Ведьмин круг

Глава 4

На свадьбе Высика приняли со всем возможным почетом. Усадили рядом с молодоженами, навалили полную тарелку заливного судака, винегрета, грибочков, огурчиков – и налили большой стопарь водки. Точней, самогонки, но Высик, по обстоятельствам, решил сделать вид, будто верит в законность напитка. Тем более самогончик был хорошей очистки.

Он поднял тост за молодых, под восторги присутствующих опрокинул стопарь и воздал должное закуске, потихоньку осматривая стол. Народ успел уже принять на грудь, лица раскраснелись, разговоры шли достаточно оживленные, но держались все вполне чинно. Время от времени кто-нибудь подскакивал и кричал «горько!», молодые целовались, и над столом опять раздавался звон стаканов.

Гости, в свою очередь, с любопытством посматривали на Высика. Он редко надевал свой парадный мундир и боевые награды, но по такому случаю явился при всем параде. Набор его орденов и медалей, несомненно, вызывал уважение.

– А вы кушайте, кушайте, – говорила ему хозяйка, та женщина, что приглашала его, – мать новобрачного, как он уяснил.

– Вот сальце хорошее. И про икорку не забудьте, специально в Москву за ней ездили.

Высик благодарил, пробовал, нахваливал.

Минут через сорок к нему подсел отец невесты, решив, что знатный гость наелся и можно занять его разговором.

– Благодарим вас за честь, – начал он. – Мы знаем, что вы редко бываете… вот так, на торжествах.

– Так ведь не все и приглашают, – отшутился Высик.

– Ну, как же мы могли такого человека не пригласить! – Новоиспеченный тесть поддал, но языком вязал, разве что с легкими огрехами в речи – оттого, что мысли становились все легче, а слова выговаривались все тяжелее, и не успевал он договорить одно, как в нем начинала зреть смутная потребность заговорить про другое. – Милости просим. Вы у нас, видите как, навроде посаженого отца получаетесь, или как это там. В общем, крестники они вам выходят, навроде того, на новую жизнь.

– Ой, перестань, папа, – досадливо проговорила невеста.

– Что ж, с крестников и спрос больше, – все тем же шутливым тоном отозвался Высик, больше говоря в сторону новобрачных, чем в сторону растроганного папаши. – Хотя и от ответственности за них не отрекаюсь.

– Благодарим вас за доверие, – сказал новобрачный. – Мы понимаем, что со всеми вашими делами…

– А, какие у нас дела! – махнул рукой Высик. – Делишки…

– Ну, мы-то понимаем, – вмешался один из гостей. – Конечно, вам о серьезных делах говорить не положено. Вон и сегодня бухгалтера порешили… Опять, говорят, работа Кривого?

За столом наступила неловкая пауза. Все знали, как болезненно местный начальник милиции относится к разговорам о живом мертвеце. Но Высик, против ожиданий, не насупился. Он улыбнулся с беззаботным благодушием и сказал:

– Кривой не Кривой, а мы до правды докопаемся. Считайте что преступники у меня в кармане. Не верите? Ну и ладно. Давайте не будем о мрачном, в такой-то день…

– Давайте выпьем за нашего почетного гостя! – Отец невесты подскочил со стаканом в руке, чтобы замять неловкость. – За нашего доблестного бойца внутреннего фронта, за нашего… сталинского сокола! – выпалил он.

– А все-таки, – продолжил подвыпивший гость, когда все выпили, перевели дух, и инцидент, казалось, был исчерпан. – Признайтесь, есть в этом деле заковыка, которая вам не по зубам. Почитай полтора года уже этот мертвяк бесчинствует.

Высик с каким-то застенчивым видом созерцал свой стакан, опустив взгляд. Хорошо его знавшие догадались бы, что приставучий гость рискует нарваться на крупные неприятности.

– Вы это… того, не слушайте его, – попыталась вставить слово хозяйка. – У него брат убивец, вот он и переживает.

– Нет, почему же, все правильно, – спокойно сказал Высик и спросил, поглядев на гостя в упор. – Кто твой брат?

– Да Петька-бабник, который за торговую Зинку сел, – поспешно объяснила хозяйка.

– И не убийца он вовсе! – кинулся в бой мужик. – Записали в виноватые, потому как под руку подвернулся!..

– Хочешь сказать, его просто так посадили? – со змеиной вкрадчивостью спросил Высик.

