Вася Алексеев

Союз начинает жить

Всего через три дня после Первого мая Вася вместе с товарищами снова шел на демонстрацию в колонне тысяч путиловцев, анчарцев, рабочих «Треугольника» и «Лангензиппена».

Те же улицы, по которым они проходили Первого мая, те же заполненные зрителями тротуары… Но многое изменилось за три дня. Вокруг знамен, провозглашавших: «Вся власть Советам!», шли красногвардейцы с винтовками. Знамена надо было защищать. Сытая публика в центральных кварталах уже не улыбалась демонстрантам прежней льстивой улыбкой. На тротуарах стояли хорошо одетые господа, офицеры и великовозрастные гимназисты. Они встречали рабочих откровенной злобой, осыпали их бранью. Откуда-то доносились выстрелы. Несколько раз юнкера, выскакивая из боковых улиц, налетали на демонстрантов, пытались вырвать из их рук знамена. Приходилось вступать в рукопашные схватки…

Народ узнал о ноте Временного правительства, официально заварившего союзников, что оно будет соблюдать все обязательства, данные царем, что оно готово продолжать войну до полной победы. И разразилась буря. Вася Алексеев вместе с другими ребятами приходил в Петергофско-Нарвский союз рабочей молодежи прямо с собраний и демонстраций, еще разгоряченный схватками с меньшевистскими и буржуазными ораторами.

Союз молодежи в эту пору делал свои первые шаги. Работа в нем была важным партийным делом, требовавшим много внимания, сил.

Васю избрали председателем организационного бюро Союза, секретарем — Скоринко. Два большевика стояли во главе организации, но были там и меньшевики, эсер, анархист. Их противодействие чувствовалось постоянно. Споры возникали по каждому поводу и часто продолжались до утра. Молодая горячность спорщиков еще больше обостряла разногласия, а точки зрения по всем коренным вопросам расходились.

Забот появилось много. Большое и малое переплеталось, и как было их разделить?.. Следовало думать о политической линии Союза — и о том, чтобы найти комнату, где бы он мог обосноваться. Это тоже оказалось не просто. Сдавать помещение организации рабочей молодежи домовладельцы не хотели. Одни прямо отказывали, другие заламывали очень высокую плату. Ребята и не пробовали торговаться. Денег организация не имела. В районном Совете верховодили меньшевики и эсеры. На их содействие рассчитывать было трудно. Ребята всё же обратились туда, но занятые высокой политикой руководители Совета долго не хотели даже говорить с ними. Потом свели весь разговор к шуточке:

— Да разве вам можно отдельное помещение давать? Малы, шалить станете…

Зернов бушевал:

— Экспроприировать помещение — и точка! Займем вооруженной силой. Пусть попробуют нас прогнать. А то можно напасть на какой-нибудь банк. Возьмем деньги у капиталистов и снимем шикарную квартиру.

Его предложения не принимались всерьез, но Зернов от этого кипятился еще больше.

— Жалкие рабы священной частной собственности, — кричал он, — буржуев тронуть боитесь! Разве они не грабители?

— Они-то грабители, но мы грабителями не станем. Будет наша власть — придет частной собственности конец. Только возьмет ее в свои руки народ, рабочий класс, а каждый не станет рвать по куску, как ты предлагаешь.

Вася не только сдерживал Зернова. В конце концов именно Вася нашел помещение. Поговорил в райкоме большевиков, и там согласились — помочь ребятам надо, начато важное дело. Возможности райкома были тоже ограничены. Потеснились и отдали Союзу молодежи одну комнату в доме на Новосивковской. Комната была маленькая, проходная, но и партийная организация жила тесно — занимала всего две комнаты.

Зернов снова пришел в ярость.

— Протестую! — кричал он. — От имени фракции анархистов. Мы в кабалу к большевикам не пойдем.

Эсер Васильев тоже протестовал. Он обычно шел за Зерновым, хотя они и принадлежали к разным партиям. Меньшевики мялись. Ничего определенного они предложить не могли, а где-то поместиться Союзу было необходимо.

