Ведьмин круг

Глава 1

– Совсем озверел, гад, – проговорил милиционер, разглядывая тело, лежавшее на мерзлой осенней земле.

– Кто озверел? – резко обернулся Высик.

Начальник местной милиции по случаю первых заморозков надел свою безразмерную шинель и теперь вылавливал в глубоком кармане мятую пачку папирос.

– Тот, кто это сделал, – ответил милиционер, опасливо поежившись.

Запретные слова уже готовы были сорваться с его языка, и тогда ему не поздоровилось бы: Высик приходил в ярость при одном упоминании о том, о чем уже несколько месяцев шушукалась у него за спиной вся округа.

– Да, тот, кто это сделал… – пробормотал Высик. – Это ж надо так… – Он покачал головой: – И много денег пропало?

– Вся месячная зарплата работников местной больницы.

– Какого… – не сдержался Высик. – Их бухгалтер ездил один?

– Привыкли, видно. У нас ведь все по-соседски, по-домашнему…

– Вот и накатаем телегу о нарушении правил безопасности, чтобы за это «по домашнему» им сорок раз икнулось!.. Увозите тело. Я буду у себя.

И Высик, круто повернувшись, подошел к врачу, который уже набрасывал огрызком карандаша черновик заключения смерти в отрывном блокнотике, чтобы потом переписать как полагается, в официальном и оформленном виде.

На самом деле «катать телегу» Высик не собирался. В том, что бухгалтер поехал один, был и его недогляд. Конечно, инкассаторов на их глушь не хватает, но можно было и милиционера в сопровождение выделить. Ссылки на то, что больница мол, не обращалась за охраной, наверху бы не приняли: ты – здешний начальник органов правопорядка, ты и есть всему голова, и в твои обязанности входит проследить, чтобы все, чему положено быть под охраной, под охраной и находилось.

Поэтому Высик предпочел бы замять неловкий вопросец об отсутствии охраны, а не раздувать его в скандал.

Да и, кроме всего прочего, Высик ни за что не стал бы подставлять врача, кивая в его сторону, – мол, смотрите все, его это недосмотр, гада. Не для того Высик спасал врача от лагерей – и спас чудом – чтобы теперь топить его ради мелкого шкурного интереса.

– Ну, Игорь Алексеевич, – сказал Высик, – что вы сами об этом думаете? Кто мог знать, что бухгалтер сегодня повезет деньги?

Врач помедлил, прежде чем ответить. После короткого пребывания в тюрьме в нем иногда проявлялась некоторая заторможенность: он не то чтобы целиком отключался от внешнего мира, но словно не сразу мог оторваться от каких-то своих размышлений, очень для него важных.

– Да кто угодно, – сказал он. – Практически всей округе было известно, в какие дни в больнице выдают зарплату.

– И много пропало?

– Восемь человек на месяц без зарплаты оставили, считая меня. Если, конечно, не компенсируют из страхового фонда.

– Восемь человек… – Высик покачал головой.

Полтора года назад, когда он принял район, в больнице работали всего двое: сам врач и медсестра. Теперь и штат расширился, и новое оборудование появилось, и с лекарствами стало получше. В сейфе у Игоря Алексеевича Голощекова даже хранились – год бы назад кто такое себе представил! – тридцать две ампулы пенициллина, редчайшего лекарства, совсем недавно изобретенного и способного излечивать любые болезни. Во фронтовых госпиталях, во время войны, пенициллин кололи только самым тяжелым раненым, которых иначе было не спасти. Уж Высик это помнил…

В общем, Игорь Алексеевич мог теперь с полным правом, а не номинально, называться главврачом.

– Жить становится лучше и веселей, да? – ухмыльнулся Высик. – И больница стала поосновательней, и цены снижают, и денежную реформу объявили, карточки отменяют… – Врач ничего не ответил, просто глянул на Высика, и он продолжил: – Выходит, из-за восьми месячных зарплат порешили? Из-за таких грошей?

– Не только, – ответил врач. – Там еще были хозяйственные деньги – на содержание больных и так далее. Но тоже немного, потому что и продукты, и лекарства, и прочее в основном идут целенаправленно, по безналичным расчетам через райцентр. В данном случае хозяйственные деньги означают «деньги на дрова». Нам как раз предстояло рассчитываться за зимний запас дров, а за дрова берут наличными. Но и это тоже была аховая сумма. Сами знаете, у нас угольная топка, от которой идет паровое отопление, поэтому две оставшиеся дровяные печи мы подтапливаем только в самые морозы. Дров нам надо немного.

