Вайнахт и Рождество

Каникулы

Школьный двор был полон народу. Опять непонятно. Почему в школу не идут?

Наш класс толпился вокруг Ольги Яковлевны.

— Строимся, линейка!

Я встал рядом с Сонькой.

— А почему в школу не пускают?

Она пожала плечами: не знаю. И шмыгнула носом.

— Болеешь?

— Нет. Страшно.

Сонька тоже ударница. То есть отличница. На птицу почему-то похожа. Птица с веснушками.

— Чего страшно-то?

— Не знаю.

— Не знаешь, а боишься. Трусиха.

— Ага, — легко согласилась Сонька, ничуть не обидевшись.

Вышел директор, и голоса будто ветром сдуло.

— Ребята! Сегодня уроков не будет. Занятия в школе прекращаются на… некоторое время. Это внеплановые каникулы. О возобновлении… то есть о начале занятий мы сообщим. А теперь вы все должны как можно скорее вернуться домой. Вы слышали? Домой! И приказываю никому не выходить на улицу! Все должны быть по месту жительства. Дома то есть. Учителя будут ходить и проверять. Вы поняли?

И все радостно закричали:

— Да!

Такого подарка никто не ожидал.

Домой я, конечно, идти не собирался. Раз сказали сидеть дома, значит, будет что-то интересное. А еще я заметил, что Валя тоже остался. И с ним еще несколько больших ребят из его класса. Вид у них был заговорщицкий. Они стояли тесным кружком и не кричали, как обычно все кричат во дворе школы, а шептались.

— Ты почему домой не идешь? — ага, и Сонька здесь.

— А ты?

— Мне страшно.

Вот странная. Она вообще странная. Нет, она хорошая, но странная. А еще мы за одной партой сидим, и она меня это… контролирует. Ольга Яковлевна посадила нас вместе, чтобы Сонька меня контролировала, потому что я отвлекаюсь и мечтаю. Это учительница так сказала. На самом деле Сонька еще хуже мечтает. Однажды Ольга Яковлевна ушла куда-то, а у нас еще один урок оставался. И она задание дала, чтобы мы его делали и тихо сидели. Никто, конечно, тихо не сидел и задание не делал. Все шумели и смеялись. А Сонька сидит и пишет. И у нее слезы текут. Я к ней в тетрадь заглянул, а она не задачу решает, а стихи пишет. «Какой сегодня странный день, И птицы молча пролетают, И снег меня не замечает…» и еще что-то, но я не успел прочитать, она увидела, что я смотрю, и закрыла тетрадь. Плачет, потому что снег ее не замечает. Это нормально? Но я все равно с ней дружу. И мама у нее хорошая — тетя Аня. Она все время мне книжки интересные дает. И она с моей мамой дружит.

— Коль, пойдем вместе, а?

Эх, пропущу все на свете!

— Ладно, пойдем. Только быстро, а то у меня дела.

Хорошо, что она недалеко живет. Там идти-то! И чего она боится? Проводив Соньку, я бегом вернулся к школе. Во дворе уже никого не было.

Только дворник дядя Петя.

— Что забыл, ученик?

— Я Валю ищу.

— Какую Валю? А, Валентина, что ли? Вон туда пошли, — и он махнул метлой в сторону котельной.

Ага, знаем мы это место! Они, из старших, всегда там собираются. За угольной горкой. Прячутся, значит. Тайны у них, значит. Подслушивать нехорошо, я знаю. Но Валентин наш вожатый, и он нам всегда говорит: «Спрашивайте обо всем, у меня секретов от вас нет». А сам…

Из-за угольной кучи доносились их голоса. Конечно, говорил Валя. Он везде главный. И у нас, у младших, и у них.

— …оружия нам никто не даст, это понимать надо. И вообще никто с нами серьезно говорить не будет. Сергей Краснов знает, мы с ним в военкомат ходили.

— Выгнали, — подтвердил Сергей. — Сказали: малы еще. Мы про Гайдара говорили, про «красных дьяволят», а они посмеялись только…

— Оружие придется добывать самим, — продолжал Валя.

— Где его добывать-то? — спросил кто-то.

— Где-где, у врага, — ответил Валя. — Но это дело трудное. А пока оружия нет, мы должны бороться словом.

Послышался голос, который я сразу узнал, — Васьки Соломатина по кличке Шнырь:

— Это что, митинги устраивать? Да нас сразу…

Кто-то засмеялся. Наверно, Васька не стал договаривать, а показал, что «сразу» сделают.

