Ваш номер — тринадцатый

Глава шестая Судьба с чужого плеча

Из Куала-Лумпура на родные невские берега Зорин вернулся вымотанным вконец. Программа гуманитарного визита временами напоминала бред шизофреника. Вот «доктор Зорин» торжественно открывает Конгресс друзей стоклеточных шашек, вот он выступает с докладом о контрацептивах грядущего столетия, вот обсуждает проблемы борьбы с русской мафией на Малых Антильских островах…

Ну а что творилось в перерывах между всеми этими докладами, брифингами, семинарами!

Темпераментная аргентинка, ухватив его за отворот пиджака, требует незамедлительно создать в России мужское крыло Всемирной лиги феминисток.

— Si, signora![6] — улыбается дипломатичный синьор Зорин. — Мужчины-феминисты — это то, чего ждет от нас завтрашний день цивилизации! Вот вам моя визитная карточка. По возвращении в Петербург буду с нетерпением ждать вашего звонка! Привет от меня всем аргентинским феминистам!

Стареющий хиппи, тряся крашеными патлами, негодует:

— До коих пор ваше правительство будет изнурять русский народ запретом на однополые браки? Это же духовный геноцид, сегрегация по половому признаку!

— Certainly! This problem is very important![7] — Зорин трагически сводит брови к переносице. — Русский народ воистину изнывает в ярме сексуальных запретов. Давайте созвонимся, чтобы обсудить этот актуальнейший вопрос не на ходу. Оставляю вам, мой однополый друг, свою визитную карточку. Стальным бастионом встанем на пути у половой сегрегации!

Отвязавшись от перезрелого хиппи, Зорин попадает в объятия плешивого очкарика, который его тут же включает в комиссию по пропаганде сонетов Микеланджело. Зорин, не глядя, сует ему глянцевую визитку:

— Звони, приятель! Микеланджело — моя слабость!

Особенно доставал Зорина один рехнутый гений из Нидерландов. Гений самым крамольным образом нарушал благочиние окружающих его строгих костюмов и белоснежных сорочек с неброскими галстуками. Он носился по кулуарам заседаний в бесформенной хламиде — чем-то среднем между безгрешной толстовкой и тогой пресыщенного римского патриция, наперсника разврата.

И носился вполне бессистемно, пока не прознал, что в симпозиуме участвует посланец России. А прознав, мертвой хваткой вцепился в несчастного «московита». Голландец требовал, ни много, ни мало, организовать ему часовой доклад на президиуме Российской Академии наук.

За каким чертом ему приспичило потревожить самые академичные умы далекой Московии, пламенный хламидоносец тут же и разъяснил, неукротимо размахивая руками на манер ветряных мельниц своей изумительной родины. Программа лингвистического анализа, которую он самолично составил и прокрутил на своем компьютере, выдала суперсенсацию: оказывается, «Слово о полку Игореве» и «Песнь о Гайавате» созданы одним и тем же сказителем! И теперь автор компьютерной сенсации не мог ни есть, ни пить, покуда этим своим открытием не осчастливит потомков Игоревой рати.

— И к черту этого американского Лонгфелло! — орал гений, вдохновенно брызжа слюной в лицо потрясенному Зорину, коего преследовал с упорством маньяка. Ради такого дела он связался с Амстердамом и срочно затребовал персонального нидерландско-русского переводчика. Оторванный от родных тюльпанов толмач оказался огненно-рыжим и чрезвычайно похожим на длинного тощего глиста. А завершал эту грандиозную картину фундаментальный писяк, пламенеющий на правом глазу.

От непосильной натуги несчастный переводчик потел и краснел (писяк вовсе уже полыхал, как заря над вигвамом Гайаваты!) и все же не поспевал за полетом мысли филологического ниспровергателя. При этом рыжий горемыка, не сведущий в фольклоре русичей, именовал эпос безвестного летописца не иначе, как «Сага об армии принца Ингвара». Да и вообще о русском языке этот нестандартный полиглот имел довольно приблизительные представления. По крайней мере, перелопаченные им страстные монологи голландского толстовца звучали совсем уже диковато.

