Первые слухи о воскрешении из мертвых Сеньки Кривого появились месяца через полтора после истребления банды, в начале июня. Июнь сорок шестого вообще выдался нескладным, а поначалу – и вовсе жутковатым.
Зарезали мужа и жену, стрелочников, обитавших на отшибе, в служебном домике возле разветвления железнодорожных путей. Почерк действительно был похож на почерк Кривого: перерезанное горло после зверских побоев. К тому же при жизни Кривой имел зуб на этих стрелочников: они не послушались его доброго совета быть слепыми и глухими, когда потрошат отогнанные в тупик товарные вагоны, и как-то раз подняли тревогу.
Этого оказалось достаточно, чтобы о Сеньке заговорили.
Высик закрыл глаза, припоминая лесное логово банды, автоматные очереди, как главарь – рябой детина со сплющенным носом, с бельмом на правом глазу – выскочил прямо на него, и Высик расстрелял его в упор, а потом, когда все закончилось, довольно долго стоял, внимательно разглядывая тело.
Да, в смерти Сеньки Кривого сомневаться не приходилось.
Но слухи продолжались.
Ближе к концу лета погибли два человека из тех, кто участвовал в уничтожении банды. Их буквально изрешетили пулями. Судя по всему, они попали в засаду, отправившись по сигналу о пьяном смертоубийстве в одну из дальних деревень. Сигнал, как выяснилось позднее, оказался ложным.
Слухи о живом мертвеце усилились. Высик проделал кропотливейшую работу, чтобы найти преступников и пресечь эти слухи. Были обследованы пули, извлеченные из тел, гильзы, найденные на месте трагедии. Стволы ни по каким уголовным делам не проходили, нигде не засвечивались. Полученные данные ушли в картотеку, и на том до поры до времени все кончилось.
Высик попытался проследить, откуда поступил ложный сигнал. Ниточка казалась перспективной, но и она оборвалась. В той деревушке телефон был только в правлении. Оттуда никто не звонил. Телефонистки на коммутаторе припомнили, как соединяли с милицией по звонку из района. Голос, попросивший соединения с милицией, был женский, взволнованный. Откуда звонили, они в точности не помнили – или не обратили внимания. Высик не сдался. Он лично объехал все окрестные деревни, в которых имелся телефон, выясняя, кто мог им пользоваться за последние несколько дней. В одной из деревень ему повезло. После долгих расспросов кто-то припомнил (либо проговорился, потому что помнили, почти наверняка, многие), что дня за три, как раз в день убийства, одну из деревенских жительниц на несколько часов навещала дочка, поступившая работать на фабрику и перебравшаяся в рабочий поселок. Эта дочка заходила в контору, просила разрешения воспользоваться телефоном. О чем она говорила, никто не слышал, куда звонила, не ведают. Высик поспешил задержать звонившую. Но он опоздал. Звонившую, Чумову Ольгу Павловну, уже дня три нигде не видели, и на работе она не появлялась. Директор фабрики первым делом – не вникнув, из-за чего весь сыр-бор, сразу же сообщил Высику, что уже собирался писать заявление в милицию, чтобы Чумову привлекли по статье за самовольно покинутое место работы. Страховался, гад. Подруги Чумовой сообщили, что в последние две недели у нее появился какой-то замечательный парень, которым она очень хвасталась. Ни один человек не исчезает бесследно, решил Высик, и попытался отыскать следы «замечательною парня». Удалось установить, что звали его Володей, и составить приблизительный словесный портрет. Откуда он взялся и куда делся, никто не знал. Знали только, что этот Володя снимал комнату где-то на отшибе, в одной из трех-четырех изб, оставшихся от деревни, вытесненной бараками угольной линии. Хозяйка, глухая и полуслепая старуха, уже несколько дней не видела своего жильца, но, поскольку он уплатил вперед и съезжать явно не собирался, в его комнату не заглядывала.
В этой комнате и был обнаружен труп Чумовой.
