Ваш номер — тринадцатый

Глава двадцать третья Все они — Форнарины!

— …И прошу не забывать: журналист — не тот, кто слова в обкатанные фразы составляет, а тот, кто от частностей способен подняться до серьезных обобщений!

На редакционной летучке Зорин произносил тронную речь. Выдержав паузу, продолжил:

— Тут господин Бабуринский недавно высказался: мол, «Огни Петербурга» много внимания уделяют такой второстепенной фигуре, как водопроводчик. Заблуждаетесь, Бабуринский, водопроводчик — фигура ключевая! От его труда зависит качество нашей жизни, довольство или недовольство горожан, если хотите — социально-психологическая атмосфера в городе и стране. И мы эту тему будем развивать и углублять, пока не заставим наших сантехников работать сообразно ожиданиям общества!

Он опустился на стул, обвел взыскующим взором своих «орлов». Дальше летучка покатилась, соскакивая то на одну тему, то на другую, — как телега по раздолбанной российской дороге. Вполуха слушая выступающих, редактор все больше уходил в себя. Нет, положительно в его жизни что-то происходило не так. И это «не так» не было связано ни с «Утренней звездой», ни с частенько пошаливающим сердцем. Что же тогда?

Именно сейчас, посреди тоскливо-суетной летучки, это растущее беспокойство внезапно оформилось: «Белла! Я же ее не видел уже неделю! Она не заходит, не звонит, телефон ее не отвечает…».

Скомкав обсуждение последних вопросов, он наскоро довел совещание до конца и едва не бегом устремился к себе.

Влетев в приемную, застыл на скаку. Потому что прямо перед его взором лучились оранжевым светом Венерины колготки. Взгромоздясь на стул, секретарша тянулась к вазе, пылящейся на высоком шкафу. Юбочка, и без того коротюсенькая, сейчас не скрывала уже почти ничего. Упершись носом в эту композицию, Зорин поймал себя на непроизвольном желании потискать тощенькие секретаршины мосталыжки. Но тут же вернувшись в официальное русло, начальник распорядился:

— Когда появится уборщица, пригласите ее ко мне!

— А она уже в редакции, — прощебетал из поднебесья тонкий Венерин голосок.

— Тогда пусть сразу и заходит!

И неожиданно для самого себя замешкался в приемной, чтобы понаблюдать исподтишка, как Венера станет покидать свой пьедестал. Налюбовавшись напоследок оранжевым свечением, Зорин отдал для виду еще пару указаний, после чего скрылся за дверью кабинета.

Плюхнулся в кресло и подивился сам себе: «Ну и фрукт же ты, Зорин! Помираешь от того, что запропала любимая женщина — и тут же глазами мусолишь это несчастье в приемной! Непостижимо!»

Впрочем, объяснение тут имелось, и не самое сложное. Анабелла — это звезда, упавшая с неба и по нелепому капризу провидения попавшая в его, Зоринские, руки. Он постоянно ощущал, что недостоин ее. Это сознание рождало боль, ревность, уколы уязвленного самолюбия. Он и любил эту женщину, и побаивался этой нефритовой богини, и ненавидел эту ацтекскую чертовку.

А тощая, лядащенькая Венера… С ней все просто и ясно: он — Шеф, он — Повелитель. Кроме того, Зоринская секретарша создавала вокруг себя некую особую атмосферу. Сперва атмосфера эта казалась почти неощутимой, но постепенно сгущалась, обволакивала Зорина. И вот уже ему начало казаться, что в кривоногой и худосочной Венере («скелете с выменем», как ее окрестил Славик-Сканворд) таится некая изюминка.

И Зорин все чаще давал волю фантазии, представляя Венеру обнаженной, потом — Венеру в постели с мужиком, а затем — Венеру в постели с собой, господином главным редактором. Теперь он не спотыкался брезгливым взглядом об ее остроконечные коленки, а поглаживал их любопытствующим глазом.

Зорин тряхнул головой, словно прогоняя наваждение. То, что у них с Анабеллой, — это высокое и пронзительное, это — галактики и звезды, Тристан и Изольда. А Венера… Венера — это притягательная сила свалки.

Тут его размышления оказались прерваны стуком в дверь.

— Да-да, войдите! — крикнул он громче, чем требовалось.

Дверь отворилась. На пороге возникла растрепанная тетка с тяжелыми слоновьими ногами в резиновых сапогах ядовито-зеленого цвета.

Зорин тупо воззрился на это явление. Явление, между тем, потопталось на пороге и возгласило густым басом:

— Здрас-сьте. Звали?

