.
— Возьму, возьму. Ручные гранаты тоже…
— Не надо гранат. — я строго посмотрел на Родиона. Молодой он ещё, как бы плохого не наделал.
Охотники, в том числе и Малиновский, вернулись под утро. Я уже не спал.
— Что там?
— Французы окопов накопали, пулеметы везде установили. — Родион зевнул, ночь-то спать ему не пришлось.
— Пулеметы? — удивился я.
— Пулеметы, — подтвердил Малиновский.
Весь день работы на возвышенностях вокруг лагеря продолжались. Народу там, на мой взгляд, прибавилось.
Ночь прошла спокойно, а утром, где французы земляные работы вели, послышалось лошадиное ржание, грохот повозок, громкие команды.
Днём французы спустились с возвышенностей и продолжили рыть окопы ближе к лагерю.
В Ля-Куртине уже никакие занятия не проводились, все были под ружьем. Да, возникла ещё одна проблема — нам прекратили подвозить продовольствие и лагерь теперь жил на старых запасах.
Медикаменты у меня тоже были на исходе.
В траншеях, что сейчас стали ближе к лагерю, звучала не только французская, но и русская речь.
— Фельтенцы… — уверенно сделал вывод Малиновский.
— Откуда знаешь? — с недоверием посмотрел я на своего санитара. — Наши же это, фельтенцы, из бригады.
— Они… Из сознательных…
Я сходил за биноклем и начал рассматривать холмы.
Мля…
Пушки! Французы пушки устанавливают!
Они, что в нас стрелять собрались? Как в германцев?
Да, ну… Не…
Вечером лагерь облетела весть — Занкевич давал Ля-Куртину сутки на разоружение и выход из лагеря. Выходить из лагеря надо было по разным дорогам, а все винтовки и другое оружие полагалось оставить в казармах. В случае неподчинения Ля-Куртин будет подвергнут артиллерийскому обстрелу без всякой жалости.
Солдатам в окопах вокруг лагеря был отдан приказ стрелять, если ля-куртинцы к ним начнут приближаться.
— Эти стрелять будут, — заверил меня Малиновский. — Через одного — негры.