Ваш номер — тринадцатый

Глава восемнадцатая Зеркало для сатаны

Планерка уже закончилась, а Зорин все вертел в руках фотографию, разглядывая волевое, всей стране известное лицо:

— И траурную рамку дайте пожирнее. Чтоб это был не некролог, а конфетка! Согласно закону Авогадро! Не каждый день такие шишкари играют в ящик!

Вернул фото Заметельскому и зябко передернул плечами:

— А казалось бы, на таком бугае — пахать и пахать! И нате, пожалуйста: инфаркт миокарда, венки и марш Шопена. Что-то совсем уж короток век наш мужицкий стал!

Тут он бросил взгляд на притворно-траурную физиономию своего зама и осекся («Перед кем бисер мечу?!»). Резко поднялся и, уже выходя из зала заседаний, распорядился:

— Так что, Викентий Викентьевич, проследите лично! Сами понимаете…

А через сорок минут он страдал, отсиживая зад уже на другом совещании — в своей собственной фирме «Ортодокс».

— …Объективная обстановка и превалирующие тенденции общеизвестны: скачок индекса Доу-Джонса, падение мировых цен на нефть, дальнейшая девальвация рубля. В соответствии с ними мы внесли в финансовую стратегию фирмы следующие коррективы… — монотонно бубнил голос Короеда.

Такую кличку своему исполнительному директору Зорин присвоил за крайнюю его въедливость. Короед был сущим кладом: работал, как вол, никогда не ошибался, был педантичен до безобразия и точен, как солнечные часы.

А тот продолжал долбить свое, словно дятел — сухую осину:

— В соответствии с условной нормой досрочных платежей по закладным на ценные бумаги, а также принимая во внимание наши обязательства как пользователя по договору коммерческой концессии…

И вдруг Зорин словно бы уплыл из этого кабинета с финской офисной мебелью и оказался на берегу далекого озера, примостившимся на деревянной лавочке. А рядом с ним сидел повелитель коряг Сан Сеич. Смотрел на Зорина ясными своими глазами и говорил:

— Сильно ты изменился, Денис Викторыч! Какой-то совсем другой стал!

Не пенял, не укорял, а просто констатировал как факт.

Прав старый лесной пень! Эта же мысль нет-нет, да и прорывалась к Зорину сквозь сытое довольство, бередила, вселяла неясную тревогу. Да что там — изменился? Переродился! От и до! И дело тут не в должности, известности и капиталах. Эти приятности хотя и нравились чрезвычайно, но оставались только внешним обрамлением. А соль-то заключалась в глубинном, нутряном.

Пылилась в углу выцветшая иконка, бедная и простая, как полевая ромашка. И вот сняли ее с покосившейся полки, оправили в золотой, сапфирами изукрашенный оклад и перевесили из недужной хибарки в барские палаты. И не о том его, Зоринская, тревога, что оклад у иконки — другой, а о том, что иконка-то сама уже и не иконка вовсе. Исчезли с крашеной доски и нимб святой, и глаза всепрощающие…

Он мотнул головой, отгоняя наваждение. И вновь оказался в удобном кресле посреди директорского кабинета.

С каждым днем Зорин испытывал нарастающую потребность вновь повидаться с профессором-искусителем. Наконец не выдержал и накрутил номер:

— Фабиан Адрианович? Приветствует Зорин Денис Викторович.

— И я вас ответно приветствую, Зорин Денис Викторович, — откликнулась трубка. — Как ваше ничего?

— Спасибо! Мое ничего — хорошо, — в тон ему ответил Зорин. — Вот решил возобновить наше знакомство. Как насчет встретиться и посидеть в той же ресторации?

— Идея недурственна. Только тут одна закавыка, — вздохнула трубка. — Вы будете смеяться, но я пошел по вашим стопам.

— То есть? — не понял Зорин.

— То есть в прошлый раз вы растянули голеностоп, а нынче я себе порвал связку на ноге. Тягал свое железо, и в толчке не рассчитал сил. Такой вот кафешантан…

— А вы что же, штангой балуетесь?

— Именно что балуюсь: так, для себя.

— Значит, искомая встреча отменяется?

