Ваш номер — тринадцатый

Глава тридцатая Березовый сок для господина администратора

Полутора месяцев от роду Глеб осиротел, и дядя Петя стал для него и отцом, и матерью, и высшим авторитетом. Во всяком случае — до Глебова шестнадцатилетия. А точней — до ТОГО разговора.

Тогда, поздним уже вечером, дядя заглянул к нему в комнату:

— Не спишь, Глебка? Айда на кухню: разговор есть!

Уселись за самоваром, приступили к чаепитию.

— Начинать, Глебка, всегда следует с начала, — произнес дядя, позвякивая ложкой по блюдцу и явно нервничая. — А начало в нашей нескучной истории — это мой и твой далекий прапрапра… много раз прадед. Звали его Константин Федорович Бахметьев, и был он лейтенантом флота…

…Лейтенант Бахметьев быстро бросил военную лямку и перебрался из родного Петербурга в Новоархангельск — главный порт Русской Америки. На эту одиссею его подвигло непомерное, болезненное тщеславие. Константин Бахметьев стремился любой ценой вписать свое имя в географические карты мира. Уже полтора года спустя молодой офицер стал правой рукой Николая Резанова — верховного управителя Российско-Американской компании.

Резанову он сумел внушить: «Хватит закапывать себя в бесконечные перевозки зерна и бобровых шкур! Даешь Русскую Конкисту!». Он жаждал, переплюнув Ермака, еще более расширить пределы Отечества, включить в них и Японские острова, и Калифорнию, которую, он верил, станут называть полуостров Бахметьева.

И вот энергичный лейтенант отправляется инспектировать русские владения в Америке: поселения, форты, корабельные верфи.

Инспекторская поездка подходила уже к концу, их фрегат возвращался в Новоархангельск. Но тут ветер упал до нуля, и обездвиженный парусник лег в дрейф.

А ночью дверь в каюту Бахметьева отворилась, и в нее вошел Черный Адмирал. Заглядывающие в иллюминатор звезды скрещивались на его шпаге, отражались от сверкающих ботфортов. Но, попадая в глаза Адмирала, звездный свет не находил отражения и тонул в них бесследно.

— Знаю ваши проекты, лейтенант. Знаю и верю в вас, — сказал гость. — Но история — особая книга: имена в нее вписываются лишь кровью и ядом. А посему сталкивайте в преисподнюю любого, кто окажется у вас на пути. Предавайте, клевещите, лжесвидетельствуйте! Помните: отныне вас и ваших потомков хранит Черный Адмирал. В знак посвящения дарую вам свой кортик. Не посрамите его, мой лейтенант!

Тут за иллюминатором ударила близкая молния, и Бахметьев на мгновенье зажмурил глаза. А когда вновь открыл их, в каюте никого не было. В ту же минуту полный штиль сменился сильнейшим штормом, который мгновенно домчал фрегат до родных причалов.

И до самой швартовки Бахметьев просидел затворником в каюте, разглядывая новый кортик. Тот оказался длинным, тусклым и чрезвычайно острым. Ножны были сплошь черными, лишь на рукоятке полыхали золотом три цифры — 666. Бахметьев знал: это — Число Зверя…

Константин Бахметьев закончил свои дни почтенным старцем и действительным тайным советником. Всю свою жизнь он вертел тяжкие жернова имперской политики. Это он готовил проекты указов, которые, будучи освящены высочайшей подписью, бросали русские полки в огонь баталий и мытарили российские флотилии по чужим морям. И во всех начинаниях Бахметьеву сопутствовала небывалая удача. Черный Адмирал надежно распростер над ним охраняющее крыло. Над ним и всем его родом, принужденным с тех пор верой и правдой служить темным силам…

— …В кабале мы все оказались благодаря прадеду Косте! — завершил свою повесть дядя. — Теперь и тебе, Глебка, настала пора впрягаться в эту кабалу.

Глеб взглянул на него изумленно:

— Дядя, ты чего серьезно веришь в такие сказки? Черные Адмиралы, кортики с Числом Зверя? Да это же просто смешно!