Ситуация казалась ясной: любовник подговорил ее позвонить в милицию, а потом, когда она узнала про убийство и поняла, что все это было совсем не безобидным розыгрышем, ее убрали как ненужную свидетельницу.
И все это было очень похоже на месть: возможно, кто-то из банды Кривого ушел невредимым и теперь сводит счеты со всеми, кто так или иначе «провинился» перед главарем и его товарищами.
Но если так, то главной мишенью должен был стать Высик. И Высик начал разгуливать повсюду, пренебрегая личной безопасностью, ходил в одиночку в самые глухие углы, собственной персоной выезжал на странные сигналы… Он не сомневался, что его реакция окажется быстрей, чем реакция убийц. Кроме того, при внешней беззаботности он всегда был начеку, а военное прошлое разведчика позволяло ему с полувзгляда определять любое место, удобное для возможной засады, и приближаться к нему так, чтобы не застали врасплох. И еще одно соображение у него было: его должны не просто убить, торопливо и где ни попадя, а убить так, чтобы преподнести урок другим. Поэтому он может не бояться пули из-за угла, но должен опасаться неких особых обстоятельств. И если бы ему самому удалось подстроить эти особые обстоятельства…
Многие в округе раскусили, что и зачем он делает, и уважение к нему возросло. Но это не препятствовало распространению все более диких слухов, и, главное, все его попытки предложить себя в качестве наживки оказались безрезультатны. Видно, враг был хитер и умел ждать.
Потом произошло еще несколько событий.
В кооперативном дачном поселке «Красный химик» была зверски вырезана семья из пяти человек. Произошло это в начале октября, когда большинство дач пустовало. Многое напоминало почерк Кривого. Например, дорогие кольца у одной из погибших сняли, отрубив ей пальцы, чтобы не возиться.
Это зверство многие восприняли как прямой вызов местной милиции. Да, пожалуй, так оно и было: несмотря на все старания раскрыть это преступление, на цепляния за все возможные ниточки – оно так и осталось «висяком».
А тут всплыл один из стволов, с помощью которых было совершено двойное убийство – аж в Архангельске. Вернее, не сам ствол, а пуля, выпущенная из него. Баллистическая экспертиза подтвердила идентичность оружия. И самое интересное, что застрелен из этого ствола был некто Владимир Куденко, внешность которого вполне соответствовала имевшемуся у Высика словесному портрету таинственного Володи. Когда фотографии убитого прибыли и были предъявлены свидетелям, сомнения окончательно развеялись: да, это был он, хахаль погибшей Ольги Чумовой.
Этот Куденко был отлично известен правоохранительным органам Архангельска. Любил погулять и пошиковать, раза два попадал в протокол за потасовки в ресторане. Откуда у него водятся деньги, никто толком не знал. Подозревали, что он «кидает» моряков, и была у него неприятность с одним англичанином. Вроде бы Куденко посулил английскому моряку девочек и хорошую расслабуху, а эти девочки заморского гостя напоили и обобрали. Девиц посадили, а Куденко выкрутился, отговорившись, что просто хотел услужить и не подозревал, какими стервами окажутся те, к кому он привел своего без году неделя приятеля. Видно, он имел влияние на девиц, потому что они его не заложили и давать показания против него отказались.
Куденко предупредили, что любое, самое невинное общение с иностранцами кончится для него плохо – подведут его под политическую статью, чтобы он не коптил местного неба, и вся недолга. С тех пор он общипывал только наших. Угрозыск начал разработку на него после того, как одного моряка нашли обобранным и убитым на окраине. Последний раз этого моряка видели живым вместе с Куденко. Уже был готов ордер на арест Володи, когда тот исчез. Это было как раз во второй половине августа. По оперативным данным, он тишком вернулся в Архангельск недели две назад. Было отдано распоряжение задержать его при обнаружении. А потом нашли труп…
Высик рассудил так: раз Куденко заховался от архангельского угрозыска в его районе, значит, здесь у него были какие-то давние и хорошие связи. Ведь не просто так он выбрал именно это место. Кроме того, Куценко помог банде заманить в ловушку сотрудников милиции. За плату или по старому знакомству? Скорей всего, и то, и другое, – решил Высик. Видно, этот Куденко умел обаять женщин. Но на него не очень полагались – убрали, добравшись даже до Архангельска. Очень тщательно сработали, черт. Однако вот эта основательность и продуманность до мелочей очень были не похожи на стиль Сеньки Кривого, что стало лишним доказательством верности давних подозрений Высика: он имеет дело с каким-то очень серьезным и коварным противником, которому Сенька в подметки не годится. Одно то, что при преступлениях воспроизводится почерк мертвого бандита, говорит о многом.