— Вы кто? — выдавил, наконец, редактор.

— Я-то? Уборщица я, Татьяна Путятишна.

— Какая-какая Татьяна? — переспросил плохо еще соображающий Зорин.

— Путятишна! — на два тона выше и как бы даже с вызовом повторила тетка.

Редактор глуповато уточнил:

— Так вы, стало быть, наша уборщица?

— Звали-то чего?

«Да не тебя я звал, чучундра оглоедская!» — затосковал редактор. Требовалось тут же, на ходу придумать легенду:

— Да вот, хотел спросить: как вам у нас работается, Татьяна Путятишна? Нет ли жалоб, пожеланий?

— Работается — как работается, — пояснила исчерпывающе Татьяна Путятишна. — А пожелания есть. Вы бы мне, товарищ редактор, шваброчку галанскую покупили!

— А отчего непременно — голландскую? — удивился, при всей нелепости этого разговора, товарищ редактор.

— Уж больно она ладная, сама и тряпку отожмет, руками в воду лезть не надо. У меня на прежней работе такая была.

— Это где же вы прежде-то работали? Не в Кремле, случаем, у президента? — съехидничал начальник.

— Не, в вытрезвиловке я работала нашей районной. За хануриками прибирала. Так что со шваброчкой-то будет?

«Сама ты швабра хорошая! Купить бы тебе помело — да чтоб ты на нем улетела подальше с глаз моих!» — пожелал от души редактор.

Но «швабра галанская» прервала его беспочвенные мечтания:

— И еще пылесос ваш не фурычит. Новый надо бы покупить. Этот — как его? — божеский!

— «Бошевский», что ли? — догадался Зорин.

— Ага! Ну вот я же и говорю — божеский! — подивилась Путятишна начальственной несообразительности. — Я про него рекламу в телевизоре видела. Зверь, говорят, а не пылесос!

«Так! Еще пара минут такого бреда — и она у меня автомобиль служебный потребует! — затосковал Зорин. — «Мерседес-Бенц!»»

Но Путятишна потребовала иного:

— И вот еще чего. Вы бы, товарищ редактор, приказик издали — чтобы оглоеды ваши меньше свинячили!

— Что же, у нас в редакции свинячат больше, чем в вашей вытрезвиловке? — подивился «товарищ редактор».

— Да оглоеды — те же, и свинячут — так же.

— То есть как это: оглоеды те же? — опешил Зорин.

— Да я уж, почитай, с десяток знакомых хануриков у вас тут заприметила, — пояснила техничка. — Батюшки-святы, думаю, как опять в родную вытрезвиловку вернулась! Оне-то, паразиты, меня тоже признали. Как завидют, что я по калидору иду — так по комнатенкам своим и прячутся. Юрк-юрк — и никого нетути!

«Н-да! — крякнул редактор. — Веселый же у меня контингентик подобрался! И впрямь — оглоеды!»

— Так вы, товарищ редактор, про пылесосик-то божеский не забудьте! — напутствовала его Путятишна. — И про шваброчку галанскую — тоже!

Одарила товарища редактора обольстительной улыбкой и выскочила резвой козочкой из кабинета.

У Зорина глаза на лоб полезли. Ну, Путятишна-толстопятишна! Одно слово — Кармен!

Тут он призвал верную секретаршу. Глянув на Венеру, подумал весело: «Где же ты, лисичка некормленая, такую грудь оторвала? Не иначе, у слонихи сперла! Согласно закону Авогадро!» Потом пересилил свои непотребства и вопросил:

— Венерочка, у нас что, две уборщицы в штате?

— Нет, одна, Денис Викторович, — служебным голоском ответствовала секретарь, в углах губ тая всегдашнюю двусмысленную улыбочку.

— Ну как же? — заволновался шеф. — У нас же еще неделю назад другая техничка работала!

— Ах, эта? — протянула Мисс Приемная. — Она уволилась.

Тут Зоринские волосы встали дыбом:

— Когда? Что? Почему не знаю?

— А позавчера пришла, написала заявление и забрала трудовую книжку.

— А я-то почему узнаю об этом последним?! — загремел Главный. — Со мной почему не согласовали?

— У нас такие вопросы решает отдел кадров. Чтобы вас, Денис Викторович, не дергать по пустякам! — сообщила Венера, недоуменно воздев выщипанную бровку: не королевское, мол, это дело — заниматься увольнением техничек!

— А почему уволилась-то? Может, обидел кто?