Беспартийные члены оргбюро поддержали Васю. Организационное бюро устроилось на Новосивковской. Через несколько дней и Зернов с Васильевым, сменив гнев на милость, пришли туда. Лица у них были надутые, но оба старались вести себя так, точно ничего не случилось.

Заседали в Союзе по вечерам — днем все были на заводах. И на этот раз заседание было назначено на 7 часов. Как обычно, пришли не только члены организационного бюро. В комнате стало тесно. Ребята стояли вдоль стен, сидели на полу. Скамеек не хватало.

Вопросов надо было решить много. Это были разные вопросы и среди них такой, как название Союза и его лозунг.

Вася Алексеев говорил о том, что Союз — организация рабочей молодежи. Для чего мы объединяемся? Чтобы отстаивать свои интересы, добиваться прав, которые нам необходимы. В Союз идут юноши и девушки разных взглядов, многое им не ясно, им надо учиться, чтобы стать полноценными борцами, но все они стремятся к светлому будущему, а это светлое ‘будущее — социализм.

— Хоть мы и пришли на Новосивковскую, а в большевики себя записывать не позволим! Протестую от имени фракции анархистов! — кричал Зернов.

— Никто тебя в большевики записывать не собирается. Еще семь раз подумали бы, если б ты и просил: Организация у нас самостоятельная, молодежная. Большевики на ее самостоятельность не покушаются. А цель свою мы определить должны. Эта цель — сделать из молодых рабочих хороших социалистов, которые сумеют бороться за социализм и строить его. Так или нет?

— Так, так, Вася! Правильно! — зашумели ребята.

— Конечно правильно. Другие придумывают ничего не говорящие названия, вроде Союза заводских мальчиков или Объединения рабочих-учеников. Всерайонную организацию хотят назвать «Труд и свет». А много ли говорит это название? Им можно прикрыть что угодно. Знаете общество «Маяк»? Кадетская организация, живет на деньги русских и американских буржуев. Капиталисты деньги зря не дают, особенно американцы, а обществу «Маяк» их отпускают щедро. В чем же дело? Говорят, что «Маяк» приобщает молодежь к спорту и к культуре, а на самом деле он отвлекает ее от революционной борьбы, настраивает против социализма. Вот что скрывается под названием «Маяк». И под названием «Труд и свет» можно скрыть нечто в этом роде. А нам нужно название, которое сразу бы говорило, какая у нас организация и к чему она стремится. Мы предлагаем назвать ее Социалистический Союз рабочей молодежи.

Со всех сторон требовали слова. Одни решительно поддерживали Васю, другие еще не имели определенного мнения, но всё равно хотели говорить. Зернов, по обыкновению, оглашал «декларацию от имени фракции анархистов».

— Никакого социализма! Предлагаю назвать Союз «Свободными юношескими федерациями». Мы будем всеми средствами бороться за это название.

Кто-то поддакнул Зернову, он стал шуметь еще громче:

— Я в Социалистическом Союзе быть не могу. Если примете такое название — уйду. У меня другой путь!

Название, предложенное Васей, приняли подавляющим большинством голосов. Зернов сидел, отвернувшись от товарищей, и, запустив руку за ворот расстегнутой рубахи, ожесточенно скреб грудь. Почесывался он постоянно. Друзья Зернова утверждали, что это от раздумья, другие говорили, что просто надо чаще ходить в баню, тогда и раздумья не будут одолевать. Как бы то ни было, Зернов скреб грудь и сидел на месте. Уйти он мог, но многие ли пошли бы за ним?

Час был уже поздний. Воздух в комнате стал сизым от табачного дыма.

— Поесть бы чего, — мечтательно заметил кто-то, — всех вопросов до утра не перерешаем, а в животе давно уже пусто.

Есть хотелось, конечно, каждому, просто старались не обращать внимания, но раз уже зашел об этом разговор…

— Устроим перерыв, — сказал Вася. — У кого есть деньжата? Может, чего-нибудь раздобудем…

Начали рыться в карманах. Деньги выкладывали на стол.

— У меня ни копейки, — поджав губы, сказал Саша Зиновьев, — совершенно без средств.

— На портфель копишь? — поинтересовался Ваня Тютиков.

Портфель был мечтой Зиновьева, и ребята знали о ней.