– Да, да, – закивал Высик. И спросил: – А кроме денег, бухгалтер ничего не вез?

– Ну, он постоянно возил какие-то документы, чтобы поставить в управлении подпись и печать. Накладные на лекарства, отчеты… И на этот раз могли быть какие-то документы в его портфеле.

– Вы не сможете проверить, не пропало ли что-нибудь важное?

– Да что у нас может быть важного?

– Ой, не скажите. Например, строгая отчетность по использованию самых редких и дорогих лекарств…

– Понимаю, – сказал врач. – Я попытаюсь проверить, хотя, если такие документы действительно пропали, проследить будет сложно.

– Попытайтесь. И дайте знать, если что-нибудь обнаружите. Да, а этот бухгалтер убитый… – Высик наморщил лоб, будто с трудом вспоминая фамилию, хотя на самом деле помнил ее отлично. – Мальков Александр Павлович… Он откуда взялся? Что вы о нем можете сказать?

Врач пожал плечами.

– Нормальный мужик. Прежде работал счетоводом в районной промкооперации. У нас месяцев восемь, и претензий к нему не было. Признаться, я его мало знаю. Знаю только, что семьи у него нет, и он довольно много времени проводил на работе – видно, тянуло к людям, пообщаться.

– Ну, а характер? За восемь месяцев вы должны были неплохо его узнать.

Врач невесело рассмеялся.

– Вы спрашиваете так, будто подозреваете в чем-то его самого.

– А вы подумайте! – возразил Высик. – Преступников он подпустил совсем близко, следов борьбы нет. Выходит, он вполне мог их знать! Так или иначе, но шарить в круге его знакомств придется. А если еще учесть, что почерк убийства такой же, как у ряда убийств, которые приписывают… – Высик замялся на секунду, – оставшимся на свободе членам банды Сеньки Кривого, то получается, с кем-то из банды Мальков мог приятельствовать. Нет, я не говорю, что он был сообщником, иначе бы его не убили, он мог и не ведать, что его новый знакомец – бандит. Но если мы узнаем, с кем Мальков дружил, и на этого знакомого выйдем… То ниточка далеко размотается, до самого конца. Логично?

– Логично, – согласился врач. – Я подумаю, повспоминаю. И поспрашиваю.

– Вот и отлично! А я к вам загляну попозже.

Высик «заглядывал» к врачу, если вечером находилось время, чтобы выпить чистого медицинского и покалякать за жизнь.

Эти разговоры они любили оба – подобные вечера становились для них отдушиной, и они бывали откровенны друг с другом до такой степени, до какой с другими людьми не решились бы.

А сейчас Высику надо было принять дозу, чтобы прогнать поганое настроение.

Он не спеша добрел до поселка, до площади с рыночком, при которой располагалось здание милиции.

Местные оболтусы ошивались, как всегда, у водочного ларька.

– Неприятности, начальник? – с явным сочувствием спросил один из них.

За полтора года Высик стал совсем «своим», кем-то вроде сурового дядьки, который может и упечь по-крупному, но которому лучше доверять, чем не доверять.

Ларечница уже знала, какая порция потребна начальнику под дурное настроение, и молча налила ему сто пятьдесят граммов. Высик кивком поблагодарил ее и повернулся к ребятам.

– Без неприятностей в нашей жизни не бывает. Но… – Он сделал паузу, потом с отвращением все-таки договорил: – Если кто будет утверждать, что это работа Сеньки Кривого, я уши надеру и шкуру спущу! – И осушил свой стакан.

– Но так ведь оно… – заметил кто-то самый смелый.

– Что «оно»? – Высик повернулся к смельчаку. – С чего вы взяли, что у нас живые мертвецы разгуливают? Сами знаете, год назад я всю банду Сеньки Кривого в лесу положил и его труп на телеге привез, чтобы все убедились… Кто-то перед этим еще говорил, что у меня кишка тонка с Сенькой совладать! – едко напомнил Высик.

– Извини, начальник, мы тебя обижать не хотели, – заметил другой. – Но ведь Сенька и знаки свои оставляет, его даже видели.

– Кто видел?

– Ну, многие…

– А настоящих свидетелей не находится. Все пересказывают с чужих слов. Кому-то что-то померещилось, другой преувеличил… У страха глаза велики, вот и рождаются глупые слухи.

