Ведьмин круг

Глава 5

– Товарищ начальник! – Милиционер взял паузу, чтобы перевести дух. Высик направил этого милиционера к Деревянкину, когда уже час прошел после девяти утра – времени, когда Деревянкин должен был отметиться в милиции, а он все не появлялся.

– Ну, что? – спросил Высик, заранее чувствуя неладное.

– Мертв Деревянкин. Удавили.

«Так… – подумал Высик. – Вот и оправдалось беспокойство. Сам я сделал ложный шаг? Или я тут ни при чем – Деревянкин по своей воле допрыгался?» Вслух он спросил:

– Как и где удавили?

– В доме, в комнате его. Прямо на кровати. Видно, во сне.

– Ты охрану оставил?

– Да. Напарник дом сторожит.

– Хорошо. Пошли. Позаботься о враче и понятых.

Врач снял подушку с головы Деревянкина.

– Можно определить, когда его убили? – спросил Высик.

– По состоянию окоченения, по другим признакам – часов восемь назад.

– То есть, посреди ночи?

– Да.

Высик подошел к убитому, внимательно осмотрел, откинул одеяло.

– Обмочился… – заметил он. – Когда душат, мочевой пузырь автоматически срабатывает. Верно?

– В общем, верно, – согласился врач.

– А это что за пятно?

Врач посмотрел.

– Похоже на пятна, которые остаются от лежачего больного. Перебинтовки, внутривенные вливания, пища… Да, так оно и есть! Видите штамп? «Министерство здравоохранения». Простыня из нашей больницы. Интересно, откуда она тут взялась?

– Как же это я штампа не заметил? – укорил себя Высик и повернулся к милиционеру. – Давай сюда бабку – хозяйку!

Глухая старуха, втолкнутая в комнату, пугливо озиралась вокруг.

– Бабушка! – проорал ей в ухо Высик. – Где ты белье для постояльца брала?

– Ась?.. А, милый, у соседки одолжила. У меня чистого не было, а она на организации стирает, у нее всегда что-нибудь найдется.

– Где она сейчас?

– Прасковья-то? Наверное, дома, белье кипятит.

– Где ее дом?

– Да вон он, милый, соседний. Даже забора между участками нету.

– Приведи ее! – отдал Высик распоряжение ближайшему милиционеру.

– Прасковья Ивановна? – переспросил врач. – Так это же прачка наша! Тогда все понятно…

– Наоборот, многое непонятно, – возразил Высик.

– Ну, одолжила у нее соседка постельное белье…

– Именно!.. Кстати, не знаете, где она еще подрабатывает?

– Да она обслуживает практически все организации, где есть казенное белье. По-моему, и милицию тоже. Как же вы ее не знаете?

– Ну, я же подобными мелочами не занимаюсь, – пробурчал Высик, – Не ведаешь, случаем, она стирает на нас? – обратился он к оставшемуся милиционеру.

– Так точно, – доложил милиционер.

– Хорошо. Тогда давай составлять протокол. Значит, труп, в лежачем положении, удушен второй подушкой. Признаков борьбы не имеется, по всей видимости, удушен во сне. Белье, на котором спал, несвежее, сданное в стирку из местной больницы…

– Разве это важно? – спросил милиционер.

– Для нас все важно. Кровать расположена у боковой стенки, головой к окну, окно слева от кровати… Ну, сам знаешь, что писать. Понятые, подпишете протокол, когда будет готов.

Подчиненный Высика вернулся, ведя за собой сгорбленную старуху.

– Здравствуйте, Прасковья Ивановна! – поприветствовал ее Высик. – Будьте добры, расскажите, при каких обстоятельствах в этот дом попало казенное белье.

– Известно при каких, при обыкновенных, – недоуменно отозвалась старуха. – Надя приходит ко мне, говорит, что комнату сдала, а белья нету. Не одолжишь, говорит, у тебя всегда в постирушке белье есть. Ну, я и дала.

– Понятно. Так вот, Прасковья Ивановна, простыню мы вам вернуть пока не сможем. Она у нас – вещественное доказательство, если вы понимаете, что это такое. Если надо, я сейчас врачу выдам расписку, чтобы у вас не было недостачи. И вас мы тоже маленько потревожим. Надо вас под охрану взять.