— Ну отчего же? Если вы готовы тряхнуть своим пионерским прошлым и, как убежденный тимуровец, навестить занемогшего товарища…

— Всегда готов! — отозвался повеселевший Зорин. — Диктуйте адрес вашей берлоги!

К несказанному Зоринскому изумлению, Фабиан Великолепный коротал век в убогой «хрущобе», где занимал однокомнатную малогабаритку.

Да, не такими представлял себе Зорин хоромы своего элегантного знакомца! Он попал в жилище аскета. У дальней стены чернели разнокалиберные гантели и внушительная штанга — виновница нынешней хромоты своего укротителя. Перед окном, занимая почти треть комнаты, громоздился письменный стол — старинный, из мореного дуба.

Вся боковая стена была заставлена высокими книжными шкафами. Зорин скользнул по полкам любопытствующим взором: Плутарх, Мечников, Чижевский, Ветхий и Новый Завет…

Хозяин перехватил его взгляд:

— Единственная моя драгоценность! Да и та — не фамильная: досталась не от благородных предков. Потому как благородные предки сгинули в исправительно-трудовых учреждениях родного ГУЛАГа. Последний взбрык товарища Сталина — ударить всей силой пролетарского гнева по «убийцам в белых халатах» и прочей космополитической сволочи!

Фабиан скривился, юродствуя:

— Царские милости в боярское решето сеются!

И тут же отмахнулся от себя юродивого, стал серьезен:

— А ваш недостойный собеседник еще незрелым отроком пять лет провел в специнтернате для детей врагов народа. Магаданская область, шестьдесят восьмая параллель, берег реки Селениях, в которой меня едва не утопили лишенные сантиментов однокашники… Так что и нынешние апартаменты, и библиотека не перешли ко мне по гордому праву первородства. Все это я покупал на свои кровные.

Фабиан возлежал на кушетке, облаченный в темно-бордовый халат (тут же хохотнул: «Не осуди в лаптях: сапоги в сенях!»). Над кушеткой красовалась единственная в доме картина: Сикстинская мадонна шагала по облакам, прижимая богоносного младенца. Зорину припомнилась родная ее сестра, которую лесной повелитель Сан Сеич выжег на смолистой сосновой доске. Два питерских профессора, два одиноких мыслителя — разные, как Северный и Южный полюс.

— Что, Фабиан Адрианович: нравится вам эта мадонна? Наслаждаетесь идеалом женственности?

Хозяин выпучил на него глаза:

— Вы что, дорогой центрфорвард, сегодня в поэтическом экстазе? Идеал женственности! Вечная весна! Что за телячьи восторги?

Тут же привычно выскочил скоморох с бубенцами, хихикнул:

— Живем в хлеву, а кашляем по-горничному!

И вмиг провалился в тартарары. А его место снова занял профессор:

— Да, она вызывает некоторую приятственность. Но не как идеал и прочее, простите, фуфло, а как молодая, красивая самка. Ах, мадонна! Ах, голубица! А знаете, с кого Рафаэль ее писал? С дочери соседского булочника! Художник и называл ее Форнариной — «булочной печечкой». Он как эту печечку увидел, так и сам превратился в самовар!

— Почему — в самовар? — оторопел гость.

Перед ним в бордовом халате возлежал и склабился плешивый сатир:

— Потому что «у горячего молодца потекло с конца»! А печечка, мадонна ваша неземная, этим и попользовалась. Сперва, понятно, целку строила: «Я не такая, я жду трамвая! А впрочем, дяденька, сколько дадите?». А как выцыганила из дяденьки золотое ожерелье, так сразу же и запрыгнула к нему в койку!

Сатир скуксился, растаял. Вахту принял интеллигентный завкафедрой:

— И с той поры не уставала тянуть из своего гения золотишко. Но при этом голубица ваша непорочная изменяла ему с кем ни попадя. Трахалась налево и направо! У бедняги Рафаэля на голове не осталось и миллиметра, не занятого развесистыми рогами. Продажная девка и похотливая сучка — вот кто она такая. А посему про идеал женственности и прочие эмпиреи — не надо!