– Ну… – Мужик почуял подвох и заколебался. – Я хочу сказать, ошибка вышла, вот и все. Вот эту ошибку исправить бы…

– Хм! – Высик опять разулыбался. – А разве кто-нибудь ходил, доказывал, что это ошибка? Кроме меня, разумеется. Отдали его за милую душу, вот и все. Только языком чесать горазды.

– Как это, кроме тебя, начальник? – спросил оторопевший мужик.

– А вот так. Выговор за это получил. Заходи, покажу выговор. Ладно, виновен он в убийстве, невиновен ли, а с Зинкой себя подло вел, пользовал ее как дойную корову. За это, по-человечески, его следовало взгреть.

– Ну, с бабами мой брат всегда любил шутки шутитъ, поживиться за их счет.

– Вот и дошутился, – буркнул Высик.

Мужик внимательно на него поглядел, призадумался, потом, стараясь двигаться потише, отсел чуть подальше. Весь остаток вечера, сколько Высик на него ни поглядывал, мужик был молчалив и неулыбчив. Честно опрокидывал все стопари за молодых, их родителей, гостей, за супружеское счастье, но лишнего слова вымолвить не пытался. Хозяевам это было только на руку – они облегченно перевели дух, поняв, что новых наскоков на знатного гостя не будет, и с удвоенной силой принялись потчевать Высика, как бы боясь, что он на них заимеет зуб.

Высику было их немного жаль, за их растерянность, и он, чтобы легкая тучка, омрачавшая праздник, окончательно развеялась, шутил, смеялся, всячески демонстрировал свое дружелюбие. Видя, что начальник не в обиде, все расслабились, и пирушка потекла своим чередом.

– Что ж, пора и честь знать, – сказал Высик, тонко уловив тот момент, когда подвыпившему народу уже хочется чуть отпустить тормоза, и присутствие милицейского начальства невольно стесняет, заставляя всякого держаться и показывать товар лицом. – Еще раз за здоровье молодых, и чтоб семья была по-советски крепкая, чтоб вы этаких здоровяков нарожали, на радость себе, на благо стране! Как там в «Сказке о царе Салтане»? – Высик решил приукрасить речь поэтическим отрывком из обязательной школьной программы: – «А потом хмельные гости / На кровать слоновой кости / Положили молодых / И оставили одних…» – Он озорно подмигнул невесте. – «И царица молодая, / Дела в даль не отлагая / С той же ночи понесла…»

Смутилась невеста или нет, сказать было трудно, потому что, несмотря на относительно теплую погоду, дом был жарко протоплен, все сидели красные и слегка сомлевшие, да еще от выпитого румянились сильно щеки.

Высика, конечно, постарались удержать, но он, сославшись на дела и еще раз сердечно поблагодарив за приглашение, откланялся. Уже выйдя за пределы деревни и шагая по полутемной дороге, он услышал тяжелый, нагоняющий его топот и одышливое пыхтение. Нащупав на всякий случай свой верный «Вальтер» под мышкой, Высик обернулся. Его нагонял тот мужик с которым произошло объясненьице на свадьбе. Добежав, он остановился метрах в двух от Высика.

– Ну? – спросил Высик. – В чем дело?

– Да вот подумал, надо вас догнать… Догнал насилу. Задумался, захмелел, проморгал как-то ваш уход. Поговорить хочу.

– Давай поговорим, дело святое. Если тебе все равно, пойдем потихоньку. Я и так на свадьбе засиделся, надо бы проверить, как дела.

Несколько шагов они прошли молча. Потом мужик заговорил:

– Вот, вы сказали, что пытались за моего шального брата заступиться. Для меня это было как обухом…

– Тебя как зовут? – спросил Высик. – Что фамилия твоя Егоров, я понимаю.

– Валентином меня зовут, Валькой.

– Ты старший или младший?

– Старший. Говорил я этому олуху, что его фигли-мигли до добра не доведут. С бабами, говорю, дело стремное. Думаешь, бабы вечно будут тебя поить и кормить, а они народ непонятный, по дурости или от обиды в такую историю втравят, что век не расхлебаешь. Может, потом и пожалеют, да поздно будет. Он не слушал, только посмеивался. Сам, говорит, не можешь, так не бреши от зависти. Вот и досмеялся.

– Выходит, у него не только Зинаида была?

– Не только. Он, подлец, за версту чуял любую бобылку, которая готова мужика на содержание взять.