— Кто ее обидит — полдня не проживет! — фыркнула Венера. — Просто уезжать собралась из Питера. Говорит — уже и билет взяла.

Вот и улетела красная птица, присевшая на Анабеллином бедре! И унесла хозяйку на легких своих крыльях…

— Уезжать? Куда? Куда билет-то? — горячий интерес Главного к уборщице Нюше вылезал за все рамки служебных приличий. Ну и черт с ними, с приличиями!

— Да не знаю я куда, Денис Викторович! — отчего-то обиделась Венера. — Нюшка не сказала, а мне самой — ни к чему…

Зорин вздохнул:

— Ну, не сказала — и ладно. В ближайший час я для всех умер: никого не впускайте, ни с кем не соединяйте!

Уже переступая порог, секретарша оглянулась через плечо — убедиться, что Зорин провожает ее взглядом.

Едва оранжевые Венерины колготки скрылись за дверью, как призывно заквакал аппарат для своих. Зорин нехотя снял трубку, бросил раздраженно:

— Да!

И услышал грудной, с хрипотцой, голос.

— Привет, поработитель! Ты один?

Зорину даже показалось, что из трубки пахнуло мексиканской травой сурдаран. Он задохнулся:

— Беллочка! Ты? Что? Что случилось? Ты где? Почему исчезла? Ты что, вправду куда-то собралась?

— Очень много вопросов сразу, господин главный редактор, — усмехнулась на том конце Анабелла. — И слишком много для телефонного разговора. Надо увидеться.

— Надо, обязательно надо! Когда? Давай прямо сейчас, а? Ты свободна?

— Нет, я не свободна, — впервые он слышал, чтобы у Анабеллы был такой безжизненный голос. — Я совсем даже не свободна. Но давай прямо сейчас.

— Где? Куда за тобой подъехать?

— Не надо подъезжать. Встретимся в Пушкине. Давай — у той вазы! Помнишь, где ты героически потерял два зуба? — слабо улыбнулся голос в трубке. — Часа через полтора. Устроит?

…И снова они бредут по той окраинной аллее, только теперь она совсем безлюдна. Почки на деревьях еще не проклюнулись, и парк кажется прозрачным — словно грустный стеклодув выдул его из дымчатого стекла туманных сумерек.

Похоже, у здешнего дворника до этой дорожки давно не доходили руки: вся она была завалена прошлогодней, перезимовавшей под снегом листвой. Они шли по мертвым листьям, шаркали, шуршали, и каждый боялся разрушить эту ломкую шуршащую тишину.

Зорин не выдержал первым:

— Белла, что стряслось? Зачем ты уволилась, куда пропала?

— Пропала — пожалуй, самое подходящее слово, — она зябко сунула руки в карманы теплой куртки. — Эразм, конечно, но — факт! А прежде чем пропасть окончательно, я должна сделать две вещи. И самое первое — исчезнуть из твоей жизни. Я пришла попрощаться. Только умоляю — избавь, диабло побери, от объяснений. Поверь на слово: так надо!

Но он отказывался верить на слово, расспрашивал и выпытывал. И тогда Анабелла все ему выдала. Про Скарабея, про его ультиматум и угрозу расправиться с Зориным.

— Беллочка! Ну что ты паникуешь? — Он старался говорить спокойно и уверенно. — Ты что, забыла, что наш номер — тринадцатый? Я завтра же пойду к Администратору — и он в два счета снимет эту проблему!

Тут Анабеллу кольнуло: ну и мужика ты себе выбрала на старости лет! Этот не бросится душить Скарабея собственными руками, не попытается перегрызть ему глотку. Нет! Он побежит по своим чертовым инстанциям — жаловаться да ходатайствовать. Чтобы другие дяди спасали его любимую женщину, да и его самого.

Она передернула плечами:

— Ты ничего не понял! Скарабея уберу я сама. Для этого мне, диабло побери, помощь не требуется. Но одним махом вывести из игры всех его капитанов да майоров — не под силу ни мне, ни даже Администратору. Разумеется, «Утренняя звезда» любую наиспециальнейшую спецслужбу разнесет к чертовой матери. Но — не в один момент. А значит, у кого-то из этих игуан еще будет время ликвидировать нас с тобой.

Зорин вжал голову в плечи и оттого казался маленьким и кургузым. Он подавленно молчал и слушал, что ему говорит женщина:

— Итак! У меня остаются только два способа, чтобы спасти тебя. Первый — сделаться у Скарабея постоянным киллером. Убивать, убивать и убивать! Сперва я это и пыталась делать, но потом поняла: долго не выдержу. Душа, диабло ее подери, не принимает!