– Как это – под охрану? – испугалась старуха.

– Вот так. Вы у нас свидетельницей получаетесь. В своем роде, тоже вещественное доказательство. А ведь те, кто придушили Деревянкина, – они ребята лихие, как бы до вас не добрались. Вот мы и подержим вас чуток в отделении, чтобы, не дай Бог, с вами ничего не случилось.

– Помилуйте, да мне и стирать надо, и…

– Не беспокойтесь, Прасковья Ивановна. В случае чего мы вам все убытки возместим. Вам, выходит, чистое белье дороже жизни?

– Да нет, милый, но…

– «Но» не «но», а то-то и оно! Алексей, сопроводи ее к нам. Устройте с удобствами, чтобы старый человек ни в чем нужды не испытывал. Я скоро…

Старуха безропотно последовала за милиционером,

– Телега подошла, можно труп отвозить, – доложил вгорой милиционер.

– Грузите, ребятки, грузите… – Высик задумался о чем-то своем и плохо реагировал на окружающее. – И белье не забудьте. В опись включите, вдобавок ко всем личным вещам Деревянкина… Кто ему самогонку выставил, ты, что ли? – проорал он в ухо хозяйке,

– Нет, милый. Я как его устроила, так больше не видела. Видно, сам сыскал или принес ему кто, если гости были.

– Разберемся. – Высик отвернулся к окну. – Это, что ли, дом нашей прачки?

– Так точно, товарищ начальник.

– Справный домина. Она одна в нем живет?

– Можно выяснить.

– Вот и выясни… Да, самогонку сдайте на анализ. – Высик кивнул на большую бутыль, в которой оставалось граммов триста жидкости. – Не подмешано ли чего. И пальчики на бутылке…

Он еще раз осмотрел комнату. Но, видимо, ничего, достойного внимания, не узрел, поскольку быстро ушел, оставив все необходимые формальности на подчиненных.

– Берестов вернулся? – спросил он у дежурного.

– Только что. Ждет вас.

Высик заспешил в «кабинет».

– Ну, что накопал? – спросил он после первых приветствий.

– Есть кое-что интересное, – сообщил Берестов. – Они мне солидную справку готовили, сегодня с утра заканчивали. Можно было, конечно, попросить их переслать по служебной почте, потому что основное я уже узнал, но я решил дождаться, когда бумага будет готова, и самолично привезти. Заночевал у друга.

– Рассказывай… Не у друга, а на вокзале ты ночевал.

– Как вы?..

– Только не стыдись своего служебного рвения. Если бы ты ночевал у друга, тебя уложили бы толком, и ты брюки повесил бы отвисеться. Сам погляди, как они помяты. Как раз так они мнутся, когда ночуешь во всей одежде, на жесткой вокзальной лавке. Хороший ты человек, Берестов, только почему все норовишь делать в стиле «кровь из носу»? Полегче надо. Неужели ты никого из наших коллег не мог попросить тебя устроить?

– Постеснялся.

– А ты не стесняйся. Стеснительность до добра не доводит… Ну-ну, не переживай, воспринимай мои упреки как похвалу. Ты знаешь, как я ценю твою исполнительность. Докладывай о главном.

– Так вот, о главном. – Берестов осторожно покачал головой. – Свиридов сел не за убийство Натальи Плюнькиной. По убийству он ходил под подозрением, но выкрутился.

– Пошел в связке с Деревянкиным? Деревянкин на допросе сломался?

– Не совсем. Деревянкину деваться было некуда. Его задержали с крупной суммой денег. Около тысячи двухсот рублей. Довоенных.

– Вымогательство?

– Да.

– Вымогали у Зинаиды Ниловой, заведующей сельпо?

– Точно! Откуда вы заранее все знаете?

– Эх, если бы я знал все… Пострадавшая сама пожаловалась?

– Сама. Деревянкина взяли в тот момент, когда он передавал деньги Свиридову. Деньги возвращены в кассу.

– До ревизии было далеко?