– Не помнишь хотя бы приблизительно, с кем он?..

– Как не помнить! Может, всех не назову, но основных перечислю. Дашка Степанова, с тех самых Бегунков, откуда мы топаем. Ее дом через два дома от Козловых. В другом конце стола сидела, непрошеная приперлась…

Высик припомнил другой конец стола. Скорей всего, та грудастая и круглолицая, в цветастом платье – вокруг нее витал тот почти незаметный холодок отчуждения, который возникает вокруг полуслучайных гостей. Чуть перезревшая, но еще вполне ничего…

– Еще кто? – спросил он.

– Маруська Климова с Митрохина. Верка Акулова с Глебова. А почему это вас так интересует?

Высик не мог сказать, что его это интересует потому, что в деле постоянно возникают женщины, и вот это «женское начало» заставляет его пристальней приглядываться к представительницам прекрасного пола, хотя бы косвенно попадающим в поле его зрения. Он задумчиво проговорил:

– Видишь ли, очень вероятно, что где-то ты прав насчет бабьей мести. Слишком на твоем брате все улики сошлись, будто его специально кто закладывал. Вполне возможно, что одна из его дам, узнав о соперницах… Ты бы на кого первым делом погрешил?

– Я бы? На Верку Акулову. Лихая баба, спуску не даст, если что. Вредная, как все барыги. Акула, одно слово.

– И чем же она барыжничает?

– А чем хошь. Она говно перепродаст и деньги сделает.

– Угу. Как по-твоему, могла эта Верка Акулова водиться с дурными людьми? Скупщица награбленного, например? Укрывательница кого-нибудь из банды Сеньки Кривого?

– Что с дурными людьми она путалась, это да, – ответил Валентин Егоров после паузы. – И постояльцы случались у нее непонятные. Но вот насчет Сеньки Кривого… С ним она никак не была повязана. И хитра очень – понимала, что от таких бешеных, как Сенька, лучше держаться подальше, а то погоришь вместе с ним. И, кажись, черная кошка между ними пробежала. То ли он ей где-то подгадил, то ли она ему…

Высик насторожился. Любое упоминание о противостоянии с Кривым представляло для него интерес.

– Но, выходит, за ней сила была, раз она не боялась цапаться с Сенькой? – спросил он. – Ведь попри против Сеньки кто, защиты не имеющий, Сенька бы горло перерезал, и дело с концом. Так?

– Так, – согласился Егоров.

– Была одна давняя история, когда Сенька о Свиридова зубы пообломал…

– Действительно, давняя, – усмехнулся собеседник Высика.

– Было и быльем поросло. Но, похоже, какие-то концы истории до сих пор тянутся. Верка Свиридову двоюродной теткой приходилась. Точней, замужем за двоюродным братом его матери она была.

– Бездетная?

– Да. Иначе бы братан не стал под нее копать.

– Что с ее мужем случилось?

– Помер, что же еще.

– Как? Где?

– В одночасье, перед самой войной. В баньке парился, под водочку с пивком, сердце не выдержало.

– И, конечно, нашлись такие, которые Верку стали в его смерти огульно винить, – задумчиво проговорил Высик. – Известно, как обзаведешься дурной славой, тебе всяко лыко в строку поставят.

– Точно, нашлись. Кто говорил, она мужа в этой бане с девкой застукала и исхитрилась, значит, прибрать его втихую, а кто, наоборот, утверждал, будто это он о ее темных делишках пронюхал и мириться с ними не пожелал, вот она и поспешила ему рот заткнуть. Я так понимаю, что брехня все это. Будь Верка другим человеком, никому бы и в голову ничего не взбрело. Натуральная была смерть, по всем статьям.

– Кто ее муж был, по профессии?

– Так же, как она, счетовод колхозный. Они на пару дела вели.

– Ясно. – Высик кивнул. Егоров рассказал ему намного больше, чем он полагал. – Что ж, может, и пригодится.

– Думаете, моего брата удастся вытащить?

– Хрен его знает. Тут так: кто однажды попал, тот пропал. Но попробуем. В Глебове, говоришь, Акулова живет?

– Да. У нее дом ближе к оврагу, где деревня наискось загибается. Аккуратненький такой домик, синей краской крашен, а резные наличники – охрой.

– И банька при доме?

– Справная банька. На задах, прямо над оврагом торчит.

