Веди свой плуг над костями мертвых

8. Уран во Льве

Понятно, что первый Гороскоп Человек всегда составляет для себя, так было и со мной. Тогда у меня вырисовалась первая конструкция, которая базировалась на кругах. Я рассматривала ее удивленно — это я? Передо мной лежал проект меня самой, самый простой и вместе с тем самый сложный из всех возможных, мое собственное «я» в общих чертах. Зеркало, которое превращает выражение живого лица в примитивный геометрический график. То, что казалось мне в собственной внешности знакомым и очевидным, исчезло; остались характерные разбросанные точки, символизирующие планеты на небесном своде. Ничто не стареет, ничто не меняется, места на небесах постоянны и неизменны. Время рождения разделило это пространство круга на дома, и таким образом график стал практически неповторимым, уникальным, как папиллярные линии.

Думаю, каждый из нас, глядя на собственный Гороскоп, испытывает противоречивые чувства. С одной стороны, можно гордиться, что твоя индивидуальная жизнь обозначена небом, будто почтовым штемпелем с датой на письме, таким образом, тебя выделили из других, ты единственный и неповторимый. Однако, в то же время это заключение в ограниченном пространстве, вытатуированный лагерный номер. От него не убежишь. Нельзя быть кем-то другим, а не тем, кем ты есть.

Это ужасно. Мы хотели бы думать, что мы свободны и в любой момент можем создать себя заново. И что наша жизнь полностью зависит от нас. Эта связь с чем-то настолько большим и монументальным, как небо, подавляет нас. Лучше бы мы были маленькими, тогда и наши грешки можно было простить.

Поэтому я убеждена, что следует основательно познакомиться с нашей тюрьмой.

По специальности я инженер-мостостроитель, я уже упоминала об этом? Я возводила мосты в Сирии и Ливии, а в Польше вблизи Эльблонга и на Подляшье — два. Тот, что в Сирии, был странным — он соединял берега реки, которая появлялась лишь периодически — вода текла в русле в течение двух, трех месяцев, потом ее впитывала раскаленная земля, и русло превращалось в некую бобслейную трассу, по которой носились дикие пустынные Собаки.

Наибольшее удовольствие мне всегда оказывало преобразования воображения в цифры — из них возникала конкретная картина, затем рисунок, потом проект. Цифры опускались на мой лист и там послушно укладывались. Мне это очень нравилось. Алгебраический талант пригодился для Гороскопов, тогда все надо было самой вычислять с помощью логарифмической линейки. Сейчас в этом нет необходимости; существуют готовые компьютерные программы. Кто сейчас помнит о логарифмической линейке, если панацеей от любой жажды знаний стал один-единственный «клик» мышкой? Однако именно тогда, в лучшее для меня время, началась моя Болезнь и пришлось вернуться в Польшу. Я долго пролежала в больнице и невозможно было установить, что на самом деле со мной происходит.

Когда я встречалась с одним протестантов, который работал геодезистом на строительстве автострад, и он мне говорил, цитируя, кажется, Лютера, что тот, кто страдает, видит Бога сзади. Я задумалась — идет ли речь здесь о спине или, может, ягодицах, как выглядит Бог сзади, если мы не можем представить себе перед? Похоже, что тот, кто страдает, имеет к Богу особый доступ, через черный ход, он благословен, узнает какую-то истину, которую без страданий трудно было бы понять. Поэтому в определенном смысле здоровым является лишь тот, кто страдает, как это ни странно звучит. Пожалуй, здесь я права.

В течение года я вообще не ходила, а когда Болезнь начала понемногу отступать, уже знала, что неспособна буду возводить мосты на пустынных реках, и мне нельзя слишком далеко отходить от холодильника с глюкозой. Поэтому я сменила профессию и стала учительницей. Работала в школе, обучая детей разным полезным вещам: английскому, ручному труду и географии. Всегда старалась полностью завладеть их вниманием, сделать так, чтобы они запоминали важную информацию не потому, что боятся получить двойку, а потому, что им действительно это необходимо.