Спорить с Высиком не стали, но явно остались при своем мнении, и он совсем в дрянном настроении отправился дальше.

– Есть что-нибудь? – спросил он у дежурного.

– Задержанный есть.

– Что натворил?

– «Щипач». С поезда сняли.

– Протокол, по всей форме?

– Да, разумеется.

– Хорошо, давай его сюда.

Высик прошел в свой кабинет, снял шинель и повесил ее в закутке между шкафом с документами и стеной. В комнате было прохладно, но терпимо, и Высик решил пока что печку не затапливать, поберечь дрова.

Сев за стол, он внимательно прочитал протокол задержания.

«Деревянкин Анатолий Севостьянович, девятого года рождения, задержан при попытке вытащить кошелек у гражданки Петровой Зинаиды Ильиничны»… Свидетели, понятые… Дело яснее ясного.

Ввели Деревянкина. Высик пригляделся к тщедушному мужичонке с бегающими глазками, остреньким носом, плоскими бурыми щеками.

– Погоди-ка, – пробормотал Высик, – похоже, я тебя знаю. Ты ведь из наших, из местных?

– Когда-то был, – чуть помолчав, ответил Деревянкин. – Но что-то я тебя не помню, начальник.

– А у меня вот на лица память хорошая. – Высик еще раз проглядел документы задержанного. – Я так понимаю: тебя перед войной забрали, и попал ты из лагерей на фронт, в штрафбат. Выжил, повезло. Войну закончил в обычных частях. Демобилизовали тебя, и ты пустился в родные края. Только очень долго до них добирался… Почитай, уже два года, как демобилизация прошла. Значит, по дороге спутался ты с нехорошими людьми и принялся за старое. Года полтора, если не два, тебя носило по всей стране. А сейчас решил завязать и вернуться в то место, к которому приписан. Да вот не удержался по пути. Рука, можно сказать, сама в сумочку полезла… И с документами у тебя непорядок. Этой бумажонкой, что ты есть Деревянкин Анатолий Севостьянович, ты подтереться можешь. Ты мне документ о демобилизации подавай и все прочее, с чем тебе положено возобновлять прописку.

– Зачем вам это? Все равно назад в лагеря мигом оформите.

– Одно другому не мешает. Нужно, чтобы все оформлено было чин-чином, а мигом или нет – другой вопрос, – усмехнулся Высик.

Деревянкин замялся.

– Потерял я ее, начальник. А может, сперли. До чистых ксив большой интерес…

– Как же ты собирался восстанавливаться в прописке, с утраченными-то документами?

– Так меня здесь многие знали, начальник. Помнят, небось. Свидетели нашлись бы, подтвердили, что я – это я.

– Возможных свидетелей можешь мне назвать?

– Да мало ли кто. Думаю, из фабричных найдутся, из поселковых.

– Хорошо. – Высик, следуя за ходом своих мыслей, почему-то решил прервать допрос. – Ты посиди у нас, подумай, каких свидетелей сможешь припомнить. – Он позвал конвойного милиционера: – Уведите его. В район пока не отправлять.

Конвойный был несколько удивлен решением Высика – дело-то простое, чего возиться с этим мелким щипачом? – но, зная, что начальник ничего не делает зря, воспринял его решение как должное.

Оставшись один, Высик глубоко задумался, пытаясь вновь ухватить мысль, что мимолетно промелькнувшую в его памяти и, поманив, исчезнувшую. Ему припомнилась предвоенная танцплощадка и он сам, молоденький подмастерье слесаря, не так давно попавший по направлению на завод из энкавэдэшного детского дома. Он еще только приглядывался к чужому миру, в котором ему предстояло обжиться и стать своим, приглядывался к новым лицам, новым ухваткам, усваивал словечки местного жаргона, по знанию и употреблению которых окружающие понимают, в каком пространстве ты существуешь – вовне их мира или внутри него. Поэтому, видно, многое тогда запоминалось ярче, цепче и отчетливей: шло накопление запаса на будущее в кладовые памяти. И вспомнилось этого Деревянкина, мелькнувшее возле танцплощадки…

