Ваш номер — тринадцатый

Глава девятнадцатая Игра в куклы с летальным исходом

«Я знала! Знала, что дерьмовый Скарабей не остановится! Что за первым сволочным заказом последуют второй и третий! — В глазах у Анабеллы стояли слезы. Слезы ярости. — Вот и поимел тебя этот узкоглазый засранец — но самый Галапагос! Как самую заурядную шлюху. И то, что он тебя не лапает за задницу и не тянет в койку, ровным счетом ничего не меняет! За каким диабло ему твое тело? Он — самец утонченный: насилует душу! Уж лучше бы он и впрямь сделал тебя шлюхой!»

Анабелла метала молнии и сходила с ума. Да, ей уже доводилось убивать, и — немало! Но тогда она была бойцом, партизанкой, освободительницей. А теперь этот вонючий генерал превратил ее в наемного убийцу, в уголовную сволочь.

«Убью к диабло! Его, а потом — себя!»

И через пару секунд — «Нет, не убью! Скарабей слов на ветер не бросает: если я его прикончу, Зорину тоже не жить!»

Она намертво застряла в сволочном Скарабеевом капкане. Что ж, тогда остается одно — покорно исполнять приказы товарища генерал-лейтенанта, Намжила Банзаровича Скарабея, ее шефа, хана, рабовладельца, мерзопакостной и вонючей игуаны. Ладно, приступаем к исполнению! Где там фото следующего «клиента»?..

Но тут вышла закавыка. У нового приговоренного оказалось неожиданно мощное защитное поле. То ли свое собственное, то ли на него работали очень сильные экстрасенсы. В общем, Анабеллины флюиды смерти не сумели пробить эту броню. Но мексиканскую ведьму уже ничто не могло остановить:

— Что ж, тряхнем стариной, попробуем старую добрую технику вуду!

Еще два дня приготовлений — и вот она, отключив телефон и дверной звонок, задернула оконную штору, набросила на стол траурную парчу и по углам запалила четыре погребальные свечи.

Сперва, не спуская цепко прищуренных глаз с фотографии своей жертвы, она мяла в руках серый кусок воска, шептала над ним туманные слова. Но вот уже воск насытился теплотой ее сильных пальцев и магическим огнем заклятий. И женщина начала лепить из него фигурку, которую ей предстояло убить на двух планах бытия.

Со стороны Анабелла казалась сгустком наползающей тьмы, живым порождением траурной парчи, жрицей Царства Теней с застывшим, безжалостно-отрешенным лицом. Постепенно она стала раскачиваться, отдаваясь зазвучавшим в ней ритмам. Испанские слова срывались с губ резче и яростней, каплями яда падая на крохотную куклу. Глаза Анабеллы полыхали черным ведьминым огнем.

Она раскачивалась все сильнее, и с далекого, поросшего слоновыми пальмами берега до нее долетал завораживающий голос асо — шаманской погремушки, испещренной магическими узорами из искусственного жемчуга и змеиных позвонков. Еще две минуты — и женщина уже не слышала колдовской музыки асо. Потому что она уже сама сделалась этой музыкой. Она умирала в неистовых ритмах волшебной погремушки, она протаскивала их сквозь пламя преисподней и обрушивала на тщедушную куколку, корчившуюся в горячих ладонях.

И не было уже комнаты посреди большого северного города, не было задернутого шторой окна, а была тьма беззвездного неба, когда и Луна, и Южный Крест, и Проксима Центавра боязливо прячутся за тучами. Обжигающая тьма ямайской ночи, и соленый ветер с моря, и сама она — не уборщица Нюша и не Анабелла Кончита Санчес, и не Синьора Смерть, а жрица-мамалоа, лучшая ученица главного на всей Ямайке бокора — Черного мага вуду.

У бокора были ледяные руки мертвеца, хриплый каркающий голос и иссиня-черные волосы, заплетенные в длинную косу. Это он обучил Анабеллу магическим ритуалам вуду — страшной религии, которую завезли на Кубу, Ямайку и Гаити «черные птицы» с далекой африканской Дагомеи.