Мне это было очень приятно. Дети всегда привлекали меня больше, чем взрослые, потому что я и сама немного инфантильна. В этом нет ничего плохого. Хорошо, по крайней мере, что я это осознаю. Дети гибкие и податливые, откровенные и нетребовательные. Они не ведут пустых разговоров, small-talks, на которые любой взрослый может спустить всю свою жизнь. К сожалению, чем старше они становятся, тем больше подчиняются власти разума, превращаются, как сказал бы Блейк, в жителей Ульро[5], и не так легко указать им нужный путь. Поэтому меня радовали только маленькие дети. Старшие, которым, скажем, исполнилось десять, были еще противнее, чем взрослые. В этом возрасте дети теряют свою индивидуальность. Я видела, как они закостеневали, неизбежно достигая возраста созревания, и это приводило к тому, что эти дети постепенно попадали в зависимость от того, чтобы быть такими, как другие. Редко у кого еще продолжалась какая-то внутренняя борьба, соревнования по этой новой форме, однако в конечном итоге и они подвергались изменению, почти все. Тогда я никогда не пыталась их сопровождать — это означало стать свидетелем Падения, уже не впервые. Чаще всего я учила детей младше этого возраста, максимум до пятого класса.

Наконец меня выпроводили на пенсию. Я считаю, что рано. Трудно это понять, потому что я хорошо работала и опыт имела немалый, и не имела никаких проблем, разве что кроме моей Болезни, которая проявлялась лишь изредка. Я поехала в отдел образования и там подала соответствующее заявление, документы и просьбу, чтобы мне разрешили дальше работать. К сожалению, ничего не получилось. Это были плохие времена — реформы, реорганизация системы, изменения программ и массовая безработица.

После я искала работы в соседней школе, и еще одной, на полставки и на четверть, почасовую, взялась бы и за поминутную, если бы мне только разрешили, и везде чувствовала, что за мной стоит толпа других, помладше, я слышала, как они дышат мне в затылок, нетерпеливо переминаясь на месте, хотя это работа неблагодарная и низкооплачиваемая.

Только здесь мне удалось. Когда я уже уехала из города, купила этот домик и начала выполнять обязанности сторожа близлежащих домов, ко мне через горы добралась запыхавшаяся молоденькая директор школы. Она, мол, знает, что я учительница. Меня очень тронуло, что эта дама употребила настоящее время, потому что учитель — это состояние духа, независимо от места работы. Она предложила мне несколько часов английского в школе, с детьми, именно с такими, как я люблю. Поэтому я согласилась и раз в неделю начала обучать детей английскому. Семи- и восьмилетки, которые еще относятся к учебе с большим рвением, но и так же быстро начинают скучать. Директор хотела, чтобы я вела еще и уроки музыки — видимо, слышала, как мы пели «Amazing Grace», но это уже было тяжеловато для меня. Мало того, что каждую среду я спускаюсь вниз, в село, в чистом костюме, вынужденная делать прическу и легкий макияж, тогда я подкрашиваю зеленым карандашом веки и припудриваю лицо. Все это требует от меня много времени и терпения. Я могла бы еще взять физкультуру, я высокая и сильная. Когда-то занималась спортом. Где-то в городе еще хранятся мои медали. И как раз на этот предмет у меня не было никаких шансов, учитывая мой возраст.

Должна сказать, что сейчас, зимой, мне нелегко туда добираться. В такой день надо встать раньше обычного, когда еще темно, подбросить дров в печь, очистить от снега Самурая, а иногда, если он стоит дальше, у дороги, добрести до него по сугробам, а это удовольствие ниже среднего. Зимние утра сделаны из стали, у них металлический привкус и острые края. В среду в семь утра, в январе, заметно, что мир не был создан для человека, и уж точно не для того, чтобы ему было удобно и приятно.

К сожалению, ни Дизь, ни кто-либо из моих друзей не разделяет моей страсти к астрологии, поэтому я стараюсь об этом не распространяться. Меня и так считают чудачкой. Признаюсь только тогда, когда мне нужно узнать о дате и месте чьего-нибудь рождения, ну, как в случае с Комендантом. С этой целью я опросила едва ли не всех людей на Плоскогорье и половину в городе. Сообщая день своего рождения, люди, собственно, называют мне свое настоящее имя, показывают небесный штемпель и таким образом открывают передо мной собственное прошлое и будущее. Однако многие люди никогда не будут иметь возможности об этом спросить.

Получить дату относительно нетрудно. Достаточно паспорта, любого другого документа, иногда ее можно при случае разыскать в Интернете. Дизь имеет доступ к различным реестров и таблиц, но я здесь об этом не рассказывать. Но время, речь идет о времени рождения! Его не записывают в документах, а именно оно и является настоящим ключом к Человеку. Гороскоп без подробного времени немного стоит — мы знаем ЧТО, однако не знаем КАК и ГДЕ.