Опять заговорил Валя:

— Никакой дурак митинги устраивать не будет. А вот листовки — другое дело. Пока нет оружия, стыдно сидеть сложа руки…

Какие листовки? Что это такое? Враги — это фашисты, понятное дело. Как их бить листовками — непонятное дело. Конечно, если бы был танк, или пушка, или ружье, например…

И тут я вспомнил! Я вспомнил! Я перелез через уголь и закричал:

— У меня есть оружие! Фашистов бить!

Валя замер с открытым ртом. И тут же я почувствовал страшную боль. Даже видеть перестал. Васька Шнырь одной рукой держал меня за шиворот, а другой выкручивал ухо.

— Ах ты, гаденыш! Подслушивал? Подслушивал? Кто тебя послал? Колись, сопливый!

Вмешался Валя:

— Стой, хватит! Отпусти его. Николай, ты зачем за нами шпионил?

От обиды и боли у меня потекли слезы.

— Я не шпионил. Я тоже хочу фашистов бить. Я оружие вам принес, а вы…

— Какое оружие?

— Вот, — и я достал обе гильзы.

Ну… В общем, они засмеялись. Нет, если честно, они заржали. Как лошади. А я не знал: мне снова плакать или смеяться вместе с ними? А Васька надел мои гильзы на пальцы и стал стрелять, будто из пистолета:

— Пу! Пу!

Серега хватался за грудь и падал на землю. При этом он кричал:

— Я навылет ранен в грудь! Доннерветтер, мне капут!

Ну, и я тоже засмеялся.

Потом Валя мне объяснил, что гильзы стреляные, в них пуль нет, и они не оружие, а игрушки. Правда, глупо вышло. Как я сам не сообразил?

— Ладно, — сказал он. — Сейчас расходимся. Встречаемся завтра в это же время.

— А с этим шкетом что делать? — кивнул на меня Васька. — Он нас всех заложит, зуб даю.

— Не заложит, — сказал Валя. — Я его знаю. Я отвечаю.

Я не знал, что такое «заложить», но это было плохое слово, я понял.

— Не заложу!

— Поклянись, — прищурился Васька.

— Хватит! — оборвал его Валя.

— Ну-ну, — сказал Васька и цыкнул длинной слюной.

С Валей мы дошли до дома. Я сказал, что Васька злой. И зачем Валя с ним дружит? Он не злой, сказал Валя, просто несчастный. И он, Валя то есть, будет его перевоспитывать. А я обо всем, что слышал, должен молчать. Потому что это военная тайна. Ну, я и сам это понял, не маленький. А еще я спрашивал, где оружие достать. Вот Валя говорил, что у врагов, а врагов нет. Где они, враги-то?

— А вдруг придут? — сказал Валя. — Ты слышал вчера, как гремело?

Ну, слышал. Но это далеко гремело. Бабушка сказала, что за Беговым кругом. Наши победили, конечно. Если бы фашисты, то они уже давно бы пришли.

Мы шли мимо складов. Ворота по-прежнему были открыты, и из них время от времени торопливо выходили люди. Все они несли какие-то мешки и коробки, и все смотрели в землю, будто стыдились чего-то.

— Сволочи, — сказал Валька. — А где охрана?

Сторож был тут же. Он пригорюнившись сидел на скамеечке, положив ружье на колени.

— Что же вы, товарищ? — сказал ему Валя. — Почему милицию не вызвали? Почему не стреляете?

Сторож посмотрел на меня, на Валю и отвернулся.

— Я же вам говорю! — возмутился Валя.

— Говори, — спокойно ответил сторож. — Ты ее найди, эту милицию. Нет ее. Испарилась. А мне еще жизнь дорога.

До дома мы дошли молча. Валя был расстроенный, и ему говорить не хотелось.

— Ладно, — сказал он. — Иди. Сиди дома и не высовывайся.

А я самого главного так и не сказал. Эх!

— Валя…

— Что?

— Я тоже хочу с вами фашистов бить!

— Ты мал еще.

— А вас тоже на войну не взяли! Тоже сказали: малы еще! Вам приятно было, да?

Валька засмеялся и почесал затылок:

— Логично. Уел ты меня, Николай. Ладно. Будет подходящее дело — возьму тебя с собой.

У меня рот сам полез к ушам.

— Когда?

— Еще не знаю. Но обещаю. Для тебя тоже работа найдется.

— Обещаешь? Честное слово?

— Честное слово.

— Честное-честное?

— Ты же меня знаешь. Разве я когда-нибудь обманывал?

— Нет.

— Ну и все. Ладно, пока. И будь дома, понял? Это не шутки.

И Валя пошел дальше, к своему дому.