– Ревизия уже шла. Поэтому Нилова и решилась сознаться. До этого, как рассказала, она несколько раз беспрекословно выплачивала деньги вымогателям, потому что те угрожали ее убить. Отсюда, объяснила она, и возникла недостача.

– Гм… Объяснение не ахти… Ну ладно. Какие-нибудь еще знакомые имена возникли?

– Да! – торжествующе сообщил Берестов. – Возникла Мария Плюнькина! И при очень интересных обстоятельствах. Один из людей, входивших в состав ревизионной комиссии, некий Акулов…

– Колхозный счетовод?

– Да. Включен был в комиссию на общественных начала как человек, разбирающийся в финансовых документах…

– Он умер до или после ареста Свиридова?

– До. И свидетельницей его смерти была, кроме его жены, Мария Плюнькина.

– Так он с Плюнькиной в баньке находился?

– Трудно сказать. И Акулова, и Плюнькина утверждали, что были в доме. Потом Акулова забеспокоилась, что мужа долго нет пошла проверить. Увидела его уже мертвым, в испуге позвала Плюнькину. Естественность смерти ни у кого сомнений не вызвала. Потом уже следствие попробовало чуть-чуть покопать в этом направлении, но безрезультатно. Получалось, что если кому и выгодна смерть Акулова, то Ниловой: он не глядя подмахнул ряд документов, где через подтасовку цифр скрывалась ее недостача – видимо, будучи с ней в интимных отношениях… Возникал вариант, что жена могла из ревности убить его каким-то хитрым способом, но этот вариант тоже отпал. В общем, путаная история.

– А с Ниловой, как с пострадавшей стороны, как бы и взятки были гладки?

– Да. Здесь все изложено подробней. – Берестов кивнул на бумаги, лежащие на столе Высика. – Ну, и последующая судьба Свиридова и Деревянкина прослежена. Ничего подозрительного. Фронт, ранения, демобилизация…

– Сколько они получили?

– По пять лет. Отсидели по три, когда война началась. Собственно, к ним уже близилась регулярная амнистия, а тут всеобщая вербовка в штрафбат…

– В общих чертах ясно. Буду изучать документы. Теперь слушай меня. Деревянкин убит, сегодня ночью. И тут вот какие интересные обстоятельства… – Высик рассказал Берестову о смерти Деревянкина.

– Да, это занятно. – Берестов покачал головой, сопоставляя факты. – Казенная простыня, к тому же из того учреждения, бухгалтера которого вчера убили…

– Это тоже к делу, – сказал Высик. – Но главное не в этом. Главное в том, что эта простыня была несвежей.

Берестов вопрошающе взглянул на Высика.

– Сам посуди, – продолжил Высик. – У этих деревенских старух на уровне безусловного рефлекса проходит, что постояльцу надо стелить чистое белье. Первое правило уважения к гостю, устоявшееся веками. И вдруг это непрекословное правило нарушено. Да, ему могли выделить комплект казенного белья, если своего под рукой не было. Но несвежее белье ему могли выделить только в одном случае, – Высик в упор поглядел на Берестова и проговорил медленно и раздельно: – если старуха заранее знала, что Деревянкин будет убит, и решила, что не имеет смысла проделывать работу два раза: стирать заново чистое белье, которое через два– три часа вновь окажется испоганенным во время убийства. Прокололась бабушка со своим излишним здравомыслием, ясно тебе?

– Угу. – Берестов понял. – И что нам теперь делать с этой бабушкой?

– Мне сейчас надо отъехать в райцентр. А ты возьмись за нее. Я ее сюда доставил со всем почетом, как важную свидетельницу, которую надо охранять, чтобы с ней, не дай Бог, ничего не случилось. А ты ничего этого не знаешь. Сидит задержанная старуха – и сидит. Возьми ее в оборот, пошуми на нее, если надо. Проведи обыск у нее в доме. Потом, когда я вернусь, я малость ее приласкаю. Если устоит перед твоими допросами, то, может, еще в чем проколется, когда начнет плакаться мне на дурное обращение.

– Понял. Известная раскладка. Злой-добрый, попеременно.

– Именно. Знаешь, как в старину неподъемный камень с дороги убирали? Поливали попеременно то ледяной водой, то кипятком, пока он не треснет. Вот давай и устроим такое нашему камешку. Думаю, долго старуха не продержится.