К концу своего пребывания в Куала-Лумпуре Зорин откровенно избегал революционера от словесности, готового обуть Игореву дружину в индейские мокасины. Но тот с неистовством фанатика отлавливал уважаемого господина русского редактора даже в общественном туалете.

— Это не делает сомнения, что все два произведения сделаны в идентичности, — устами феноменального своего переводчика внушал он соотечественнику «принца Ингвара», застигнутому врасплох над небесно-голубым писсуаром. — Все два имеют своим жанром героическую сагу. И все два делают удивляющий по своей экспрессии образец лирической литературы…

Ни водопадные аккорды унитазов, ни остолбенелость переводчика, напряженно застывшего между огнедышащим просветителем и уныло журчащим доктором Зориным, не способны были отвлечь рехнувшегося голландца от его академической лекции:

— Все два произведения имеют в себе интеграцию фольклорной и книжной традиции. «Сага о Гайавате» сделалась на фундаменте индейских саг. «Сага об армии принца Ингвара» — воинская сага, родившаяся в родстве от ваших русских саг. Все два делают рассказ о борьбе этносов за суверенитет, о делании оружейного сопротивления захватчикам, делающим у них интервенцию…

«Русские саги! Принц Ингвар! Делание оружейного сопротивления! В задницу бы тебя засунуть вместе с твоими гениальными открытиями, сыр ты голландский!» — кипел про себя прищученный «доктор Зорин».

Там-то, над писсуаром цвета куала-лумпурского неба, Зорин торжественно поклялся не есть, не спать и не чистить зубы, пока не организует «летучему голландцу» вожделенного доклада перед учеными мужами Российской Академии:

— Позвоните мне в Петербург. Вот моя визитная карточка!

И выскочил из сияющего кафелем сортира.

…Зорин рассеянно спускался по самолетному трапу на родную питерскую землю. И вот уже через семь минут неутомимый Славик подхватил у него из рук объемистый кожаный кейс и лихо распахнул дверцу «Мерседеса».

Помимо прочего, в кейсе пребывала мумия карликового крокодильчика, ощерившегося зубастой доисторической пастью. Душевный подарок для подруги жизни: «Тебе, любимая!».

Прямо из аэропорта — в редакцию. А там все — от худосочной секретарши Венеры и до вальяжного первого зама Викентия Викентьевича Заметельского — встретили Зорина так, словно он не впервые перешагнул редакционный порог, а давным-давно был организатором и вдохновителем всех побед этого коллектива. (Впрочем, Зорин не слишком удивлялся. Ведь и жена Лиля, казалось, уже сто лет пребывала замужем за шефом и совладельцем крупной петербургской газеты.)

…И полетели дни разудалой, нескончаемой каруселью. Зорина еще спасало, что во главе его собственных фирм — крупного рекламного агентства и торговой компании «Интим» — были поставлены опытные менеджеры. Эти зубры неплохо тащили свой воз, и вмешательства главного босса тут не требовалось. Что же до акций, которые господин главный редактор еще на заре приватизации приобрел по дешевке и в немалом количестве, то ими теперь занимался его доверенный брокер: что-то прикупал, что-то удачно сбрасывал. Согласно закону Авогадро!

Так что Зорин мог сосредоточить все свое внимание на кипучей редакторско-общественной деятельности.

Планерки, летучки, заседания редколлегии. Выступление перед депутатами Законодательного собрания. Заседание в Клубе главных редакторов. Председательство в жюри на конкурсе «Мисс Балтика-99». Переговоры с «Роспечатью» по поводу расширения продажи в розницу. Прием шеф-редактора «Вашингтон пост». Участие во Всемирном банковском конгрессе. Вызволение заведующего отделом литературы и искусства из медицинского вытрезвителя. Встреча с губернатором. Почетное судейство на парусной регате…

Денис Зорин не просто жил чужой жизнью. Он хлестал ее стаканами, пил, как пьют неразведенный спирт: обжигаясь, не разбирая вкуса, лишь бы забыться. Он топил себя в горячечной суете, в сумасшедшем потоке дел, забот и развлечений — чтобы забыться, загнать себя до бесчувствия, до полной отключки, чтобы некогда было испугаться.