— Это совсем даже не смешно, — вздохнул дядя Петя. — Встречались среди наших предков смельчаки: отказывались служить Зверю. Каждый из них был уничтожен, и непременно — огнем. Последними в этом дьявольском пламени сгинули твои отец и мать…

Это было на даче в Сиверской. Гроза обрушилась на них посреди раздольного поля. Спасаясь от ливня, они бросились к одинокой сосне. Мокрые, хохочущие, с двух сторон обняли дерево, прижались к теплому стволу. И тотчас в сосну ударила ослепительно синяя молния. Потом на них, уже неживых, обрушились полыхающие обломки расщепленного ствола и отслужили огненную панихиду…

— Так ты мне стал вместо сына, — подытожил дядя Петя. — И именно ради тебя я принял решение: смириться, пойти в услужение к Черному Адмиралу. Я ведь в аккурат перед той бедой даже фамилию сменил. Думал — отрекусь от самого имени проклятого рода! А тут — этот огонь с небес и погребальный костер на двоих. Тогда-то я понял: не остановлюсь сейчас — и Черный не только меня покарает, он и тебя не пощадит — последнего мужчину, носящего фамилию Бахметьевых. И я сдался, пошел в услужение к темным силам.

Дядя зачем-то передвинул чашку с места на место и с нажимом утвердил:

— А теперь требую, чтобы и ты поступил точно так же. Ну а насчет того, что все это — сказки…

Откуда-то из недр шифоньера он достал и бросил на стол длинный черный кортик. Глеб обнажил клинок. Там, где разящая сталь переходит в рукоять, червленым золотом сверкнули цифры: 666.

Глеб отшвырнул от себя дьяволов кинжал, словно черную гадюку:

— Выходит, они убили маму и отца, а ты прислуживаешь этим нелюдям? Что, спас меня, да? Да ты меня погубил! Не нужны мне ни твои жертвы, ни дядя — лакей черного козла!

— Послушай, Глебка… — начал дядя Петр, но тот вскочил и исчез в своей комнате. А через четверть часа снова возник на пороге, сжимая в руке тощий рюкзак:

— Прощай, я ухожу. Буду жить, как умею. А ты служи своему поганому хозяину!

Дядя склонил голову над остывшей чашкой. В наступившей тишине отчетливо щелкнул замок запираемой двери.

И вот теперь, спустя столько лет, Глебка возник из небытия и вернулся в жизнь Петра Чичеванова. Вернулся — уже обреченным на гибель.

Ликвидировать Зорина было первым, что пришло Администратору на ум. Ликвидировать — и концы в воду! Это был бы счастливый вариант, но он, увы, не проходил. В «Утренней звезде» любые сведения, касающиеся ее благополучия, непостижимым образом просачивались сквозь стены и моментально доходили до высших инстанций.

Между тем непреложные законы конторы гласили: человек, хотя бы невольно посягнувший на ее интересы, подлежит незамедлительному уничтожению. Это — о Глебе. А служащий «Звезды», который не выполнит оного предписания, подлежит уничтожению еще более незамедлительному и суровому. Это — уже о самом Администраторе.

О себе Чичеванов не думал. Задача была одна — спасти Глеба, упрятать его так, чтобы и вездесущая «Звезда» не сыскала. Администратор знал, что это нереально, но сейчас он предпочитал не рассуждать, а действовать со всей возможной энергией…

Зорин в это время катил в редакцию. Сидя в «Мерседесе», он все еще продолжал свой диалог с Администратором.

Да, он вырос, он совсем не тот, что год назад! И слава богу! Что? Растерял семью? На фиг ему сдалась такая семья — холодная, расчетливая дочка и жена, для которой чмошный бультерьер дороже мужа! Отказался от единственно любимой женщины? Да к чертям собачьим эти шекспировские трагедии: любовь-кровь, кровь-любовь! Он — не мазохист и не самоубийца! А скрасить одиночество и Венерка очень даже может…

Он не просто изменился: он ГЕНЕТИЧЕСКИ изменился. Нет уже того махрового неудачника: теперь в его жилах течет кровь победителя! И ради сладости побеждать он не остановится ни перед чем! Его номер — тринадцатый!