Дальше начало твориться нечто невообразимое. Из Архангельска сообщили, что одним из подозреваемых является некто неизвестный, с которым Куденко кочевал по «хазам» в последние дни: здоровенный рябой детина с бельмом на правом глазу… Высик хотел зажать эту информацию, но шила в мешке не утаишь. Видно, кто-то из его сотрудников проболтался, и слухи о воскрешении из мертвых Кривого резко усилились. Высик – то ли цепляясь за соломинку, чтобы пресечь эти слухи, то ли по внезапному наитию души – отправил в Архангельск отпечатки пальцев Кривого, взятые у мертвого главаря. Пришел ответ, что идентичные отпечатки пальцев обнаружены на портсигаре, найденном при убитом Куденко. Отпечатков пальцев самого Куденко на портсигаре нет. Есть отпечатки пальцев трех неизвестных лиц, но отпечатки Кривого – самые свежие.
Высиком начала овладевать холодная злость. Он не любил, когда его нагло водили за нос, и он отправил в Архангельск служебную «молнию». Во-первых, он просил выяснить, видел ли кто-нибудь, как Куденко пользовался найденным при нем портсигаром. Во-вторых, сообщал, что ввиду серьезности дела готов прибыть в Архангельск лично.
По первому пункту из Архангельска ответили, что, действительно, портсигара у Куденко никто не видел и не помнит. По второму – что они сами направляют к Высику своего сотрудника для выяснения всех обстоятельств.
Высик тут же отстучал следующую «молнию», чтобы сотрудник обязательно прихватил с собой фотографию злосчастного портсигара.
Прибывший сотрудник архангельского угрозыска Никаноров, молодой, розовощекий парень, вполне простодушно объяснил Высику:
– Подумали, лучше уж мы к вам… Сами понимаете, Москва с ее магазинами, а у нас хоть шаром покати. Кому отрез на платье, кому на костюм, кому еще что. Мне список выдали – во! – Он широко развел руки. – Целая простыня! Повод для служебной командировки есть, грех не воспользоваться. Но и я к вам не без гостинцев – наше, домашнее. Нельзя ведь с пустыми руками…
И он начал извлекать северные гостинцы: красную малосольную рыбку, красную икру, бутыль спирта на клюкве и две литровых банки моченой морошки. Вскоре Высик воздавал должное нежно-золотистым ягодам, а Никаноров нахваливал достоинства продукта:
– Морошку не зря у нас царь-ягодой называют. Ее, сказывают, наш самодержец последний, Николашка расстреляный, каждый день требовал к своему столу, под стопочку… так. Цари, они толк знали, хоть и кровопивцами были. И этой рыбки попробуйте. Эх, надо было и бруснички вам прихватить. Но ничего, с оказией перешлю…
От северного уютного стола на Высика вдруг дохнуло хмурыми морскими просторами, смутными воспоминаниями об остававшихся на обочине жизни мальчишеских мечтах, о какой-то затрепанной книжке в крохотной библиотеке детского дома – «Юность Ломоносова», что ли? – где рассказывалось об отважных хождениях поморов на утлых суденышках по бурным морям, над которыми вставало северное сияние… Словно несколько зеленых былинок романтики, вытоптанной жестокими годами, пробилось в сердце, утверждая неистребимость мечтаний о жизни иной, вольной и свежей. И так болезненно защемило в груди, словно душу взрезало настырными всходами, так разбередило сердце… Английские моряки… Иностранные суда в порту… В конце войны Высик на несколько часов попал в Росток, немецкий портовый город, где гарь войны мешалась с гарью плотных выбросов дыма из пароходных труб, где все так или иначе жили портом и морем и кормились ими – и никогда Высику не доводилось ощутить так отчетливо, что избавление от ужаса войны близко, как глядя в задымленный простор, вдыхая соленый влажный воздух причалов… Свежий и суровый, как небеленый холст, ветер с моря – ради этого ветра стоило жить.