Много ночей отдал бокор талантливой ученице, пока не посвятил ее во все секреты Черного вуду: как вводить в транс, как человеческую душу — «маленького доброго ангела» — загнать в глиняный кувшин канари, как наносить «воздушный удар», как — «удар по душе», а как — «удар порошком». И, наконец, как готовить эти колдовские порошки: «разрежь-вода», «сломай-крылья» и самое жуткое из всего бесовского зелья — порошок зомби.

И вот сейчас в далеком от Ямайки городе Санкт-Петербурге, в центре Васильевского острова женщина из племени ацтеков творила магию вуду, а за ее спиной сгущался призрак старого бокора. Все громче, все надрывней пела выдолбленная тыква, ощетинившаяся змеиными позвонками. Все глубже жрица-мамалоа погружалась в ритмы ведьмовской карибской ночи, все отрешенней становились ее глаза и безудержней качался маятник ее тела.

Но вот она прекратила раскачиваться, откинула покрывало с просторной корзины и достала оттуда молодого петуха со связанными лапами. Растревоженная птица принялась биться, но женщина развернула ее к себе и вперила огненный взор в исполненные ужаса петушьи глаза. Черные бусинки глаз вдруг застыли невидяще и вся птица стихла, задеревенела. Анабелла водрузила ее посреди стола, хрипло прочла заклинание и коротко взмахнула остро заточенным ножом. Голова с алым гребнем гулко шлепнулась о столешницу. Обезглавленное тело, пробудясь от транса, рвалось из цепких ведьминых пальцев и заполошно било крыльями. Спустя несколько мгновений петушиная тушка мертво обвисла, и черная кровь из зияющей шеи фонтаном поливала восковую куклу.

Свежая кровь придаст заклятиям вуду особую силу, превратит их в огонь, в молнию, в смерч.

Над свечами вздымается черная копоть, и черная кровь бежит из мертвого петуха, и черными кажутся даже слова, слетающие с губ жрицы. И женщина знает: весь мир сейчас — черный. Черный, как южная ночь без звезд, без луны, без жизни.

Итак! Пора! Она взяла маленький махагониевый пенальчик, раскрыла его и вытащила длинную иглу из черного серебра. Зажав иглу в руке, вперила яростный взор в крохотную восковую фигурку, распростертую на жертвенном столе.

Раз! Женщина изогнулась над куклой — и острая игла вошла игрушечному человечку в самую середину живота.

В это мгновенье один из пассажиров летящего над Атлантикой «Конкорда» — мужчина с холеным и властным лицом — оборвал начатую фразу на полуслове и согнулся в судорожной корче. Референт, утрясающий с ним текст завтрашнего доклада в Верхней Палате, растерянно уставился на побелевшее лицо босса…

Два! Она извлекла иглу и тотчас нанесла новый удар — в мягкое куклино темя.

Пассажир «Конкорда» резко распрямился, выгнулся дугой и застонал тонким голосом. Голова его дернулась и склонилась к плечу спутника. Белая пена, срывающаяся с губ, заливала строгий пиджак референта, а тот судорожно вжимал палец в кнопку вызова бортпроводницы и бестолково бормотал:

— Михал Васильевич, вам плохо, да? Ну ничего, мы сейчас…

Три! Легко и весело игла погрузилась в грудь куклы, в левую ее половину.

Подскочившая, наконец, стюардесса напрасно бросилась за аптечкой. Мужчине, завалившемуся лицом в колени своего помощника, лекарство уже не требовалось…

Анабелла обтерла иглу, спрятала в нарядный пенальчик. Брезгливо подхватила издырявленную куклу и, стиснув пальцами, превратила в бесформенный восковой комок. Задула свечи и, не отдергивая штор, отошла к дивану, рухнула лицом в подушку.

Ее бил жуткий, изнуряющий озноб. Впрочем, это продлится недолго. Женщина знала: скоро она провалится в забытье — глубокое и пустое, как пересохший колодец. И перед тем, как безвольно кануть в темную бездну, она успела подумать: «Генерал Скурбеев должен быть доволен. Не слепить ли из воска самого генерала?».