Веди свой плуг над костями мертвых

9. Великое в малом

Весна начинается в мае, а сообщает об этом, сам того не ведая, Стоматолог, который выносит и ставит перед домом старую бормашину и такое же допотопное стоматологическое кресло. Обмахивает несколько раз тряпкой, вытирая с него пыль, освобождает от паутины и сена — оба орудия зимовали в сарае, их вытаскивали разве что время от времени, если возникала крайняя необходимость. Зимой Стоматолог в основном не работает; зимой здесь ничего не сделаешь, люди теряют интерес к собственному здоровью, кроме того, зимой темно, а он плохо видит. Ему нужно яркое солнце, майское, июньское, которое светило бы прямо во рты его пациентам, лесорубам и усатым мужчинам, которые целыми днями простаивают на мостике в селе, и поэтому о них говорят, что они работают в «Мостостое».

Когда уже высохла апрельская грязь, я все смелее обходила окрестности, привычно осматривая свои владения. В это время я охотно посещала Ахтозию, маленький поселок у самой каменоломни, где жил Стоматолог. Как и каждый год, наткнулась на удивительную картину — на ярко-зеленой траве, под голубым платом неба, стояло белое стоматологическое кресло, а на нем полулежал кто-то с открытым к Солнцу ртом. Над пациентом склонялся Стоматолог с бором в руке. Его нога выполняла едва заметное издалека монотонное движение, ритмично нажимая на педаль бормашины. И еще в нескольких метрах стояло двое или трое мужчин, которые сосредоточенно, молча наблюдали за этим действом, потягивая пиво.

Основным ремеслом Стоматолога было удаление больных зубов. Иногда, значительно реже — лечение. Он также занимался изготовлением протезов. Когда я еще не подозревала о его существовании, то долго не могла понять, что за люди живут в этой местности. У многих из них были характерные зубы, словно все они были родственниками и имели один и тот же ген или одинаковое расположение планет в гороскопе. Особенно пожилые: их зубы были продолговатые, узкие, с синеватым оттенком. Странные зубы. У меня возникло и альтернативное предположение, поскольку я слышала, что глубоко под Плоскогорьем находятся залежи урана, которые, как известно, влияют на появление различных аномалий. Теперь я уже знала, что это просто были протезы Стоматолога, его опознавательный знак, его марка. Как и любой художник, он был неповторим.

Как по мне, он должен был стать изюминкой для туристов, посещающих Клодзкую котловину, если бы его деятельность была легальной. К сожалению, Стоматолога давно лишили права выполнять свою работу из-за злоупотребления алкоголем. Странно, почему людей не лишают прав выполнять их обязанности из-за плохого зрения. Это может быть гораздо опаснее для пациента. А Стоматолог носил толстые очки, в которых одно стекло было склеено скотчем.

В тот день он сверлил зуб какому-то мужчине. Трудно было разглядеть черты лица, искаженного болью и слегка отупевшего от водки, которой Стоматолог обезболивал своих пациентов. Пронзительный звук бормашины ввинчивался в мозг и вызвал самые ужасные воспоминания из детства.

— Как жизнь? — поздоровалась я.

— Может быть, — сказал он с широкой улыбкой, которая напоминала о существовании древней поговорки: «Врачу, исцелися сам». — Давно я вас не видел. В последний раз, кажется, тогда, когда вы здесь искали своих…

— Да, да, — перебила я его. — Зимой трудно ходить так далеко. Пока выберешься из сугробов, уже темно.

Он вернулся к своему пациенту, а я присоединилась к группе зевак, которые задумчиво наблюдали за работой бормашины в человеческом рту.

— А вы видели белых лис? — спросил меня один из мужчин. У него было красивое лицо. Если бы его жизнь была иной, он, видимо, стал бы киноактером. Однако сейчас его красота потускнела, скрытая под морщинами и бороздами.

— Говорят, Нутряк выпустил их, прежде чем убежал, — добавил другой.

— Может, его мучила совесть, — сказала я. — Может, его те Лисы загрызли.

Стоматолог с интересом посмотрел на меня. Покачал головой и опустил бор в зуб. Бедный пациент подпрыгнул на стуле.

— Неужели нельзя запломбировать зуб без этого сверления? — спросила я.

Однако казалось, судьбой больного никто особенно не интересовался.

— Сначала Большая Ступня, затем Комендант, а теперь Нутряк…, - вздохнул Красивый Мужчина. — Да и из дома страшно выйти. Как стемнеет, я все на улице поручаю делать жене.