Во время посиделки с Никаноровым Высик испытал нечто похожее.
– Ну, а вообще-то, как у вас там? – спросил он.
– Да никак. Тоска зеленая. Ровная земля, ровное море. Небо низкое и как свинцом налитое, город, к земле притиснутый… Бандитизм, бедность. Рук-ног не хватает, чтобы со всем справляться. Вот у вас…
И Высик разглядел в глазах Никанорова бередящую боль, сходную с его собственной. Только эта боль неосуществимых мечтаний была устремлена в другую сторону – к огням Москвы, сверканию витрин, сиянию рубиновых звезд Кремля над искрящимся снежком или над безудержной духовитостью отцветающих знойных лип: просто пройтись по одной из центральных улиц в справном костюмчике, глазея на красоток, и, выпив где-нибудь стаканчик крем-содовой, причаститься столицы мира… Подальше от унылой безысходности, от однообразия скудного северного пейзажа, где напряженные в борьбе за выживание мускулы природы настолько обнажают свою мощь, что она кажется враждебной человеку… То, что соблазняет Высика, давно приелось Никанорову в текучке хмурых будней, и наоборот, то, что Высик и замечать перестал, манит Никанорова, словно райское видение.
«Нам бы месяца на два поменяться местами…» – подумал Высик.
А вслух сказал:
– Но и у вас ведь интересно… Иностранные суда, истории из далеких стран…
– Какие там иностранные суда! – махнул рукой Никаноров. – Они и в войну больше шли в Мурманск, чем к нам, а сейчас… Да лучше бы их и вовсе не было. Только лишние хлопоты, не спи и бди, не пообщаешься с моряками так свободно, как прежде. С тех пор как этот Черчилль, чтоб его, холодную войну объявил, мы на всякого заграничного матроса должны глядеть как на потенциального врага и шпиона и пресекать любые попытки общения с ним… Одно расстройство.
– Хорошо. – Высик не стал продолжать эту тему, поняв, что тут с Никаноровым каши не сваришь: тот охренеть успел от того, что Высику виделось издали в романтической дымке. – Вернемся к нашим делам. Насчет покупок и прогулок по Москве – это я вам устрою. Выделю человека, можете с ним каждое утро в столицу гонять. Здесь на электричке минут двадцать. А пока поговорим о насущном.
– Да, о насущном. Хотелось бы знать поподробнее, как этот Куденко успел у вас отметиться.
И Высик стал рассказывать во всех деталях, о том, что Никаноров уже частично знал – начиная с выслеживания и уничтожения банды Кривого и вплоть до нынешних событий.
– Какой-то хитрый гад с нами шутки шутит, – сказал Никаноров, обдумав услышанное. – И с этим портсигаром… Неспроста подкинули мертвому Куденко его. Видно, знали, что после вашего Кривого никто не дотрагивался до него. Небось, в Архангельск в платочке везли. А значит, рассчитывали: далеко пойдет шорох. Может, для того и прибрали Куденко из засвеченного ствола, чтобы молва до вас вернее докатилась. Чтобы выглядело так, что вот, мол, мы повсюду, неуловимые и прыгучие как блохи. Я бы прежде всего пошукал насчет родственных связей. Это завязочки покрепче, чем на корешей, пусть даже и старых.
Высик, довольный, кивнул: правильно мыслил Никаноров, толковый парень.