Дизю, который неодобрительно относится к моей страсти, я всегда объясняла, что когда-то давно Астрология была тем же, чем сейчас является социобиология. Тогда он, по крайней мере, казался более заинтересованным. Нечего возмущаться таким сравнением. Астролог верит, что на личность человека влияют небесные тела, социобиолог — что все происходит из-за таинственного взаимодействия молекулярных тел. Разница в масштабах. Оба не знают, в чем заключается это влияние, и как оно осуществляется. Собственно говоря, они говорят об одном и том же, просто используют разные единицы измерения. Иногда меня и саму поражает это сходство и то, как я люблю Астрологию и не имею ни крошки уважения к социобиологии.

В гороскопе дата рождения определяет и дату смерти. Это понятно — тот, кто родился, должен умереть. Немало мест в Гороскопе указывает нам на время и вид смерти, надо уметь их увидеть и связать между собой. Например, проверить транзитные аспекты Сатурна к хилегу и то, что происходит в восьмом доме. Еще раз поинтересоваться, какое отношение ко всему этому имеют светила.

Все это сложно и здесь заскучает каждый, кто в этом не разбирается. «Да если присмотреться внимательно, — говорила я Дизю, — если связать между собой различные факты, окажется, что совпадение событий здесь, внизу, с расположением планет там, наверху, совершенно очевидно». Меня это всегда очень волнует. И это волнение следует из понимания. Поэтому Дизь ему не поддается.

Защищая Астрологию, я часто вынуждена использовать ненавистные статистические аргументы, которые всегда обращаются к юным умам. Молодые люди абсолютно некритично и почти благоговейно относятся к статистике. Достаточно подать им что-то в процентах или предложить как вероятность, и они уже принимают это за чистую монету. Поэтому я ссылалась на Гокелена и на «эффект Марса» — явление, которое может показаться странным, но его подтверждает статистика. Гокелен доказал, что в гороскопе спортсменов Марс, который является планетой силы, состязательности и тому подобного, статистически чаще занимает определенное место, чем в гороскопе не-спортсменов.

Дизь, конечно, пренебрегал таким доказательством, и всеми другими, которые ему казались неудобными. Даже когда я рассказывала ему о многочисленных примерах осуществления предсказаний. Например, о Гитлере, которому личный Астролог Гиммлера, Вильгельм Вольф, предсказал «eine Grasse Gefahr fur Hitler am 20.07.44», то есть большую опасность для Гитлера в тот день, а известно, что это был день покушения в Вольфшанце. После тот же мрачный Астролог невозмутимо предсказал «dass Hitler noch vor dem 7.05.45 eines geheimnissvollen Todes sterben werde», то есть, что он умрет таинственной смертью до 7 мая.

— Невероятно, — отзывался Дизь. — Разве такое возможно? — спрашивал он сам себя, однако сразу обо всем забывал, и его недоверие вспыхивало снова.

Я пыталась его убедить другими способами, демонстрируя безупречное взаимодействие того, что внизу с тем, что на небе.

— Посмотри, например, внимательно — лето 1980, Юпитер в конъюнкции с Сатурном в Весах. Мощная конъюнкция. Юпитер представляет Власть, Сатурн — рабочих. Кроме того, у Валенсы еще и Солнце в Весах. Видишь?

Дизь с недоверием качал головой.

— А Полиция? Что на небе представляет Полицию? — спросил он.

— Плутон. Он также отвечает за спецслужбы и мафию.

— Да, ага…, - повторял он недоверчиво, но я видела, что парень имеет добрые намерения и очень старается.

— Смотри дальше, — продолжала я и показывала расположение планет. — Сатурн в Скорпионе находился в 1953 году — смерть Сталина и оттепель; 1952–1956 — тоталитаризм, война в Корее, тогда же изобрели водородную бомбу. 1953 был самым тяжелым для польской экономики. Смотри, именно тогда Сатурн восходил в Скорпионе. Разве это не удивительно?

Дизь ерзал на стуле.

— Ну ладно, смотри сюда, — Нептун в Весах — хаос, Уран в Раке — народ восстает, ликвидация колониального режима. Когда Уран входил в созвездие Льва, взорвалась французская революция, произошло январское восстание и родился Ленин. Не забывай, что Уран во Льве всегда представляет революционную власть.

Я видела, что его это утомляет.

Нет, не было возможности убедить Дизя изменить отношение к астрологии. И пусть.

Оставаясь же одна, я раскладывала на кухне мои экспериментальные Орудия и радовалась, что могу исследовать эти необычные зависимости.