После обеденного перерыва Глебу позвонили с вахты:

— К вам пришли. Спуститесь к бюро пропусков!

Но возле бюро пропусков было пусто. Сидящий на входе охранник повернул голову:

— Это к вам посетитель? Он сказал — подождет на улице.

Бахметьев вышел из офиса — и обомлел: дядя Петя?! Он только и сумел, что глуповато спросить:

— Это ты?

— Нет, ясны горы: святой дух! — хмыкнул дядя Петя. — Видишь у булочной синий жигуль? Я буду в нем. Хватай по-быстрому куртку, пальто или что там у тебя — и живо в машину!

— А как же работа? — возразил Глеб.

— У тебя ее уже нет! — постановил дядя. — А если будешь еще копаться — не станет и жизни!

— Да что случилось-то? — вконец оторопел племянник.

— Давай скоренько — за одежкой! — скомандовал дядя Петя, оглядывая улицу цепкими глазами. — По дороге объясню!

Спустя семь минут их машина летела к Троицкому мосту.

— Ну? — прервал Глеб затянувшуюся паузу. — Может, теперь расскажешь, что стряслось? Комета Галлея на Землю летит?

Вместо ответа дядя швырнул ему на колени желтую картонную папку. Глеб ее раскрыл — и лишился речи.

— Откуда у тебя это? — только и вымолвил он.

— Оттуда! — буркнул дядя, вглядываясь в машинную толчею на съезде с моста. — Ты, Глебка, надумал пожар гасить бензином. Тот, у кого ты искал справедливости, является совладельцем вашего «Энтерпрайза». И к тому же — порядочной сволочью. И теперь одна чрезвычайно отлаженная система озабочена только тем, чтобы поскорей убить тебя. А с этого момента — и меня тоже.

Дядя круто вывернул руль, объезжая плетущегося «чайника»:

— В общем, так. Аэропорт и вокзалы, ясны горы, под контролем. Поэтому сейчас мы катим в Выборг: оттуда вечером отходит один хитрый поезд на Москву. Из столицы завтра вылетаем в Нью-Йорк. Затем из Нью-Йорка — в Даллас. В Техасе берем машину и перебираемся в Мексику. Оттуда самолетом — в Буэнос-Айрес. А в Аргентине я уже прикупил скромную гасиенду в одном глухом местечке. Там нас сам черт не сыщет!

— Бежим в джунгли Амазонки? — криво ухмыльнулся Глеб. — Прямо как нацистские преступники!

— Не как нацистские преступники, а как преступные кретины, — поправил дядя. — Один кретин удумал восстановить мировую справедливость, а другой прикрывает его правдоискательскую задницу.

— Так надо ж домой заскочить на минуту! — вскинулся Глеб. — У меня там деньги, паспорт…

— Ты минутами-то не швыряйся! — проворчал дядя. — Лишняя минута убить нас может! А твои гроши тебе уже не понадобятся. И паспорт, кстати, тоже.

— Это почему?

— А по этому по самому! Отныне ты — гражданин Соединенных Штатов Америки Роберт О'Брайен, бизнесмен и законопослушный налогоплательщик. А я — твой коллега по бизнесу Майкл Дэниэлсон. Ты, кстати, возьми из бардачка свой новый паспорт! И давай-ка поглядывай назад: не прилепилась ли к нам какая-нибудь машинка?

Через полчаса они уже катили по Выборгскому шоссе. Трасса выглядела пустынной, беглецов никто не преследовал. Тревога, вспыхнувшая в Глебе, постепенно улеглась: «Ничего, перетопчемся!».

Оптимистичному настрою способствовали и окружающие пейзажи. Через серое полотно шоссе бежали, искрясь, шустрые ручейки, в голубых лужах отражалось небо без единого облачка, и все вокруг было залито лучами уже пригревающего солнца. Ну разве может в этом неярком северном раю случиться что-то непоправимое?