Прежде чем ответить, он еще раз внимательно изучил фотографию портсигара. Портсигар был старый – не старинный, а именно старый, предреволюционных лет. Не антикварный раритет, однако вещь, достойная уважения. И великим произведением искусства не назовешь – но, опять-таки, рельефный рисунок по серебру сделан с толком, рукой мастера. Тонкие линии этого рисунка сплетались в изображение русалки, всплывающей среди кувшинок и водяных лилий и смотрящей куда-то вдаль. На заднем плане можно было различить человека на коне и в богатырском шишаке, от которого буденновка взяла свою форму, а также развалины мельницы.
Будь Высик человеком с гуманитарным образованием, он бы сказал, что, во-первых, на портсигаре изображена сцена из Пушкинской «Русалки» – впрочем, скорее, не из Пушкинской, а из оперной: во всей сцене было нечто от тяжеловесной помпезности богатой оперной постановки. И, во-вторых, он что отметил бы: автор портсигара попробовал сочетать два самых популярных в предреволюционные годы мотива, две темы, два стиля – русской старины, той «русскости», перед которой преклонялось захваченное волной патриотизма общество, и модерна, с его тонкой эротикой и вычурным изыском. Если витязь-князь, мельница и пейзаж должны были пробуждать умиление идиллической Русью, то русалка, с ее обнаженной грудью и с распущенными волосами, со всеми утонченными обводами ее тела, призвана была, конечно, навевать «смутные мечтания», в чем-то родственные «ананасам в шампанском».
В целом такое переплетение мотивов могло привести к слащавости, но мастер очень ловко справился со своей задачей и удержался на самой грани, после которой начинается пошлость.
Всего этого Высик, конечно, оценить не мог, но он очень четко представил себе, на человека какого типа, характера и социального положения мог быть рассчитан такой портсигар. Городской хлыщ, обеспеченный белоручка, не «тянущий» на золотой портсигар с бриллиантами, но много о себе мнящий, хотя особо тонким вкусом и не отличающийся, – вот кто мог с небрежным шиком открывать такой портсигар перед белошвейками или барышнями-бабочками и доставать оттуда дорогие папиросы…
– Серебро высокой пробы? – вдруг спросил он.
– Да, – ответил Никаноров. – Девятьсот сорок пятой. Хорошее серебро.
Высик опять кивнул, будто этот факт значил что-то важное, и вернулся к прежней теме.
– Естественно, я глядел насчет родственников, – сообщил он. – Полное гражданское имя Сеньки Кривого Александр Васильевич Прохоров. У нас Прохоровых хоть пруд пруди. Половина банды так или иначе – его родственники. Но отследить, не было ли у матери кого-то из них двоюродной сестры, которая бы вышла замуж за Куденко – возможно, не первым браком… Я пробовал с другой стороны подойти: выяснить, почему он снял комнату именно у этой старухи и кто ей его рекомендовал. Ничего от нее не добился. То ли действительно от старости совсем плоха стала, то ли малость прикидывается, чтобы сложностей не иметь. Мол, пришел красивый молодой человек, с виду порядочный, говорит, мол, слышал, бабушка, лишняя комнатка у тебя имеется, так не пустишь ли меня, она и пустила, а больше ничего не знает и не ведает. Но я согласен: если мы зацепим хоть одну родственную связь, то и весь клубок распутаем.
– Я бы еще раз проглядел ваши архивы, – сказал Никаноров. – Может, всплывет имя, которое проходило у нас по Архангельску, и тогда будет от чего танцевать.
– Попробуйте, – сказал Высик. – Правда, тут одна проблемка имеется. Наши архивы в войну сильно по страдали. Кое-кому паспорта восстанавливали по заявлениям – их паспортные данные оказались утрачены.
Никаноров недели две самым тщательным образом копал местные архивы и данные паспортного стола. Ничего определенного он не нашел, но несколько фамилий выписал – с тем чтобы проверить в Архангельске, потому что они ему смутно что-то напоминали. Высик с удовольствием наблюдал, как он работает. Основательность и хватка северного парня пришлись Высику очень по душе, и он даже прикидывал, не перетащить ли Никанорова к себе – если тому так хочется быть поближе к Москве.