Сначала я проанализировала Гороскоп Большой Ступни и сразу после этого — Коменданта.

Если говорить в общих чертах, на склонность человека к несчастным случаям указывают: Асцендент, его управитель и планеты, находящиеся на Асценденте. На естественную смерть указывает управитель восьмого дома. Если он окажется в первом доме, это означает, что смерть произойдет по собственной вине. Например, из-за невнимания. Если сигнификатор связан с третьим домом, человек будет осознавать причину собственной смерти. Если же не связан — жертва даже не поймет, где произошла роковая ошибка. Во втором доме — смерть наступит из-за имущества и денег. В таких обстоятельствах на Человека могут напасть, чтобы ограбить и убить. Третий дом характерен для дорожных происшествий и катастроф. В четвертом — смерть из-за земельной собственности или по вине семьи, особенно отца. В пятом — из-за детей, чрезмерные удовольствия или во время занятий спортом. В шестом доме — мы сами виноваты в собственных болезнях, по неосторожности или из-за переработки. Когда обладатель восьмого дома находится в седьмом, то смерть повлечет супружеской партнер; это может быть поединок, отчаяние из-за измены. И так далее.

В гороскопе Коменданта в восьмом доме (угроза жизни, дом смерти) находится Солнце, тело, которое символизирует жизнь, но, кроме того, и властное положение. Оно находится в квадратуре — невероятно сложном аспекте — к Марсу (насилие, агрессия) в двенадцатом доме (Убийство, покушение, тайное убийство) в Скорпионе (смерть, убийство, грех). Управитель Скорпиона — Плутон, следовательно, власть может быть связана с такими структурами, как полиция, гм, или мафия. Плутон находится в конъюнкции с Солнцем во Льве. Все это, на мой взгляд, свидетельствует о том, что Комендант был очень непростой и таинственной персоной, впутанной в различные грязные сделки. Что он мог быть жестоким и беспощадным, а его должность обеспечивала очевидные выгоды. Вполне вероятно, что кроме официальной работы, в полиции, он занимал видное положение в других местах, в чем-то тайном и зловещем.

В дополнение, управитель Асцендента находится в Овне, который руководит головой, поэтому насилие (Марс) касается его головы; это причина смерти — удар по голове. И еще я вспомнила, что Сатурн в животном знаке — Овен, Телец, Лев, Стрелец и Козерог — предвещает опасность для жизни со стороны дикого или агрессивного Животного.

— В «Аду» Данте говорит устами Вергилия, что у астрологов были устрашающе свернуты шеи, — заметил Дизь в заключение моих размышлений.

— Шевелись, брат, не позорь меня, — сказала я Самураю, но он только фыркнул что-то в ответ, но сразу и удивил. Это некий вид лояльности. Когда живешь вместе столько времени и ожидаешь взаимной поддержки, рождается нечто похожее на дружбу. Я знаю, что он уже в почтенном возрасте, и с каждым годом ему все труднее передвигаться. Так же, как и мне. Знаю и то, что забросила его, и эта зима сильно на нем отразилась. Как и на мне. Я держу в багажнике все на случай какой-нибудь Катастрофы. Лопату и веревки, электропилу, канистру с бензином, минеральную воду и пачку крекеров, которые, видимо, уже отсырели, я вожу их там с осени. Есть еще фонарик (вот где он!), Аптечка, запасное колесо и оранжевый туристический холодильник. Здесь у меня еще второй баллончик со слезоточивым газом — на случай, если на меня кто-то нападет в дороге, хотя это и маловероятно.

Мы ехали Плоскогорьем в сторону села, лугами и прекрасными пустошами. Едва пробивалась робкая зелень. Из земли торчали листочки молодой крапивы, маленькие и еще слабые. Трудно представить, что за два месяца они будут торчать — чопорные, надменные и опасные, с пушистыми зелеными кистями, полными семян. У самой земли у дороги видны миниатюрные личики маргариток — мне всегда казалось, что они молча наблюдают за каждым, кто проезжает мимо, и строго нас оценивают. Армия гномиков.

Я припарковалась возле школы и к машине сразу подбежали мои малолетние ученики — их всегда восхищала Волчья голова, наклеенная на переднюю дверь Самурая. Потом они провели меня в класс, щебеча и неутомимо болтая друг с другом и дергая за рукава свитера.

— Good Morning, — сказала я.

— Good Morning, — ответили дети.