А налитые тела берез, казалось, распирало шальными весенними соками. Глеб вздохнул: войти бы сейчас в перелесок, сделать на ближнем стволе пару косых надрезов — и ловить губами сладкий березовый нектар!

Дядя сбросил скорость — трасса впереди закладывала крутой вираж. За такими поворотами обожали прятаться «подосиновики» из госавтоинспекции.

Перед самым поворотом Глеб увидел девочку лет десяти. Волосы, скрученные в тугую косищу, казались золотыми, лицо светилось улыбкой, и вся она была — как это солнышко. Девочка прижимала к себе двухлитровую банку, в которой плескалась, разбрасывая зайчики, прозрачная влага. Ну, конечно, березовый сок!

Тоненькая Златовласка была уже совсем близко от их «жигуля». Она радостно взмахнула рукой: остановитесь, пожалуйста!

— Тормозни! Подберем девочку, — сказал Глеб.

— Ты что, не понимаешь? Нельзя нам останавливаться! — осадил беспечного племянника Администратор.

А девочка все улыбалась и махала им: «Ну, пожалуйста!». И они — два трусливых шакала, бегущих, поджав хвост, — были недостойны доверчивой улыбки этого лесного солнышка. Глеб взорвался:

— Да человек ты, или тебя твой Черный Адмирал совсем уже в нелюдя превратил? Подбросим девочку по пути! А если нет — все равно тормози: я выхожу, и катись один на свою вонючую Амазонку! А я и здесь перекантуюсь: Россия большая, уж как-нибудь упрячусь от нечисти твоей поганой!

Дядя только головой качнул: ну и норов! И, чертыхнувшись, тормознул подле Златовласки.

Но та не полезла в машину: зачем-то обежала вокруг и остановилась со стороны водителя. Администратор распахнул дверцу:

— Тебе куда, дочка?

Девочка не ответила. Вместо этого она вдруг окатила дядю Петю из своей банки. Неожиданный водопад разом накрыл его волосы и лицо, хлынул на грудь.

Своим массивным телом Чичеванов закрывал племянника, но несколько капель все же упало на Глебово запястье. Глебу показалось, что руку ему прожгло расплавленным свинцом.

Дядя охнул — громко, с надрывом. Повалился на руль и замер. А девочка радостно запрыгала и закричала:

— Сюда! Сюда!

В ту же секунду справа, из густого ельника вынырнул желтый уазик с надписью «Лесная охрана». Из него посыпались подтянутые молодые люди в черной униформе: ни дать, ни взять — гитлеровские штурмовики! Они выдернули Глеба из салона, шмякнули физиономией об капот и сноровко обшмонали. Глеб даже не думал сопротивляться. Казалось — из него вытряхнули душу, и осталась просто тряпичная кукла, которой зачем-то выкручивают руки, надевают стальные браслеты и заклеивают широким пластырем рот.

Покраснев от натуги, «лесные охранники» выволокли безжизненное тело дяди Пети и, как мешок с картошкой, забросили в свой уазик. Туда же впихнули плохо соображающего Глеба, на переднее сиденье усадили девочку. Затем сами расселись по обеим машинам и двинулись прочь от шоссе, вглубь обступающего чернолесья.

Минут через десять они остановились перед пронизанной солнцем широкой просекой. Штурмовики повыскакивали наружу, извлекли на свет божий и Глеба. И тут сердце у него оборвалось еще раз.

Потому что шагах в десяти безмятежно прогуливалась пара милых старичков: он и она. Старички были какие-то игрушечные: небольшого росточка и со славными, добрыми лицами. Он опирался на суковатую палку, она несла изящный букетик ранних лесных цветов. Дачники. Дачники-неудачники! Глеб не сомневался: погромщики из уазика не оставят живых свидетелей. Он крикнул: «Бегите!». Но намертво заклеенный рот произвел только слабое мычание.

Лиходеи тотчас ринулись к этой парочке, волоча с собою и Глеба. А старики, не чуя беды, спокойно вышагивали навстречу своим убийцам.