Что еще проплывает перед глазами в связи с этим смутным воспоминанием? Фонари – они покачивались, будто хотели выпутать из густой листвы блеклые конусы своего света. За кругом, очерченным этими фонарями, кончалась территория танцев и начиналась территория разборок – территория тьмы, простиравшаяся далеко вокруг, чуть ли не до первых жилых бараков. Она же была и территорией любви – копошения в кустах, охов и сдавленных вскриков. Высик тоже прошел там краткий курс, не оставивший у него, надо сказать, ничего, кроме кислого разочарования, и укрепивший в равнодушии к женщинам. Она тогда сама подошла к нему, та плотно сбитая девушка: «Эй, чего не танцуешь?» Он пожал плечами: «Сам не знаю. – И, через секундную паузу, поняв, что от него ждут инициативы, добавил: – Можно тебя пригласить?» Девушка, естествешо, согласилась. И потом, когда они уходили во тьму (он вызвался ее проводить), разгоряченные танцами, во время которых ее грудь, мягкая и податливая, прилегала к его груди, а сама она, незаметно для окружающих, поводила бедрами так, что ее лоно прижималось к нему на секунду тесней – он не знал, как вести себя дальше. Потому что уже на исходе танцев он внезапно ощутил нарастание огненной волны и теперь боялся, что на этом его мужская сила исчерпана, но с храбростью отчаяния, метров через сто от танцплощадки, увлек ее в кусты, поняв что она этого ждала, и лучше было опозориться через бессилие, чем через ничегонеделание… Мягок был запах свежей травы, и жасмин над ними образовывал нечто вроде полога, словно они оказались на королевской постели, осыпанной лепестками жасмина, и он почувствовал, все неистраченное снова хочет вырваться наружу. «Ты что, в первый раз?» – неожиданно деловито спросила она. «Да», – сам дивясь своему спокойствию, ответил он. «А ты молодец, – с той же деловитостью заметила она. – Редко кто в этом сознается…» А он уже чувствовал себя пойманным, пойманным в заданность движений, в невозможность не подчиниться требованиям тела, наслаждению, подчинившему всю его личность, все его «я», ничего потайного и собственного ему не оставив.

Впрочем, наслаждение было не настолько сильным, чтобы перевесить это отвратное чувство ловушки. Ему хотелось, чтобы все побыстрее кончилось, но, может быть, именно это чувство протеста, создававшее торможение наслаждению, и не давало длящемуся кончиться побыстрее. Он ощущал все большее напряжение, и чем сильнее было ощущение подавленности, тем больше казалось, что эта наглая ненасытность его тела уничтожает в нем то, что уничтожать не дозволено, чем ни с кем нельзя делиться, пьет живые соки его «я». А она, проникаясь его неожиданной мощью, восприняла ее как доказательство своей притягательности для него, как доказательство ее умения возбуждать – и от этого сама возбуждалась все больше, и наконец ее медленное затихающее содрогание отозвалось в нем резким приливом наслаждения…

Он не знал, радоваться ему или огорчаться, что все позади. «Для новичка ты силен, – сказала она, спокойно оправляя юбку, когда они уже сидели рядом. – Ну, как тебе?» – «Невероятно», – сказал он, мысленно давая себе клятву, что никогда больше не окажется в подобном дурном плену, никогда не будет рабом, никогда не даст вычерпывать из себя то невосполнимое, что, хитроумно собранное вместе, называется Сергеем Матвеевичем Высиком – человеком, не похожим ни на одного другого, с собственным миром и собственной вселенной, которую надо оберегать от грубых вторжений. И эту клятву он держал до сих пор.

Высик досадливо поморщился. Почему ему в голову лезет всякая чушь? Как же звали эту девку? Кажется, Наташка… Да, Наталья. «Ты меня теперь вовек не забудешь…» – «А завтра ты будешь на танцах?» – Он был обязан это спросить. – «Буду. Только не думай, что я целиком только для тебя…» – «Я и не думаю. Но…» Она засмеялась: «Ты хорош. Да и я не лучше. Давай еще доживем до завтра…»

Девушка, похоже, говорила не просто так. В ту ночь ее убили. Ее ли? Во всяком случае, больше на танцплощадке она не появлялась, а народ на следующий день толковал, что порезали какую-то Наташку, подругу Лехана Свиридова, с которым у нее вышли нелады. Высик убитую не видел, так что знать точно не мог. Стал ли он косвенной причиной ее смерти? Вряд ли. При аморфной простоте нравов рабочего поселка в нем были девки и парни, которые держались друг за друга как за основных, но при этом в определенном смысле оставались в «общей собственности», и другую половину это ничуть «не колыхало». Плотная принадлежность только друг другу начиналась с несколько иного: с беременности, с рождения ребенка либо с какой-нибудь другой общей ответственности, от совместного огорода до повязки на совместные уголовные дела.