Была среда, и мы начали свой привычный ритуал. К сожалению, половина класса снова отсутствовала, мальчиков забрали с предыдущего урока для каких-то приготовлений к первому причастию. Пришлось снова повторять пройденный материал. На следующем уроке я учила детей словам, связанным с природой, поэтому немного намусорила и после урока меня отругала техничка.

— После вас всегда в классе, как в свинарнике. Это школа, а не детский сад. Зачем вам эти грязные камни и водоросли?

В этой школе она была единственным человеком, которого я боялась, а ее скрипучий, полный упрека голос, раздражал меня. Уроки очень утомляли, даже физически. Я нехотя поплелась по магазинам и на почту. Купила хлеба, картофеля и кучу других овощей. Позволила себе приобрести такую роскошь, как камбозола, чтобы хотя этим любимым сыром улучшить себе настроение. Иногда я покупаю себе различные журналы и газеты, но обычно чтение их вызывает у меня непонятное чувство вины. Что я чего-то не сделала, о чем-то забыла, не могу справиться с задачами, не успеваю сделать что-то важное и отстаю от остальных. Газеты, несомненно, правы. Но если внимательно понаблюдать за суетой на улице, приходит в голову, что у кучи других людей те же проблемы и они чего-то в жизни не сделали.

В город первые слабые проявления весны еще не дошли, видимо, она хозяйничала на окраинах, в дачных садах, у ручьев, как когда-то враждебные армии. На мостовой еще с зимы остались кучи песка, которым посыпали скользкие тротуары. Сейчас, на Солнце, он поднимался пылью и запорашивал только вынутые из шкафов весенние туфли. Городские клумбы выглядели вялыми. Газоны были загажены собачьим калом. По улицам сновали посеревшие люди с прищуренными глазами. Они казались потрясенными. Выстраивались в очереди к банкоматам, чтобы снять двадцать злотых, которых должно хватить на сегодняшний набор продуктов. Спешили в поликлинику, потому что у них был талончик на 13.35, или направлялись на кладбище, чтобы поменять зимние пластмассовые цветы на живые весенние нарциссы.

Я была до глубины души поражена этим человеческим муравейником. Иногда меня окутывает такое волнение, думаю, что это связано с моей Болезнью; мой иммунитет слабеет. Я остановилась на наклонном рынке и меня охватило мощное чувство общности с прохожими. Каждый был братом и каждая — сестрой. Мы были такими похожими друг на друга. Хрупкие, беззащитные, нас так легко было уничтожить. Мы доверчиво суетились под небом, от которого приходилось ждать ничего хорошего.

Весна — это лишь короткая передышка, за которой наступают мощные войска смерти; они уже осаждают городские стены. Мы живем в осаде. Если присмотреться вблизи к каждому моменту, можно задохнуться от ужаса. В наших телах неудержимо прогрессирует разложение, вскоре мы заболеем и умрем. Нас покинут наши любимые, память о них развеется в темноте; не останется ничего. Только немного одежды в шкафу, кто-то на фотографии, кого иногда уже и не узнаешь. Потускнеют ценные воспоминания. Все исчезнет, ​будет ​поглощено тьмой.

Я увидела на скамейке беременную девушку, которая читала газету, и вдруг подумала о том, что любое неведение является блаженным. Как можно знать все это, и решиться иметь детей?

Мои глаза снова начали слезиться; я смутилась, мне стало действительно неудобно. Не могла остановить слезы. Хоть бы Али-то с этим сделал.

Магазин Благой Вести находился на боковой улочке у рынка, войти туда можно было только пройдя через паркинг, что не слишком нравилось потенциальным клиентам секонд-хенда.

Впервые я заглянула сюда в прошлом году, поздней осенью. Я замерзла и проголодалась. Влажные ноябрьские сумерки нависали над городом, и люди стремились к чему-то светлому и теплому.

От порога внутрь вели коврики, чистенькие, красочные, они разбегались между вешалками, на которых одежда была не рассортирована по цветам и оттенкам; пахло ароматическими свечами и было тепло, почти жарко, потому что под окнами установлены большие батареи. Когда-то здесь был швейный кооператив инвалидов, о чем свидетельствовала заметная до сих пор надпись на стене. Огромный вазон в углу, разросшийся комнатный виноград, явно был слишком большим для квартиры бывшего владельца. Сейчас его вьющиеся побеги тянутся по стенам к витрине. Все здесь напоминало кафе времен социализма, химчистку и прокат карнавальных костюмов. А посреди всего этого находилась Благая Весть.