У Зорина опять заныло сердце. За последние месяцы оно уже не впервые заявляло о себе таким неприятным образом. Но сейчас, кажется, приступ оказался посерьезней. Словно та каменная стела перекочевала из давнего сна и вот теперь наваливается многотонной тяжестью на слабый, трепетный комочек в груди.

«Да что же с моторчиком творится? — обеспокоенно подумал он. — Пойти, что ли, сделать кардиограмму? Ладно, еще успеется!»

— Есть и второй путь. Бросить тебя, расстаться. Насовсем. Тогда этому жуку навозному не будет смысла тебя убивать. Так вот, я выбрала второй вариант. Единственная просьба: не надо упрашивать, отговаривать, вообще — никаких чертовых слов! И без того тяжко — по самый Галапагос! Я позвала тебя не советоваться. Я позвала тебя прощаться.

Зорин понимал: вот сейчас он должен взорваться возражениями, заявить, что смерть для него — лучше, чем разрыв с Анабеллой… Но возражать не хотелось. И пребывать постоянно на мушке у скурбеевских мальчиков — тем паче. В глубине души он уже смирился: «Выходит, улетела моя красная птица. Ничего не поделаешь — птицы для того и созданы, чтобы рано или поздно улетать!». Приличия ради он выдержал паузу, отразил на лице соответствующую гамму сомнений и страданий и, наконец, с траурным вздохом согласился:

— Что ж! Наверное, ты права…

Честно говоря, Анабелла ожидала иного. «Легко же, диабло побери, ты от меня отказался! Да и не отказался: ты меня просто предал. Струсил и предал — как последний сукин сын. Хотя, может, так оно и лучше? Что ни говори, а покинуть паршивого труса и предателя — это не потеря!»

Сейчас она поняла, почему от раза к разу этот человек нравился ей все меньше. Тот беззащитный мальчишка, которого она обнимала в кабинете, ушел от нее по лесной тропинке, а вместо него из леса выползла жирная игуана — сытая, довольная собой, а теперь вот оказывается — еще и трусливая.

— Ну и славно! — улыбнулась Анабелла как ни в чем не бывало. — Стало быть, прощай! Adios, camarado![15]

Она повернулась на высоких каблучках и быстро зашагала прочь. Спустя пару минут ее желтая куртка исчезла за поворотом.

Ни разу не оглянулась! — отметил машинально Зорин. И вздохнул с облегчением: теперь скарабеевские мальчики уже не его проблема!

Хотя дело было не только в мальчиках. Зорин вдруг почувствовал, как он устал, будучи подле Анабеллы, соответствовать, привставать на цыпочки. «Да и чего ради? Подумаешь — звезда, богиня, черное пламя! Прав был Фабиан: все они — Форнарины, кошки похотливые и жадные. А мы, дураки, норовим их на холсте намалевать, сделать мадоннами, подарить бессмертие!»

Разметая палые листья, он шагал упругой походкой — легко, беззаботно, радостно. Ничего, не пропадем! Найдем себе других булочек-печечек! Согласно закону Авогадро!

Анабелла в это время шагала к станции и костерила себя на чем свет стоит. Какое же затмение нашло на тебя, старую дуру? Взять и влюбиться в индюка, в игуану фанфаронскую! И это — после твоего Эрнесто!

В ней вспыхнула ослепляющая ненависть к этому трусливому ублюдку, которому она позволяла себя целовать, гладить по волосам, называть кретинским именем Беллочка. Она даже зубами заскрипела — так ей захотелось вернуться на ту аллею, догнать его и смотреть, смотреть в глаза. И так смотреть, чтобы он не сразу подох, а корчился, извивался вонючим червем у ее ног!

Она уже и впрямь повернула обратно. И вдруг яростно, неудержимо расхохоталась. Какой эразм! Стоило огород городить, спасать этого слизняка, выводить из-под Скурбеевского удара! Нет, ну что ты за идиотка такая, Анабелла Мария Кончита Санчес? Несчастная чертова кретинка, игуана безмозглая!

Она шла по тротуару мимо булочных, гастрономов, газетных киосков — и хохотала, хохотала до слез. Прохожие опасливо расступались, обходили стороной: «Буйная какая-то!». А она все смеялась и никак не могла остановиться. И в бездонных ведьминых глазах полыхала бешеная ярость и плескались слезы.