Разделавшись с ветреной дочкой булочника, Фабиан тут же переключился:

— Знаете, в чем главная беда человечества? Мы склонны слишком серьезно относиться к себе! Мы чванливы, невыносимо скучны и высокопарны. Вокруг нас Всемирный Драматург творит потрясающую пьесу. Глобальную трагедию с гектолитрами крови и слез он слагает из миллиардов человеческих комедий, мелких и пошлых. А мы, задыхаясь от самоуважения, возводим свою родословную к Прометею и не замечаем, что на голове у нас — Петрушкин колпак.

Едва будучи помянутым, Петрушка тут же и вырвался наружу:

— Давно ли зашелудивели, да уж и заспесивели!

Небесный механик улегся поудобней и поднял нравоучительно перст:

— А вот наши предки были мудрей! Они обладали прекрасным даром подсмеиваться над собою. Даже самодержцы! Король Франции мог себе позволить именоваться Карлом Лысым, а венценосец Германии — Карлом Толстым. Корону же Лотарингии таскал на голове и вовсе Карл Простоватый.

— Да, — заметил Зорин, смеясь, — эти Карлы отличались завидной самокритичностью!

— Ну а Пипин Короткий? — поддал жару эрудированный хозяин. — Кстати, то, что он такой Короткий, не помешало этому Пипину основать славную династию Каролингов. А по соседству с ним, в Германии, на троне восседал Генрих I Птицелов.

Фабиан повторил, смакуя:

— Король-Птицелов! Ну разве не чудо? И ведь все это — не просто забавные прозвища! Это — мироощущение тогдашних людей, их талант в окружающей (заметьте, довольно жестокой!) жизни видеть забавное и веселиться над собою. Ну а потом все изменилось — и полезли из разных щелей: Роберт Благочестивый! Кнут Великий! Вильгельм I Завоеватель! Филипп IV Красивый и Карл IV Красивый… И пошло-поехало. Дошли до Короля-Солнца! Что это вдруг европейские монархи так стремительно похорошели? Да просто разучились улыбаться, превратились в напыщенных индюков!

Тут профессор-энциклопедист спохватился:

— Хороший же я хозяин! Исторические байки — дело, конечно, интересное, но потчевать гостя ими одними… Как говорится, милости просим мимо ворот щей хлебать! Едки трое не посучишь, на тошне заживотит и на ворчале забрюшнит! — заканючил жалостно. — И сам себя перебил: — Прошу прощения, но сегодня вам придется самому поухаживать за собой. Вон там, в баре, — напитки. Закусь — в холодильнике.

Увидев, что Зорин, подхватив темную бутыль «Наполеона», тянет из серванта два бокала, хозяин остановил его:

— Нет-нет! Мне бокал не ставьте. У меня вот — зеленый чай заварен…

— А коньячок что же? Не будете? — подивился Зорин.

— Да я, знаете ли, не большой почитатель зеленого змия. И в ресторацию ту, если честно, потащился только ради вас…

— И какой же вы после этого сатанист? — засмеялся Зорин, споро наполняя свой бокал. — Вы сектант! Инок смиренный!

— Ну что вы! — улыбнулся сдержанно хозяин. — Не инок и уж тем паче — не смиренный! А в вас, милостивый государь, неистребим тот жалкий предрассудок, что сатанист обязан глушить зелье стаканами! Вино, к вашему сведению, — атрибутика христианства… Кто нюхает табачок, тот Христов мужичок! — пропел, кривляясь.

— Будь по-вашему: я наслушался поповщины и вообще погряз в предрассудках, — ринулся Зорин в идеологическое сражение. — Допустим. Но ведь общеизвестно, что именно Сатана — повелитель пороков, воплощение Всемирного Зла!

Фабиан играючи поднял брошенную перчатку:

— Во-первых, милостивый государь, зло сотворил не Дьявол, а ваш достославный боженька! Дьявол же — только главный распорядитель, так сказать, директор Департамента Зла в Божьей Канцелярии. И, наконец, кто вам сказал, что зло — это плохо? Это скальпель хирурга, благодаря которому мы избавляемся от злокачественных опухолей и прочей мерзости. Зло сатаниста — это не соседке на кухне сыпануть хлорофоса в бульончик. Наш девиз — твори Зло вселенское, но не опускайся до зла мирского.