Именно так я ее назвала. Имя для девушки пришло само, именно триумфально пришло в голову. С первого взгляда. Триумфально — замечательно мощное слово; используя его, собственно говоря, не надо больше ничего объяснять.

— Я бы хотела теплую куртку, — робко сказала я, а девушка посмотрела на меня умным взглядом, сверкнув карими глазами. Приветливо кивнула головой.

Поэтому немного помолчав, я продолжала:

— Чтобы она меня грела и защищала от дождя. Чтобы не была похожа на другие куртки — серые или черные, которые легко перепутать где-нибудь в гардеробе. Чтобы были карманы, много карманов, куда можно положить ключи, лакомства для Собак, мобилку, паспорт, тогда мне не надо носить сумку, которая только мешает.

Я сказала это, осознавая, что этой просьбой отдаю себя в ее руки.

— Кажется, у меня для вас кое-что есть, — сказала Благая Весть и мы пошли вглубь этого длинного, как кишка, помещения.

В самом конце стояла круглая вешалка, на которой висели куртки.

Девушка, не задумываясь, протянула руку и вытащила одну из них, хорошую, пуховую, карминного цвета.

— Что скажете? — в ее глазах отражались большие стекла светлых окон, взгляд вспыхнул прекрасным, чистым светом.

Да, куртка была именно на меня. Я чувствовала себя, как Животное, которому вернули содранную кожу. В кармане нашла крошечную раковину и решила, что это маленький подарок от предыдущей владелицы. Некое пожелание: чтобы хорошо носилась.

В этом магазине я купила еще и перчатки, две пары. Затем собиралась пошарить в корзине с шапками и тогда увидела, что там лежал большой черный Кот. А рядом, на шарфах — еще один, такой же, только больше. Я мысленно назвала этих Котов Шапкой и Шарфиком, хотя потом с трудом их различала. Черные Коты Благой Вести.

Эта маленькая милая продавщица с китайской внешностью (на голове у нее была шапка из искусственного меха) заварила мне чаю и подвинула стул к печке, чтобы я могла согреться.

Так началось наше знакомство.

Когда смотришь на некоторых людей, горло сжимается, а глаза наполняются слезами умиления. Они похожи на существ, наделенных более полной памятью о нашей прежней невинности и не разрушенных до основания Падением. Этакая прихоть природы. Может, это чьи-то посланники, как те слуги, что ищут потерявшегося принца, который не помнит о своем происхождении, показывают ему наряд, который он носил когда-то у себя на родине, и напоминают о возвращении домой.

Она тоже страдала от своей болезни. Очень редкой и странной. Не было волос. И бровей, и ресниц тоже. Никогда. Такой родилась. Гены или Астрология. Я, конечно, убеждена, что это Астрология. Да, конечно, я проверила это потом в ее гороскопе: ущербной Марс возле Асцендента, со стороны двенадцатого дома и в оппозиции к Сатурну в шестом (такой Марс вызывает также скрытные и немотивированные поступки).

Поэтому она рисовала себе красивые брови карандашом, а на веках — крошечные черточки, которые должны были напоминать ресницы; видимость была безупречная. На голове она всегда носила тюрбаны, шапки, порой даже парики, или наматывала платок.

Летом я удивленно смотрела на ее руки, полностью лишенные маленьких светлых или темноватых волосков, которые есть у всех нас.

Часто я задумываюсь, почему нам нравятся те, а не иные люди. И насчет этого у меня тоже есть своя теория. Существует определенная идеальная гармоничная форма, в которой инстинктивно стремится наше собственное тело. Мы выбираем в других те черты, которые могли бы дополнить этот идеал. Цель эволюции чисто эстетическая, речь не идет о каком-либо приспособлении. Эволюция стремится к красоте, постижению совершенной гармонии любой формы.

Только наблюдая за этой девушкой, я заметила, каким, собственно говоря, гадким является наш волосяной покров — эти брови посреди лба, ресницы, щетина на голове, подмышки и лобок. Зачем нам эти причудливые стигматы? Думаю, в раю мы все были бы лишены волос. Голые и гладкие.