Но тут, обгоняя костоломов в черном, вперед вырвалась девочка-Златовласка. Она по-телячьи ткнулась в иссохшую грудку старушенции, и та расцвела, прощебетала, по-парижски картавя:

— Ah, Clementine! Comment tu vas? J' espere, tu n'as rien du mal?[16]

— Oui, ma belle grand-mere: rien du mal![17] — успокоила внучка и ласково потерлась о старенькую бабушкину куртку.

А та показала ей собранный букет:

— Regarde ici, ma cherie! Cettes fleurs sont tellement admirables, n'est ce pas?[18]

— Mais bien sur! — подтвердила Аленушка-Клементина. — Elles sont tres jolies![19]

Тут бабушка оторвала умильный взор от букетика и словно бы спохватилась:

— Mais allons-nous la! Restons nos hommes: ils veulent bavarder tete-a-tete un peu.[20]

И обе дамы пошли вдоль лесной обочины.

А мужчины повели свой разговор.

Среди штурмовиков выделялся худощавый молодой человек с тонким интеллигентным лицом и высоко выбритыми висками. Кажется, он был у них за главного. Этот аккуратист и рапортовал старичку — божьему одуванчику:

— Порядок, доставили обоих! Клементинка — молодец: справилась отлично!

— Ну и шлавно! — отозвался одуванчик. И перевел лучезарный взор на Глеба:

— Ты, штало быть, и ешть художник? Молоденькой еще!

Глеб ждал — вот сейчас этот добрый старикан, перед которым соловьи-разбойники отчего-то стояли навытяжку, прикажет:

— Развяжите-ка его и отпустите с миром!

Но вместо этого тихенький лесовичок прошамкал:

— Не ту картину ты жадумал напишать, художник. Шовщем не ту!

И отвернулся, сразу позабыв о Глебе:

— А второй? Где этот шволочь?

Стриженный мотнул головой — и его молодцы выгрузили из машины то, что еще недавно было дядей Петей. Подтащили, кряхтя, и бросили к синим старикашкиным полусапожкам. Старичок-лесовичок осиновой своей палкой подцепил голову лежащего, развернул лицом к себе.

Но лица не было. Веки, губы, нос, все оказалось изъедено, обвисло жуткими лопухами и сочилось желтой сукровицей. Не осталось ни брови, удивленно взлетевшей вдоль шрама, ни самого шрама. На жухлой прошлогодней траве громоздилась безликая туша в разодранной зеленой жилетке. Вокруг сразу же пополз запах пепелища. На этот раз он был особенно пронзительным: сейчас от Петра Чичеванова пахло всеми кострами, на которых горели мужчины его рода.

— Ждох, что ли? — уточнил дедок. И вздохнул жалостно. — Это плохо! Хотелощь мне ему, шволочу, напошледок шкажать пару лашковых!

Но тут же покладисто рассудил:

— Ну да ладно, не привелощь, штало быть! Да и то, это какое же щердце ждюжит, когда на тебя литр шоляной кишлоты выплешнут, шишки-коврижки?

Крохотной ножкой отпихнул голову мертвого врага и приказал Стриженному:

— Жначит, так, Ерафант! Ты обоих жапихай в ихнюю машину, а дальше — шам жнаешь.

Один из налетчиков подвинулся к Бахметьеву и саданул его по голове пудовым кулачищем. Глеб уже не видел, как их с дядей Петей отвезли к заброшенному карьеру, как машину сняли с тормозов и спихнули с обрыва. И как жарко полыхнуло пламя из разорванного бензобака, пожирая искореженный корпус «жигуля» и два замурованных в нем тела.

Спустя шесть минут Стриженный докладывал своему фюреру:

— Исполнено, Пифагор Пафнутьевич!

— Это хорошо, что ишполнено, — отозвался ласково фюрер. — Только я тебе, Ерафант, не Пифагор Пафнутьевич. Я тебе теперь — гражданин Админиштратор! Такая вот дишпожиция!