Но страшно было все время.

Казалось бы, все — элементарно. Кем быть лучше: богатым или бедным? Безвестным неудачником или баловнем судьбы? Но, оказывается, для жизни нашей несуразной такая арифметика годится не всегда. Вот и в его, Зоринском, уравнении откуда-то вылезла вдруг целая прорва неизвестных! Даже дочь и жена, при всей их внешней похожести на себя прежних, были совсем не его Аленой и Лилей. Он скрипя зубами терпел жену, едва узнавал дочку и всей душой ненавидел вынырнувшего из исторического небытия хамского бультерьера Беню.

Новая «козырная» судьба не радовала, а только терзала душу. Зорину все чаще вспоминалась читанная недавно статья — «Человек меняет лицо». Витторио Риканелли, рядовой сицилийский мафиозо, согласился дать показания против босса своего клана. В итоге босс получил пожизненное заключение, а Витторио Риканелли превратился в Федерико Перуччи: чтобы спасти бывшего свидетеля обвинения от длинных рук мафии, итальянские спецслужбы перевезли его на север, в Болонью, дали ему новое имя, новые документы и новую внешность. Пластическая операция прошла без осложнений. Но со своим обновленным обликом — хотя и вполне симпатичным — Витторио так и не сумел сжиться. Бывшему мафиозо все казалось, будто каждое утро в зеркале отражается другой человек. И вот в один прекрасный вечер хлебнул он виски «Джонни Уокер», залез на подоконник и сиганул с девятого этажа. Дома на столе оставил записку: «Не могу больше жить раздвоенным. Прощайте, и да хранит вас Дева Мария!»

Он так и не сумел стать Федерико Перуччи, человеком с другим лицом.

А вот Денису Зорину проделали операцию почище: до неузнаваемости изменили не лицо, а саму жизнь. И пускай она теперь сверкала и переливалась, будто алмазное колье, но блеск этот не грел душу. Кто бы знал, как тягостно заниматься чужим делом, поддерживать дружбу с чужими приятелями, принимать почести и приглашения, предназначенные другому! Каждый день и каждую минуту Зорин чувствовал себя самозванцем на троне и все ждал: когда же, наконец, его разоблачат?

…Сегодня ему вдруг припомнился давний сон про каменную стелу с таинственными письменами. Зорина как током ударило: «Господи! А ведь он приходил из ночи в ночь — в аккурат перед моим вызовом к Администратору! А как я побывал в «Утренней звезде» — так этот сон ни разу больше не привиделся!»

Так вот что означало увиденное им на вершине холма! Стела, нацеленная в небо, — это его новая судьба, мощный старт наверх, к звездам! Впрочем, насчет «наверх, к звездам!» — это он себя уговаривал. А сердцем, всем своим содрогающимся нутром ощущал: наверх, к эшафоту!

Но есть же, черт побери, выход! Администратор ведь еще не запер за ним дверь в прежнее житье! Желаешь — ступай обратно в свой двор-колодец. И хлебай из него вонь, матерщину, бессмысленность и беспросветность существования.

Как волк, обложенный флажками, Зорин метался между «страшно» и «жутко». И потому, несмотря ни на что, обеими руками держался за нынешнее свое бытие. Но малодушно оставлял себе лазейку назад — «на всякий пожарный». Когда же истек месяц, отведенный ему для окончательного решения, Зорин принял Соломоново решение: к Администратору не ходить, точек над «и» не ставить.

«Не пойду — и все тут!» — думал он сердито.

Но не пойти ему не удалось.