— А вы, ничего себе, умница, — бросила я, а потом медленно сказала: «Это им Животные мстят за то, что они охотились».

— Где там… Большая Ступня не охотился, — усомнился Красавчик.

— Зато браконьерствовал, — не согласился кто-то. — Пани Душейко права. Кто здесь больше ловушек ставил, чем он?

Стоматолог растер на блюдечке немного белой массы и лопаточкой вкладывал ее в рассверленный зуб.

— Да, это может быть, — бормотал он себе под нос. — Оно действительно возможно, должна же быть какая-то справедливость. Да, да. Животные.

Пациент жалобно застонал.

— А вы верите в божье провидение? — вдруг спросил меня Стоматолог, застыв над пациентом, в его тоне слышался некий намек.

Мужчины захихикали, будто услышали какую-то ерунду. Я задумалась.

— Потому что я верю, — заявил он, не дожидаясь ответа. Дружески хлопнул пациента по спине, и тот радостно вскочил. — Следующий, — сказал Стоматолог. Из кучки зевак вышел один и неуверенно сел в кресло.

— Что такое? — спросил у него Врач.

Тот вместо ответа открыл рот, и Стоматолог заглянул туда. И сразу отпрянул, бормотнув: «Мать твою», — что очевидно было самой меткой оценкой состояния ротовой полости пациента. Какое-то мгновение он пальцами проверял, не шатается ли какой зуб, а потом пошел за бутылкой водки.

— Держи, выпей. Рвем.

Мужчина что-то невнятно пробормотал, полностью подавленный неожиданным приговором. Взял из рук Стоматолога почти доверху наполненный стакан водки и выпил его залпом. Я была уверена, что после такого наркоза ему больно не будет.

В ожидании действия алкоголя мужчины резво начали рассказывать о каменоломне, мол, ее вскоре снова откроют. Она станет поглощать Плоскогорье год за годом, пока совсем его не проглотит. Придется отсюда переселиться. Если ее действительно откроют, Стоматолога выселят первого.

— Нет, не верю я в божье провидение, — сказала я. — Организуйте комитет сопротивления, — посоветовала я им. — Устройте демонстрацию.

— Апре на делиж[6], — сказал Стоматолог и запихнул пальцы в рот полубессознательному пациенту. И легко, без усилий вытащил оттуда почерневший зуб. Послышался разве что легкий хруст. Меня затошнило.

— Они должны отомстить за это все, — сказал Стоматолог. — Животные должны разнести это все в пиздец.

— Именно так. Разъебошить это в пень, — подхватила я, и мужчины посмотрели на меня с удивлением и уважением.

Я возвращалась окружной дорогой, было уже хорошо за полдень. Тогда на опушке я увидела двух белых Лис. Животные шли медленно, одно за другим. Их белизна на фоне зеленого луга казалась неземной. Они выглядели, словно дипломатические работники Животного Королевства, которые прибыли сюда выяснить, как идут дела.

В начале мая расцвел желтый осот. В хорошие годы он зацветал уже на Пасху, когда в свои дома, впервые после зимы, приезжали владельцы. В худшие лета покрывал луга желтыми точками только на День победы. Сколько раз мы с Дизем наблюдали это чудо из чудес.

К сожалению, для Дизя это означало начало тяжелых времен; спустя две недели после этого его начинала мучить аллергия на все — глаза слезились, он задыхался. В городе еще можно было как-то это выдержать, но когда он каждую пятницу приезжал ко мне, я была вынуждена плотно закрывать все окна и двери, чтобы невидимые аллергены не проникли в Дизев нос. Во время цветения трав, в июне, наши занятия переводом приходилось переносить в его дом.

После такой долгой и изнурительной, бесплодной зимы Солнце плохо влияло и на меня. Я не могла утром спать, просыпалась на рассвете и постоянно чувствовала беспокойство. Всю зиму приходилось защищаться от ветра, который дул на Плоскогорье, поэтому сейчас я открывала настежь окна и двери, чтобы он мог ворваться внутрь и разогнать затхлость, беспокойство и любые Болезни.

Все начинало бурлить, под травой, под слоем земли, ощущалась какая-то лихорадочная вибрация, как будто вот-вот лопнут огромные, набухшие от усилий подземные нервы. Мне трудно было отделаться от впечатления, что за всем этим кроется чья-то мощная бездумная воля, отвратительная, как и сила, которая заставляла Лягушек подниматься друг на друга и, не останавливаясь, спариваться в Матогином ставке.