– Понял. Найду, если потребуется… Ба, да мы уже почти дошли! Я тебя не слишком далеко от дома увел?

– Да нет. Я за Угольной Линией живу, вон там. Прямо с этой развилки и добегу.

– Ну, бывай, Валентин. Спасибо за доверие.

– Э, что там… Это вам спасибо.

Валентин Егоров исчез во тьме. Высик медленно побрел дальше, обдумывая услышанное.

– Надо же… – Он с улыбкой покачал головой, почти повторяя жест Берестова. – Вот уж воистину не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

– Берестов еще не вернулся? – с порога спросил Высика у дежурного.

– Никак нет. Звонил из Москвы, что утром приедет. Заработался.

– А Илья на месте?

– Как же иначе, товарищ начальник! В вашем кабинете, бдит, вахту несет.

Высик проследовал в помещение, которое дежурный гордо назвал кабинетом.

– Есть что-нибудь? – осведомился он у сержанта.

– По мелочам, товарищ начальник, – доложил Илья. – Я все в книгу учета вносил, как положено. Вот, один сосед за другим с утюгом гонялся. Укус собаки. Двое пьяных со станции…

– Хорошо. Иди спать.

– А как же вы, товарищ начальник?

– За меня не беспокойтесь. Диванчик есть, я прикорну. Все лучше, чем в моем закутке… – Официально Высику принадлежала комнатушка в одном из длинных одноэтажных барачных строений на окраине рабочего поселка, по другую сторону железнодорожного полотна, но он практически переселился в отделение милиции, чтобы прибой местной жизни не ударял в него из-за трех фанерных перегородок. – А ты ступай спать. Завтра день тяжелый.

Когда сержант был уже в дверях, Высик его остановил.

– И пусть дежурный запишет, чтобы не забыть: Матвеева участкового по Глебову, утром сразу ко мне.

– Слушаюсь, товарищ начальник!

Илья удалился, а Высик устроился на диванчике, настраиваясь на глубокий сон, который приводит в полный порядок даже если проспишь всего пятнадцать минут. А если удастся урвать несколько часов сна – тем лучше.

И сон ему привиделся смурной, бередящий. Сперва, как это приключалось лет с четырнадцати, возникли картины не принадлежащей ему жизни – той, насколько он мог логически предположить, которая была до детского дома и, не сохраненная сознательно, вылезала порой через сумасшедшие сновидения. В этих снах был свет от лампы с зеленым абажуром, и все предметы преувеличены, и, главное, мир этих снов был полон любви к нему… Сны, от которых возникала горькая ностальгия по тому, чего не помнишь.

И какие-то проулочки и закоулочки сонного тихого города, живущего достаточно сытой и размеренной жизнью. На сером фоне – чарующая витрина чайного магазина, разноцветные жестяные коробки. «Чай Высоцкого, сахар Бродского» – непонятно откуда приплывшая присказка несуществующих лет.

Потом он шел по солнечной дороге, пролегавшей между зеленых полей. Позади, в отдалении, оставалась деревушка. Сейчас, оглянувшись, можно было увидеть только скромненький силуэт церкви, возвышавшейся над прочими строениями, бабочки порхали, васильки цвели. А был он совсем маленьким, и кто-то держал его за руку – он побаивался этой огромной, грубой и жесткой руки, но при этом доверял ей, как привык доверять всему окружающему. Со стороны деревни донеслись глухие хлопки – теперь, взрослым умом, Высик понимал, что это были выстрелы, – и грубая рука крепче стиснула его детскую ручонку и быстрее повлекла по дороге. «Не бойся, заморыш, выберемся,» – услышал он голос и поднял взгляд… Облик того человека полностью стерся из его памяти – если, конечно, сон сколько-то отражал реальные события, – и всякий раз он видел совсем других и самых разных людей: происходило причудливое замещение. Сейчас Высик увидел рябое лицо и бельмо на правом глазу. И почему-то страх уменьшился, а доверие окрепло. Вот это чувство теплого доверия и обескуражило Высика больше всего по пробуждении. Что за нелепый поворот? Почему сны навевают ему ощущение внутреннего родства с кошмарным призраком? И более того, определяют его чуть ли не в союзники? Неужели они отображают некую догадку, которая у Высика еще не оформилась в ясное понимание и скребется в запертом чуланчике одной из подсобок его мозга, пытаясь выбраться наружу?