Говорили, что она Лехана «подставила». Где и как? Память у Высика была хорошая, но с тех пор прошло много лет, да и слушал он те сплетни вполуха, лишь задним числом связав их с девицей, лишившей его невинности. Однако если ее прибрали через несколько часов после их свидания, то выходит, она могла знать, что ее ждет в ближайшем будущем. И чем тогда было для нее это свидание? Последним отчаянным заигрыванием с жизнью – то ли бесшабашным прощанием, то ли тупым безразличием к тому, что будет? Высик склонялся скорей ко второму. Главный урок, который она ему дала, – это необходимость отстраниться от затягивающего в своем буйстве колыхания плоти, когда над растревоженным болотом с трудом вздымается и оседает, хлюпая, мутная волна поножовщины… Отстраниться, чтобы остаться собой, чтобы сберечь себя. Этот сонный отупелый разгул, особенно явственный на свадьбах… До чего Высик ненавидел местные свадьбы, с их торжеством сальности во всем – от яств до взглядов, с их пьяным расползанием одурелого стада… И от этого ему удалось держаться в стороне, не замызгивая себя. Очень помогала его должность. Случайность? Да, конечно. Но если посмотреть на жизненный путь в целом, то эта случайность покажется вовсе не случайной. Да, его случайно угораздило подвернуться в тот момент, когда в район позарез требовался новый начальник милиции – куда его и определили в приказном порядке. Но разве остановили бы выбор на нем, если бы он пришел демобилизованным из обычных частей, а не из разведки, с полным комплектом наград за боевые заслуги. Разве что Героя Союза не хватало, а так – и орден Красного Знамени, и Отечественной войны, и Солдатская Слава – неполная, правда… И в разведку он тоже попал по неслучайной случайности: ища той чистоты, которую приносит только противостояние со смертью – осознанное противостояние, возвращающее тебя тебе, изначально не допускающее попадать в закабаляющие ловушки. Избранное им самим течение его жизни вынесло его на то единственное место, где он мог быть достойно одинок, не будучи при этом «белой вороной», внешне оставаясь «своим». Может быть, в былые времена Высик ушел бы в монастырь или стал бы «рыцарем бедным» с его непостижимым уму видением, но в эпоху сущую его «монастырем» и его «непостижимым видением» стала необходимость наводить порядок, карать, щадить и не давать пощады, внушать страх и уважение, отгораживающие от людей…

«Стоп, стоп, стоп! – мысленно перебил себя Высик. – Не растекаться мыслью по древу!» Куда его заносит, что лезет в голову? Почему припомнилась сейчас эта девица, эта Наталья? И почему на заднем плане этого воспоминания маячит физиономия Деревянкина?.. Ему казалось, еще чуть-чуть – и он ухватит самую суть…

В этот момент в дверь заглянул милиционер, доложивший:

– До вас пришли, Сергей Матвеич. Очень, говорят, вы нужны.

– Кого там еще бес принес? – осведомился Высик.

– Послы со свадьбы. В почетные гости зовут.

Высик иронически хмыкнул. Только подумал он о своей ненависти к пьяным свадьбам – и нате вам…

– Давай их сюда, – сказал он.

Вошли двое, мужчина и женщина, приодетые по случаю торжества.

– Здравия желаем, товарищ начальник, – сказал мужчина.

– Здравствуйте, здравствуйте, – отозвался Высик, жестом приглашая гостей сесть. – Чем порадуете?

– Вот хотим порадовать вас приглашением на свадьбу, – сказала женщина. – Уважить просим. Хотим, чтобы все было… – она осеклась, подбирая слова.

– Чтобы молодым запомнилось, и вообще чтобы все было чисто, красиво, – закончил за нее мужик.

– Ладно, будет вам красиво, – кивнул Высик. – Объясните только, где свадьба и что за свадьба?

– А в Бегунках, – стала объяснять женщина. – Как отсюда идешь, третий дом справа. Козловых дом.

– Представляю… – В Бегунках, деревушке у леса, Высику случалось бывать по делам, но особых хлопот она ему не доставляла. – Во сколько?

– Часикам к пяти просим, если сможете.

– Постараюсь.

– Вот спасибо вам!

Высик не дал им рассыпаться к благодарностях и вежливо, но твердо выпроводил.

– Берестова ко мне! – распорядился он, когда «послы» удалились.