— А может, новой порки боишься?

Саша высокомерно посмотрел на товарищей. Его круглое лицо стало багровым.

— Попросил бы без глупых шуток. Тем более на заседании.

Кругам хохотали. Трудно было представить себе важного Сашу Зиновьева в. положении школяра, которого отец дерет ремнем, но случай такой был, и совсем недавно. Зиновьев сам сгоряча рассказал о нем Ване Скоринко, а тот не стал держать эту историю в тайне…

Потом Зиновьев убеждал себя, что порки ему нечего стыдиться. Он пострадал за убеждения. Когда Союз только создавался, Зиновьев много ходил по фабрикам и заводам, организуя собрания молодежи. Меньшевики из цехового комитета отказались признать это общественным делом. Зиновьеву и Скоринко, который тоже тогда почти не работал, за пропущенные дни не заплатили. Пришлось уйти от кассы ни с чем. У обоих были вечером неприятные разговоры с родителями, но отец Зиновьева разговором не ограничился. Он взял ремень и выдрал Сашу. Парню шел уже девятнадцатый год, а выглядел он значительно старше своих лет. Для товарищей Саша был воплощением солидности, но отца очень боялся…

Кругом смеялись, и сколько ни убеждал себя Зиновьев, что порка не могла повредить его авторитету, раз он пострадал за идею, в глубине души он не был в этом уверен, потому и сердился всё сильнее.

— Ладно, Саша, чего обижаться, — потянул его за руку Сеня Минаев, один из самых молодых ребят в организационном бюро. Он держал большой жестяной чайник, взятый у райкомовского сторожа, — Пошли за кипятком, а то трактир закроют.

Через несколько минут они вернулись, неся чайник, из носка которого валил пар, несколько леденцов без бумажек и черные лепешки. Зиновьев аккуратно разрезал лепешки на председательском столе. Заседание продолжалось. Надо было решить вопрос о лозунге. Вася Алексеев предложил принять слова Коммунистического Манифеста — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», давно уже ставшие боевым кличем передовых рабочих. Это вызвало новый приступ ярости на «скамьях анархистов».

— Долой! — кричал Зернов. — Я не позволю ставить на наш Союз социал-демократическую печать!

— Не шуми, анархо-реклама, — Союз у нас социалистический. Так и в названии утвердили, — пытался его осадить Скоринко. Он назвал Зернова прозвищем, которое за ним просто утвердилось. Но сейчас это только добавило масла в огонь.

— Не признаю! Я смою ваше название кровью!

Зернов выхватил свой револьвер и направил его на Скоринко:

— Доставай оружие! Будем стреляться!

— К порядку! Прекрати хулиганские выходки, — призывал председатель. — Тоже дуэлянт нашелся.

Ребята навалились на Зернова. В свалке он успел стукнуть кого-то рукояткой револьвера.

— Вздуть его, чтобы помнил! — весело кричал Скоринко, тесня Зернова в угол.

Не сразу удалось водворить порядок. Пока председатель, за неимением колокольчика, стучал карандашом по жестяной кружке, Зернову изрядно намяли бока. Наконец ребята, отдуваясь, стали рассаживаться по местам.

— Всё равно я протестую, — бормотал Зернов.

Трудно было понять, против чего он протестует — против полученных тумаков или против лозунга, предложенного Васей. Но разговор с ним был еще не окончен.

— Есть предложение исключить Зернова на два заседания. Чего он тут дуэли устраивает? Исключить за графские замашки и хулиганство, — сказал Скоринко.

— Не имеете права! — снова вскочил Зернов.

Но предложение поддержали. За него проголосовали без прений.

— Значит, на два заседания? — переспросил Зернов. — А присутствовать я могу?

— Без права голоса. Чтоб тебя, значит, не слышно было.

Зернов сел и больше не проронил ни слова. Даже когда большинством голосов утвердили лозунг, с которым он никак не мог примириться: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Он только ерзал на скамейке, почесывался и сверлил товарищей глазами. Рта не открывал. Юридически он ведь на заседании не присутствовал. А в этом анархисте странно сочетались крикливая неорганизованность и глубокое почтение ко всяким правилам парламентской процедуры.