— Вселенское, мирское, какая разница? — раздраженно спросил Зорин. — Все равно ведь — зло! Согласно закону Авогадро!

Глаза Фабиана Небесного блистали. В них светилось что-то вроде вдохновения:

— Да, мы творим зло! Как, впрочем, и все остальное человечество! Обратите внимание, в нашем великом и могучем языке прекрасно прижились слова «злодеи», «злодейство», а вот понятие «добродейство» не существует, отвергнуто за ненадобностью. Все ступени так называемого развития человечества — это восхождение по лестнице Зла. Когда прото-обезьяна превратилась в человека? Когда взяла в лапу здоровенный сук, чтобы проломить им черепок другой обезьяне! Следующая ступень — человек обтесал каменный наконечник для копья. Следующая — изобрел порох. А дальше — атомный гриб над Хиросимой, водородная бомба и прочий кафешантан. Что и требовалось доказать: человек сделался человеком, совершенствуясь в искусстве убивать.

Фабиан взял в руки изящную пиалу, наполненную светло-желтой жидкостью. Отпил с видимым удовольствием, посмаковал. И вернулся к импровизированной лекции:

— Вы, Денис Викторович, уже не впервые беретесь рассуждать о том, в чем, извините, не сведущи! Зло! Дьявол! Ужас вселенский! Вы произносите «дьявол» и ждете: сейчас из темного угла выскочит некто козлоногий и примется уламывать, чтобы вы ему продали свою бессмертную душу. Ну, далее, понятное дело, контракт, скрепленный кровью, да чтобы серой воняло на весь Васильевский остров! Признавайтесь, так вы это себе представляете?

Зорин уклончиво пожал плечами. А циник Фабиан хладнокровно добивал беспомощного оппонента:

— И что же вы за шишка такая, чтобы Люцифер с вами контракты подписывал? Не жирно ли будет? Нет, любезный, это не с ним и даже не с «Утренней звездой» вы заключили договор, а с самим собой. Или, говоря языком пошлой беллетристики, с собственной совестью.

Тут небесный механик неожиданно предложил:

— А хотите, я вам продемонстрирую подлинный облик Сатаны?

— Что ж, пожалуй, — согласился заинтригованный Зорин.

— Извольте! Вот он, собственной персоной! — С бокового столика Фабиан подхватил зеркало на длинной серебристой ручке и протянул гостю.

Зорин послушно сунулся навстречу зеркальной глади. И, разумеется, не узрел в ней ничего, кроме собственной глуповато вытянувшейся физиономии.

— Вы что же, — оторопел он, — хотите сказать, что дьявол — это я? Спасибо, конечно, но не слишком ли высокое мнение о моей скромной персоне?

Фабиан поднял глаза на гостя:

— Нет, уважаемый центрфорвард: при всем моем к вам почтении, вы — не дьявол. Но дьявол — это и вы тоже. Я сейчас не жонглирую словами! Просто существуют Сатана и Сатана. Один — всемогущий Князь Тьмы, фундаментальное вселенское начало. А другой — маленький такой, микроскопический Сатаненок, который живет в вашей душе. И от вас зависит — задавить ли в себе это славное существо, похоронить под спудом христианской чепухи, или же дать ему вырасти в мощную самостоятельную сущность, которая будет вести вас по жизни. Заметьте: ни грана принуждения! Каждый сам делает свой выбор. Такой вот кафешантан…

Зорин завороженно молчал, поглаживая бокал с недопитым коньяком. А Фабиан утомленно вздохнул:

— Так что это не мы вас выбрали. Это вы, центрфорвард, выбрали нас. И не в тот счастливый момент, когда Администратор предложил вам новую судьбу, а значительно раньше.

— Это когда я накатал про Игоря Анисимова?.. — пробормотал вопросительно Зорин.

— Именно! Когда вы рабскому послушанию предпочли активную борьбу.

От Фабиана он уходил с легким сердцем. Ибо утвердился в главном: он, Денис Зорин, — не подлец и не убийца. Зла наворотил? Так все человечество живет по законам зла! И вообще это — спасительный скальпель хирурга! Согласно закону Авогадро!