– Я уж постараюсь, – заверил Берестов. – А зачем вам в райцентр?

– Выяснить кое-что.

Высик решил даже Берестову не рассказывать о встрече с братом Петра Егорова, соблюдая данное слово. Кроме того, Берестову было лучше и безопаснее не знать о некоторых догадках, поневоле напрашивавшихся из этого разговора. Эту часть расследования Высик должен был взять на себя.

По дороге в райцентр Высик продумывал, как ему построй беседу с опером. Можно было, конечно, поквитаться с ним за все хорошее и утереть ему нос – карты были у Высика на руках. Но оперы – они народ злопамятный, а преимущество Высика было преходящим. Нет, лучше не портить с ним отношений, поговорить вежливенько и скромненько, хотя и не отступая от сути. Если что, дать ему шанс приписать себе все заслуги по разоблачению непотребного элемента. Ни в чем существенном не уступая ему, разумеется.

С тем Высик и побрел по улицам райцентра, мимо площади, от которой начинался широкий спуск. Над спуском, где асфальт почему-то не приживался и сходил проплешинами, обнажая вековечный панцирь брусчатки, владычествовала огромная храмина темно-красного, местами выцветшего кирпича – размеров столь колоссальных, что Высик всякий раз диву давался, зачем и откуда взялось здесь такое сооружение. Храмина давно лишилась купола, а там, где безглавая башня соединялась со скатом крыши, росло ветвистое дерево – шутка ветра, играющего с семяносным пухом тополей, да и семячко оказалось жизнелюбиво. Тут и там, особенно на широких выступах карнизов темных окон со сгнившими переплетами и выбитыми стеклами, росла трава. Применения этой громадине так и не нашлось. Только у ее основания приютилась скособоченная керосинная лавка, да придел, непосредственно примыкавший к лавке, был занят складом. Все вместе производило почти угнетающее впечатление, казалось несоразмерным куском иного мира, непонятно как вторгшимся в наше пространство. Эти заброшенные руины, подминавшие под себя городок, порой преследовали в снах Высика, и тогда вокруг них витали причудливые образы.

Почти у самого конца спуска находился двухэтажный особняк – цель путешествия Высика. Этот особняк до сих пор сохранял некую барственность отношения к окружающему, несмотря на потрепанность и на въевшийся в него унылый дух канцелярщины, стремившийся привести старый дом к общему знаменателю с нынешней жизнью. Его высокомерие начали обуздывать с первых дней великих перемен, когда первый комиссар или представитель губчека, навеки марая наборный паркет сапожищами и калеча поверхность стола вишневого дерева горячим пеплом папирос, сидел посреди разгромленной бальной залы и с неумелым старанием стукал одним пальцем по клавишам «ремингтона» или «ундервуда», от имени новой власти карая и надзирая в письменном виде. Но дом упрямился – и, в зависимости от настроения, он напоминал Высику то короля в изгнании, потерявшего все, кроме чести, то сумасшедшего, разукрасившего свои ветхие обноски золотой бумагой и блестящими побрякушками и на полном серьезе принимающего насмешливый почет, оказываемый санитарами ему, императору обеих Индий.

Возле дома стояло несколько неприметных фургонов, «черных марусь» и лендлизовский «додж», на котором оперуполномоченный разъезжал по району.

– Ну? – осведомился опер, когда Высик вошел в его кабинет. – Выкладывай, в чем дело. Ты ведь по пустякам надоедать не станешь…

– Дело и впрямь серьезное. – Высик помедлил, как бы не решаясь сообщать дурные новости. – У меня… Да, у меня есть очень веские основания считать, что один из ваших тайных информаторов – двурушник, сотрудничающий с опасной бандой.

– Кого ты имеешь в виду? – нахмурился опер.

– Веру Акулову.

– Угу… – Опер пристально посмотрел на Высика. – Почему ты решил, что она… из наших сотрудников?

– Можно сказать, сама созналась, – сказал Высик.

– Ты с ней говорил?

– Нет. Я проанализировал некоторые ее поступки. Понимаю, никому не положено знать, что Акулова – сексот, даже мне, но если уж это наружу лезет…

Опер, помрачнев, размышлял.