Стоило Солнцу приблизиться к горизонту, как появлялась семья Летучих мышей. Они порхали бесшумно, мягко, их полет всегда казался мне каким-то влажным. Однажды вечером, когда они поочередно облетали каждый дом, я насчитала их двенадцать. Мне хотелось бы знать, как Летучая мышь видит мир; хоть раз оказаться в ее теле над Плоскогорьем. Как мы здесь все выглядим в ее ощущениях? Словно тени? Как будто снопы колебаний, источники шума?

К вечеру я садилась перед домом и ждала, пока они появятся, по одной прилетят от дома профессора и его жены, посещая всех по очереди. Я легонько махала им рукой, здороваясь. Собственно говоря, у меня с ними много общего — я тоже видела мир по-другому, вверх тормашками. Тоже предпочитала сумерки. Не могла жить под Солнцем.

Моя кожа плохо реагировала на жестокие, резкие лучи, которые еще не смягчал ни один листок или легкое облачко. Я краснела, возникало раздражение. Как и каждый год, в первые летние дни у меня появлялись маленькие, зудящие пузырьки. Я лечила их кислым молоком и мазью от ожогов, которую дал мне Дизь. Надо было отыскать в шкафу прошлогодние шляпы с широкими полями и завязками, чтобы ветер не срывал их с головы.

В ту среду, возвращаясь в такой шляпе из школы, я сделала крюк, чтобы… — сама не знаю, зачем. Существуют такие места, которые не посещают охотно, однако что-то в них как будто тянет. Возможно, там таится Ужас. А может, потому, что я, как и Благая Весть, тоже люблю ужасы.

Каким-то чудом я оказалась в ту среду у лисьей фермы. Ехала на Самурае домой и вдруг на распутье свернула в противоположную от обычной сторону. Вмиг закончился асфальт, и я почувствовала тот невыносимый смрад, который отпугивает в этом месте любого. Противный запах все еще оставался, хотя ферму официально закрыли две недели назад.

Самурай поступил так, как будто тоже имел нюх, и остановился. Я сидела в машине, потрясенная вонью, и видела перед собой на расстоянии сотни метров огороженную высокой сеткой застройку — бараки, которые тянулись друг за другом. Вверху на сетке была тройная колючая проволока. Ослепительно сияло Солнце. Каждый ствол отбрасывал четкую тень, каждая из них напоминала копье. Тихо было, хоть маком сей. Я напрягала слух, будто ожидая, что из-за этого забора до меня донесутся ужасающие звуки, эхо того, что творилось на ферме раньше. Но там явно никого не было, ни одной живой души — ни человека, ни животного. Летом все это зарастет лопухами и крапивой. За год или два ферма утонет среди зелени и превратится в лучшем случае в место, которым пугают детей. Я подумала, что здесь можно было бы устроить музей. Как предостережение.

Через минуту я завела машину и вернулась на шоссе.

О да, я знаю, как выглядел пропавший владелец. Вскоре после того, как я сюда перебралась, встретила его на нашем мостике. Это была странная встреча. Я еще не знала, кто он такой.

Как-то после полудня я возвращалась на Самурае из магазинов в городе. У моста через наш поток увидела джип; он заехал на обочину, будто хотел размять кости: все двери были распахнуты. Я поехала медленнее. Не люблю эти высокие, мощные авто, созданные скорее для войны, чем для прогулок на лоне природы. Их огромные колеса оставляют глубокие канавы на дорогах, уничтожают полевые тропинки. Мощные двигатели издают много шума и выбрасывают газы. Я убеждена, что у их владельцев крохотное «достоинство», поэтому размерами машин они компенсируют себе этот порок. Каждый год я протестую в администрации против гонок на таких ужасных машинах и посылаю петиции. Получаю стандартный ответ, что староста рассмотрит мое заявление в установленный законом срок, а потом все затихает. Сейчас здесь стояло одно из этих чудовищ, перед самым потоком, у долины, почти под нашими домами. Уезжая очень медленно, я пристально наблюдала за незваным гостем.

Впереди сидела молодая, красивая женщина и курила сигарету. У нее было крашеные, выбеленные волосы до плеч и старательно наведенный макияж. На лице выделялись обведенные темным карандашом губы. Она загорела так сильно, что казалось, будто ее только что сняли с гриля. Женщина выставила ноги из машины, с ее голой стопы с ярко-красными ногтями съехал босоножек и упал в траву.