Берестов был чуть постарше Высика. К нему под начало он попал, вернувшись в родные места в апреле сорок шестого, как раз к последней разборке с бандой Сеньки Кривого – долго добирался с Дальнего Востока. Мужик был надежный, стоящий мужик, основательный. В милицию сначала идти не хотел, сколько Высик его не уламывал. Пришлось Высику обращаться в райком, чтобы Берестова «в приказном порядке, по партийной разнарядке», как он непроизвольно и удачно срифмовалось.

– Есть что-нибудь новенькое по убийству? – спросил он у Берестова, когда тот вошел.

– Ничего особенного, Сергей Матвеич. Опросили персонал больницы… Денег-то там было с гулькин нос. Похоже, убили не столько из-за денег, сколько чтобы нагнать лишнего страху.

– Ну, это тоже бабушка надвое сказала. У нас народ такой, что из-за двух копеек зарежет. Сколько дел бывало, когда убийца, вишь ты, думал, будто у убитого при себе крупная сумма денег. Или взять этого Деревянкина, которого нам сегодня с линии скинули. Ведь ехал человек в родные места, десять минут пути ему оставалось. Нашел бы здесь у кого-нибудь и кров, и кормежку – так нет, вздумал напоследок кошелек попереть. Ты, кстати, не помнишь этого Деревянкина по предвоенным годам? У меня в голове что-то крутится, но никак не могу ухватить. Я же тогда профессионального учета не вел…

– Не припоминаю, – покачал головой Берестов.

– Есть у меня одно соображение. Скорее так, по косвенным приметам, чем по чему-то определенному… Мерещится мне, что этот Деревянкин был как-то повязан с неким Алексеем Свиридовым, который загремел по мокрой статье. Свиридова не припоминаешь?

– Подождите, подождите… – Свиридова помню. Шальной был парень. В контрах с Сенькой Кривым…

Берестов опять покачал головой. Была у него такая привычка: качанием головы выразительно обозначать недосказанное в словах.

– Ну-ка, ну-ка! – встрепенулся Высик. – Это уже интересно! Что за контры? Напрягись и вспомни.

– Я же мог тогда только по слухам судить, а в этих слухах на червонец домысла – грош правды. Но, в общих чертах, дело было так. Они с Сенькой за первенство боролись. Было даже время, когда Свиридов Сеньку подмял. Сенька тогда еще не нырнул на дно, жил открыто, даже, вроде, работал где-то – на заводе или на путях… Это он с начала войны, когда почуял, что его пора пришла… Впрочем, что я вам рассказываю, вы и так все знаете. В деле было. А в то время Сенька искал способ убрать Свиридова с пути. Говорят, они раза два и на ножах сходились, но не до смерти, хотя шрамы остались у обоих. И Сеньке больше перепало. Он недели три отлеживался, потом затих. Но под Свиридова копал. И что-то там произошло, касательно девки Свиридова. То ли она его Сеньке с умыслом сдала, то ли сдуру подставила. Но Свиридов ушел. Девку порешил, а до Сеньки добраться не успел – покрутили его.

– Как девку звали, не помнишь?

– Дай Бог памяти… Что Натальей – точно. А вот фамилия…

– Не Деревянкина случайно? – ухмыльнулся Высик.

– Нет, – серьезно ответил Берестов. – Я бы тогда сразу припомнил. – Он помолчал и спросил: – Вы поэтому не стали Деревянкина в район отправлять?

– Да, – хмуро ответил Высик.

Как-то так у них сложилось, что Высик обращался к Берестову на «ты», а тот к нему упорно на «вы», согласно неписаным правилам общения начальников и подчиненных. Высику было, так сказать, по должности положено «тыкать» Берестову, но Берестов старше, и Высик не раз предлагал ему тоже перейти на «ты», а тот отказывался, и это его тоже хорошо характеризовало.

– Что ж, вдруг что-нибудь из него и выжмем, – понимающе заметил Берестов.

– Теперь вот еще что. Я на свадьбу зван, в деревню Бегунки в дом Козловых. Уйду, этак, в полпятого – около пяти. Ты останешься за старшего. Если что, знаешь, где меня искать.

Берестов вышел. Высик сел разбираться с накопившимися бумагами, но не просмотрел и трех «бдительных» из сейфа – так он называл идущие сверху грозные предписания «крепить бдительность» и «обращать особое внимание на», как опять задумался о свалившемся на него «призраке».