– Допустим, ты прав, – проговорил он наконец. – И что с того?

– Помните тех троих из Харькова, за убийство которых в итоге привлекли Петра Егорова?

– При чем тут они?

– При том, что находились на постое у Акуловой. Поэтому и не могли найти их следов пребывания в округе. И вот что получается. Если она доложила вам, как положено, что пустила на постой такую-то троицу, а вы решили придержать эту информацию по веским причинам, то это одно. Если же она просто ничего вам не сообщила – это совсем другое…

– Погоди. Откуда ты знаешь, что они останавливались у Акуловой?

– Догадка. Но опирающаяся на достаточно весомые факты. Сейчас у нее проживает женщина, любовница ее близкого родственника, связанная с тремя погибшими. Эта женщина – Мария Плюнькина – находится в розыске. Как и ее любовник, племянник Акуловой, Свиридов Алексей – тот, по чьей воле убитую троицу занесло в наши края. Об этом вам тоже неизвестно?

Опер задумался.

– Хочешь сказать, она ведет двойную игру?

– И уже давно, – подтвердил Высик.

– Погоди! А откуда ты знаешь про эту Марию Плюнькину? Ты ее видел?

– Лично – нет. Но, опять-таки, шила в мешке не утаишь. Кроме того, в наших краях объявился курьер Свиридова, посланный им на розыски Плюнькиной. Заявил, что, не найдя Плюнькину, решил завернуть в родные места, отказавшись от поисков. Но это неправда. Если бы он не знал, что ее надо искать здесь, он бы к нам не заехал. А прибежище Плюнькина могла найти только в одном месте – у Акуловой.

– Зачем он ее искал?

– Точно я этого не знаю. Он должен был передать Плюнькиной всего два слова: «С онкологией плохо». Если бы мы знали, что означают эти слова, по всей видимости, очень важные, то и многое другое стало бы нам понятно. Например, почему Плюнькина срочно сорвалась из Архангельска и почему она двигалась по определенному маршруту.

– Это все?

– Нет. Сегодня ночью этот курьер, Деревянкин, был убит. И, надо полагать, Акуловой и Плюнькиной тоже угрожает опасность.

– Рассказывай подробней, – потребовал опер, сразу посуровев.

Высик рассказал ему, как задержали Деревянкина, как Деревянкин согласился сотрудничать с милицией («Он, конечно, подумывал нас обмануть и встретиться с Плюнькиной втайне от нас, – предположил Высик, – но это у него не прошло бы.»), как сегодня утром Деревянкина обнаружили мертвым и как он, Высик, задержал старуху-прачку, выделившую Деревянкину несвежую простыню. Рассказал он и о новых фактах, заставляющих предположить, что Нилова и Акулова находились в разных лагерях, что убийство Ниловой было сведением давних счетов со стороны Свиридова, и что Акулова знала о готовящемся убийстве.

– Хочешь-таки доказать, что мы были неправы, посадив Егорова? – спросил опер.

– Я ничего не хочу доказать, – возразил Высик. – Возможно, Егоров был одним из исполнителей. Да, он взял всю вину на себя. Но представить себе, чтобы он в одиночку справился с тремя здоровыми мужиками… Как бы то ни было, факты я вам изложил, а что они означают – решать вам.

– Но чего-то ты все-таки хочешь, – недоверчиво приглядываясь к Высику, после паузы обронил опер.

– Хочу. Во-первых, я хочу знать, можно ли мне допросить Марию Плюнькину. Ну, и Акулову, естественно. Или тут ваши дела, в которые мне лучше не соваться… Во-вторых, я хотел бы ознакомиться, если можно, со всеми письменными донесениями Акуловой.

– Допрашивать можно, – твердо сказал опер. – Раз она, гадина… Даю тебе сутки. Вытяни из них все, что тебе нужно, и передай нам. Что до второго… Хотя, почему бы и нет. Читать будешь здесь, в этом кабинете. Укажешь мне на все, что привлечет твое внимание.

Через четверть часа Высик аккуратно открыл пухлую папку с подшитыми в нее разнообразными бумагами. В основном это были линованные тетрадные листочки, исписанные старательным корявым почерком.