Я остановилась и выглянула в окно.

— Нужна какая-то помощь? — приветливо спросила я.

Она отрицательно покачала головой, а потом подняла взгляд к небу и большим пальцем ткнула куда-то за спину; и заговорщически при этом улыбнулась. Женщина показалась мне довольно приятной, хотя я и не поняла ее жеста и поэтому вышла из машины. Так как она ответила жестами, без слов, я тоже начала вести себя тихо; подошла к ней почти на цыпочках. Вопросительно подняла брови. Мне нравилась такая таинственность.

— Ничего, ничего, — тихо ответила она. — Я жду… мужа.

Мужа? Здесь? Я совершенно не поняла сцены, в которой нечаянно приняла участие. Подозрительно оглянулась, и тогда увидела его, этого мужа. Вышел из кустов. Выглядел довольно странно и смешно. Был одет в нечто вроде камуфляжа с зелеными и коричневыми пятнами. Везде из одежды торчали еловые ветви, от головы до пят. Его шлем был обтянут такой же пятнистой тканью. Лицо вымазано темной краской, на фоне которой выделялись ухоженные седые усы. Глаз я не видела, потому что их закрывало странное устройство с кучей винтиков и шарниров, похожее на аппарат, с помощью которого окулисты обследуют глаза. А на широкой груди и большом животе висели котелки, планшетки, футляры и патронташ. В руке он держал ружье с оптическим прицелом; оно напоминало мне оружие из «Звездных войн».

— Матерь Божья, — невольно прошептала я.

В течение минуты я не могла произнести ни слова, пялилась на это чучело удивленно и испуганно, пока женщина не бросила сигарету на дорогу и довольно иронично сказала:

— А вот и он.

Мужчина подошел к нам и снял с головы шлем.

Пожалуй, до сих пор я никогда не встречала человека с такой выразительной Сатурнической внешностью. Он был среднего роста, широколобый, с кустистыми бровями. Едва сутулился и немного косолапил. Мне показалось, что он привык к разврату и в жизни ценит только одно — последовательное воплощение собственных желаний, любой ценой. Именно он и был самым богатым Человеком в округе.

У меня сложилось впечатление, что мужчина обрадовался, увидев кроме жены еще кого-то. Собой он явно гордился. Поздоровался со мной, подняв руку, однако сразу забыл о моем существовании. Опять надел шлем и эти причудливые очки и посмотрел в сторону границы.

Я сразу все поняла и почувствовала, как во мне вспыхнул Гнев.

— Поехали уже, — нетерпеливо, будто к ребенку, обратилась к нему жена. Возможно, почувствовала, как вокруг меня вибрирует Гнев.

Некоторое время он делал вид, будто не слышит, однако сразу подошел к машине и снял с головы все эти принадлежности и положил ружье.

— Что вы здесь делаете? — спросила я, потому что ничего другого не пришло мне в голову.

— А вы? — бросил, не глядя в мою сторону.

Его жена надела босоножки и села за руль.

— Я здесь живу, — холодно ответила я.

— А, так эти две собаки ваши … Вам уже говорили, чтобы вы держали их при себе.

— Они находятся на частной территории… — начала было я, но он меня перебил. Белки его глаз зловеще сверкнули на измазанном лице.

— Для нас не существует частных территорий, пани.

Это произошло два года назад, когда еще все казалось мне простым. Я забыла о той встрече с Нутряком. Он меня не волновал. Но потом внезапно какая-то быстрая планета пересекла невидимую точку, и произошла перемена, одна из тех, которые мы здесь, внизу, даже не осознаем. Может, только едва заметные знаки указывают нам на это космическое событие, но их мы тоже не замечаем. Кто-то наступил на ветку на тропе, в морозильнике лопнула бутылка с пивом, потому что ее забыли вовремя оттуда вынуть, с куста шиповника упали две красные ягоды. Как можно все это понять?

Очевидно, что большое содержится в малом. Никаких сомнений, вот посмотрите. Сейчас, когда я пишу, на столе выложена планетарная конфигурация, может, даже целый Космос. Термометр, монета, алюминиевая ложка и фаянсовая чашка. Ключ, мобильник, бумага и ручка. И мой седой волос, в атомах которого сохранилась память о зарождении жизни, космической Катастрофе, давшей начало миру.