И портсигар не давал Высику покоя. Что-то он ему смутно напоминал… Но Высик никак не мог ухватить, что именно.
В ближней перспективе все розыски Никанорова ничего не дали. А едва Никаноров уехал, произошло еще одно убийство – словно преступники глумились и над Высиком, и над всеми силами правопорядка, бросая им наглый вызов.
На этот раз погибли бывшие самогонщики в одной из дальних деревень (бывшие ли? – иногда сомневался Высик; хоть и дали слово завязать, но…), через которых Высик вышел в свое время на прямой след к логову Кривого – они были, так сказать, официальными поставщиками его двора. Их буквально на куски искромсали. Тоже было похоже на сведение счетов. И на попытку устрашения. Но преувеличенная жестокость вдруг породила у Высика сомнения, что основной побудительный мотив бандитов – месть. Слишком тщательное подражание чьему-либо почерку, в том числе почерку убийств, всегда подразумевает какой-то умысел с дальним прицелом: попытку отвлечь внимание от чего-то. Да, очень напоминает ведьмины круги – определишь по нескольким грибам радиус такого круга, и двигайся по нему, стриги грибы, да только грибы – отравленные; и не ложный ли ведьмин круг ему сейчас подсовывают? Стоило забрезжить сомнениям, как Высику пришло в голову одно простое соображение: при всей вызывающей дерзости этих убийств на них не то что не обогатишься – не прокормишься толком. А всякая банда возникает ради того, чтобы иметь поболее от своей преступной деятельности. Пока что только налет на дачу в «Красном химике» можно было с натяжкой отнести к вылазке не только ради устрашения, но и ради наживы, да и то… Оставалось два варианта: либо бандиты обитают среди мирных жителей округи, работают на фабрике, в одном из колхозов или где-то еще, так что могут, как оборотни, не заботясь о хлебе насущном, время от времени собираться и совершать свои вылазки; либо немыслимые убийства – лишь пускание пыли в глаза, способ замаскировать действительно серьезную деятельность, неприметную, от которой они имеют реальный доход. Так сказать, старательно отводят глаза властей от чего-то, направляя их взгляды совсем в другую сторону. Высик больше склонялся ко второму варианту. Жизнь округи была такова, что любого, ведущего двойное существование, очень скоро засекли бы, как он там ни таись и ни подтасовывай алиби. Может – и скорее всего – в милицию напрямую об этом не сообщили бы, но слухи о странностях того или иного человека до Высика обязательно дошли бы, и он не замедлил бы к этому человеку приглядеться, а там уж «коготок увяз – всей птичке пропасть». Высик, конечно, проверил самым тщательным образом, не брал ли кто постоянно отгулы и не сказывался ли больным в дни преступлений, не обращали ли внимания соседи на странные отлучки кого-либо, несколько раз прошел по ложному следу, приведшему в никуда (в одном случае – и смех и грех – невольно помог разъяренной жене застукать неверного мужа прямо в кровати с любовницей), и укрепился во мнении, что искать надо нечто тихое, невидное, совсем не похожее по почерку на совершенные убийства.
Что же это могло быть? И зачем надо было маскировать свою основную деятельность таким странным способом – громко заявляя о своем существовании? В этом тоже был какой-то тонкий расчет – принимая во внимание отличную организацию преступников, их размах: аж в Архангельске прибрали того, кто мог оказаться их слабым звеном, подкинув при этом обманку в виде портсигара с отпечатками пальцев и кого-то, внешне похожего на Кривого, и позаботились, насколько могли, чтобы слухи об этой обманке докатились до округи Высика, наводя на вверенное ему население суеверный ужас…
Эге, подумалось Высику, да не в Архангельске ли стоит искать ответ?
Или Архангельск – тоже отвлекающий маневр? И разгадку надо искать совсем в другой точке необъятных пространств нашей страны?