Высик бегло проглядел первые три листочка, в которых сообщалось о высказываниях различных жителей деревни против колхозного строя. Четвертый листочек он стал читать более внимательно.

«А при том сообщаю, что мой муж, Акулов Степан Ильич последние дни приходит домой навеселе и с документами по ревизии, в которой он участвует, которые не имеет права брать домой. Он сидит с ними, а на мои предложения помочь ему в работе отказывается. В связи с чем я подозреваю не только факт супружеской неверности с Ниловой Зинаидой, против которой проводится ревизия, но и факт неверности Партии и государству, выражаемый в попытке совершить махинации с документами и своим авторитетом члена ревизии прикрыть растраты и воровство с Ниловой. Он получается врагом народа, и я не могу молчать об этом, хотя он и мой муж.»

Следующий документ касался уже смерти Акулова:

«Сегодня мой муж, Акулов Степан Ильич, задохся в бане от сердечного приступа. Я и моя знакомая Мария Степановна Плюнькина, бывшая у нас в гостях, были свидетельницами тому. Я испугалась, что местная милиция не поймет важности ревизионных бумаг, оставшихся у него на столе, поэтому собрала их и посылаю их вам вместе с моим письмом, чтобы они не пропали и чтобы вы сами решили, могут ли они помочь Следствию. Не зная моей работы на Государство, милиционер и врач вели со мной не как с советским человеком и хотят меня подозревать в смерти моего мужа, поэтому я прошу защитить меня от их происков, тем более, что сам врач сказал, что смерть скорее всего естественная, а вы знаете, что я знаю, что вы собирались арестовать моего мужа и я должна была помочь вам в этом, следя, чтобы он не уничтожил важных бумаг, и поэтому зачем мне было его убивать, если, наоборот, он своей смертью ушел от справедливого возмездия, которое бы меня порадовало больше всего, и я даже думаю, что если с его смертью что-то не так, то он мог сам себя порешить, догадавшись, что ему не уйти от суровой кары. А если его кто-то предупредил, то надо искать изменника среди тех, кто знал, что вы хотите его арестовать.»

На полях этого любопытного донесения красовалась жирная надпись:

«Защитить информатора. На всякий случай проверить всех, кто готовил арест Акулова».

Высик оставил закладочку на этом документе, и, когда отлучавшийся опер опять заглянул в кабинет, спросил:

– Это ведь не ваш почерк, верно?

Опер проглядел документ.

– Моего предшественника, – кивнул он. – Тоже сгодится. Его ведь разоблачили и расстреляли… А вот то, что Мария Плюнькина и здесь фигурирует – да еще и свидетельницей смерти была…

– Наводит на размышления, – согласился Высик.

– Что-нибудь еще интересное имеется?

– Нет. Донесения об антисоветской агитации, о тех, кто готов был изменить родине и сотрудничать с немцами, если немцы придут. Ни слова о харьковчанах и о нынешнем пребывании у нее Марии Плюнькиной.

– Двурушница… Что произошло, по-твоему?

– С бандюгами спуталась. И, пользуясь нашим доверием, всячески их покрывает. Надо понимать, неплохую выгоду с этого имея.

Опер хмуро кивнул.

– Вот что значит «доверяй, но проверяй». Смотри, не упусти ее, не спугни. И задержанную бабулю сегодня же перешли к нам.

Опер снял трубку с телефона, крутанул диск.

– Василий? – Василий Михайлович Ажгибис был замом опера по идеологической работе и ведал рядом оперативных вопросов; был, можно сказать правой рукой опера. – Зайди, поручение тебе будет – одну бабульку встретить. Что за бабулька? Бандитская наводчица, похоже… В общем, разбираться будем. – Он положил трубку, глянул на Высика. – Вот так, потолкуй с Акуловой и с этой, с Плюнькиной. Выжми из них все, что возможно, и мне доложи. Об остальном я позабочусь.

– Слушаюсь! – Высик встал, расправил плечи – не то чтобы по стойке «смирно», но обозначив молодцеватый намек на эту стойку. – Разрешите действовать?

– Действуй, – устало махнул рукой опер.