Она рассказала, что родилась в селе под Клодзком, в очень большой семье. Отец пил и рано умер. Мать серьезно болела. У нее была депрессия и она умерла в больнице, отупевшая от лекарств. Благая Весть справлялась, как умела. На отлично сдала выпускные, но учиться дальше не пошла, потому что не было денег, а ко всему еще и заботилась о меньших братьев и сестер. Решила заработать на обучение, но не могла найти работу. Наконец ее взяла к себе владелица сети секонд-хенд, но плата оказалась настолько мизерной, что Благая Весть с трудом сводила концы с концами, и обучение откладывалось ежегодно все дальше. Когда в магазине никого не было, девушка читала. Я знала ее книги, потому что она ставила их на полку и давала почитать посетителям секонда. Мрачные ужасы, готические романы в потрепанных обложках, на которых были нарисованы Летучая мышь. Монах-извращенец, отделенная от тела рука, которая терзает людей, гробы, вымытые наводнением с кладбища. Очевидно такое чтиво убеждало ее, что мы живем в худшем из миров, и это наполняло ее оптимизмом.

Слушая рассказы Благой Вести о ее жизни, я начала уже мысленно задавать все эти вопросы, которые начинаются словами «почему ты не…», далее следует описание того, что, по нашему мнению, следует в такой ситуации сделать. Я уже собралась произнести это наглое «почему», но вовремя прикусила язык.

Именно так это происходит в глянцевых журналах, и я на мгновение возжаждала стать похожей на них: рассказывать, чего мы не сделали, где поступили не так, как следует, что запустили, чтобы наконец натравить нас самих на себя, чтобы мы почувствовали к себе отвращение.

Я ничего не сказала. Жизненные истории — это не повод для дискуссий. Их надо выслушать и отблагодарить тем же самым. Поэтому я тоже рассказала Благой Вести о своей жизни и пригласила ее домой, чтобы познакомить с Девочками. Так и вышло.

Я обратилась по ее делу к местным властям, и узнала, что для таких людей, как Благая Весть, не предусмотрено финансовой поддержки. Нет никаких стипендий. Чиновница посоветовала мне взять в банке кредит. Его выплачивают, закончив обучение и начав работать. Существуют бесплатные компьютерные, портновские и флористические курсы. К сожалению, только для безработных. Поэтому девушке пришлось бы уволиться, чтобы иметь возможность на них ходить.

Я пошла в банк, где мне дали кучу бумаг, которые следует заполнить. Но одно было важным — Благая Весть должна поступить в университет. И я знала, что она, наконец, добьется своего.

Приятно сидеть в лавке Благой Вести. Это самый уютный уголок в городе. Сюда заходят матери с детьми и пенсионерки по дороге к дешевой столовой. Заглядывают охранник с парковки и окоченевшие продавщицы с близлежащего рынка. Все получают горячий чай или кофе. Можно было бы сказать, что Благая Весть устроила здесь кафе.

Сегодня я должна была подождать ее, пока она не закроет свою лавку, а затем отправиться с Дизем в Чехию, чтобы посетить книжный магазин, где продается Блейк. Благая Весть складывала какие-то шарфики. Она была малоразговорчива, а когда что-то и говорила, то тихонько, и надо было слушать ее очень внимательно. Покупатели все еще рыскали между вешалок в поисках обновок. Я удобно устроилась на стуле и блаженно закрыла глаза.

— А вы слышали, что в лесах на Плоскогорье, где-то там у вас, появились лисы? Белые и пушистые.

Я замерла. Где-то у меня? Открыла глаза и увидела Господина с Пуделем.

— Кажется, тот богатей, с таким еще забавным прозвищем, выпустил их со своей фермы, — рассказывал он, стоя передо мной с несколькими парами брюк, переброшенными через плечо. Его Пудель посмотрел на меня, улыбаясь по-собачьи, пожалуй, узнал.

— Нутряк? — спросила я.

— Именно он, — подтвердил Господин, а потом обратился к девушке: «Вы не могли бы найти мне штаны на восемьдесят сантиметров в поясе?».

— Никак не найдут этого Нутряка. Исчез. Исчез бесследно. Как иголка в стоге сена, — продолжал пожилой Мужчина. — Кажется, он сбежал со своей любовницей куда-то в теплые края. А что, он богат, то ему легко спрятаться. Говорят, он был замешан в каких-то махинациях.

Лысый молодой человек, который спрашивал о спортивном костюме фирмы «Найк» или «Пума», а сейчас искал что-то на вешалках, сказал, почти не открывая рта:

— Никакие это не махинации, а мафия. Завозили контрабандные меха из России, а приходили они будто с его фермы. Не рассчитался с российской мафией, испугался и смылся.

Этот разговор меня обеспокоил. Становилось страшно.

— Это Пес или Сучка, ваш Пудель? — вежливо спросила я пожилого Господина, отчаянно пытаясь направить разговор в другое русло.

— А, мой Максик? Пес, конечно. Парень еще, — засмеялся тот. Но его явно больше интересовали местные сплетни, потому что он обратился к лысому и продолжал:

— У него было огромное имущество. Отель на выезде из Клодзка. Продуктовые магазины. Звероферма. Бойня и мясоперерабатывающий цех. Конюшни. А сколько еще всего, записанного на жену!

— Пожалуйста, вот вам на восемьдесят сантиметров, — я протянула ему довольно приличные серые штаны.

Он тщательно осматривал их, нацепив очки, читал инструкцию по стирке.

— Действительно, красивые, я их возьму. Знаете, я люблю подогнанные вещи, облегающие. Это подчеркивает фигуру.

— Вот видите, какие люди разные. А я всегда покупаю все, что мне велико. Это дает ощущение свободы, — ответила я.

Дизь принес хорошую новость. Местный еженедельник «Клодзкий край» предложил ему опубликовать в рубрике «Поэзия» переводы Блейка. Он был взволнован и смущен одновременно. Мы ехали практически по пустынному шоссе в направлении границы.

— Мне хотелось сначала перевести его «Письма», и только потом вернуться к поэзии. И теперь, когда они заказывают поэзию… Боже мой, что я им могу предложить? Что дать для начала?

По правде говоря, я уже не могла сосредоточиться на Блейке. Заметила, что мы проехали мимо будки пограничника и въехали в Чехию. Дорога здесь была лучше, и Дизева машина перестала дребезжать.

— Дизь, это правда о тех лисах? — спросила его Благая Весть, которая сидела на заднем сиденье. — Что они сбежали с фермы и бродят по лесу.

Дизь поддакнул.

— Это случилось несколько дней назад. Сначала в полиции думали, что Нутряк перед побегом продал кому-то всех животных. А похоже, что он их выпустил. Удивительно, правда?

— А его разыскивают? — спросила я.

Дизь ответил, что никто не заявлял о его исчезновении, поэтому нет основания его искать.

Жена не заявляет, дети не заявляют. Может, он устроил себе отпуск. Жена утверждала, что с ним такое случалось. Исчезал на неделю, потом звонил с Гаити. Пока его не разыскивают банки, нет причины беспокоиться.

— Человек свободен и может делать с собственной жизнью все, что угодно, пока его не начнут разыскивать банки, — заявил Дизь убедительным тоном. Думаю, из него был бы отличный полицейский пресс-секретарь.

Дизь также рассказал, что Полиция догадывается, откуда те деньги, что были у Коменданта за поясом брюк. Это взятка. Полиция установила, что Комендант возвращался от Нутряка. У Полиции кучу времени занимает установление абсолютно очевидных фактов.

— И еще одно, — добавил он напоследок. — На орудии, которым вероятно был убит Комендант, были следы крови животного.

Мы вбежали в магазин в последнюю минуту перед закрытием. Седенький Гонза подал Дизю две заказанные книги, и я увидела, как щеки парня вспыхнули. Он взглянул, счастливый, на Благую Весть и на меня, а потом протянул руки, словно хотел обнять Гонзу. Это были солидные старые издания семидесятых годов, с подробными комментариями. Таких сейчас не достанешь. Мы возвращались в приподнятом настроении, и никто больше не вспоминал о мрачных событиях.

Дизь одолжил мне на несколько дней «Избранные письма», и только вернувшись домой, я подкинула дров в печь, заварила крепкий чай и начала читать.

Мне особенно понравился один отрывок, перевод которого я себе немедленно записала на бумажной сумке.

«Я уверен, что мой Организм находится в хорошем состоянии, — писал Блейк, — но имеет немало Недугов, о которых, кроме меня, никто не догадывается. В молодости немало мест вызвали у меня Болезнь — на следующий День, иногда через два, три дня возникали те же Симптомы, та же самая Боль в Желудке. Сэр Фрэнсис Бэкон, конечно, говорил о необходимости дисциплины, которой следует придерживаться в Горных краях. Сэр Фрэнсис Бэкон — лжец. Никакие упражнения не способны изменить человека, даже в малейшей степени, а такую дисциплину я называю тщеславием и глупостью».

Это меня очень взволновало. Я читала и не могла остановиться. И кажется, произошло то, чего желал бы для себя любой Автор — все прочитанное просочилось в мои сны — и целую Ночь я видела видения.