Великий сеятель: Николай Вавилов. Страницы жизни ученого

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, в которой разбойники пытаются отнять у отважного путешественника бесценные сокровища, добытые в Стране стоячего солнца

В селениях, которые они проходили, их предупреждали, испуганно округлив глаза и понизив голос:

— Дальше идти опасно.

— Там разбойники, господин!

— Очень много бандитов!

Николай Иванович только улыбался. Сколько раз его уже стращали разбойниками. И вот на тебе…

Чтобы успокоить караванщиков, пугавшихся каждого шороха в густых зарослях сорго, тесно обступивших тропу, Вавилов шел впереди.

И вдруг, преграждая им дорогу, из зарослей вышли пятеро весьма зловещего вида. Все с ружьями. У двоих еще кинжалы за поясами. Лица свирепые, хмурые. Смотрят враждебно. Одеты, как и все эфиопы, в белые рубахи и такие же штаны, умилительно похожие на родные российские кальсоны. Но у самого рослого, по всем замашкам — главаря, на курчавой седеющей голове помятый и потрепанный пробковый шлем, заставляющий тревожно задуматься о судьбе его прежнего владельца…

Караван остановился. Они стояли и внимательно рассматривали друг друга. Стало вдруг слышно, как в зарослях неистово трещат цикады.

Николай Иванович заметил, как на лбу главаря выступили крупные капли пота. Значит, боится. Тревожится. Не уверен.

Вавилов потом не мог бы сказать, сколько длилось молчаливое испытание нервов. Казалось, бесконечно. А Николай Иванович не выспался, у него зверски болела голова.

Ночью тоже не обошлось без приключений. Николай Иванович поздно засиделся, заполняя дневник при свете тусклого походного фонаря. Случайно глянул на пол — и обомлел, не сразу понял, что происходит.

Ему показалось, будто брезентовый пол палатки шевелится. Что за чертовщина? Рехнулся он, что ли?! Николай Иванович протер глаза…

Весь пол был усеян спешившими на огонек громадными скорпионами и черными ядовитейшими фалангами! Вавилов так громко вскрикнул, что проводник проснулся, заорал благим матом и, как заяц, сиганул прямо с койки в дверь, едва не повалив палатку. Николай Иванович, слыша противный хруст под ногами, выскочил за ним.

Что было делать? Лечь спать на улице, прямо на траву опасно: еще больше наползет всякой нечисти, да и змей полно кругом. Приплясывать вот так всю ночь, озираясь вокруг? Нет, надо как-то освободить палатку от непрошеных гостей.

Первым побуждением было дотянуться до фонаря и погасить его. Но часть проклятых насекомых наверняка останется в палатке, спрячется в укромных уголках. Спокойного сна уже не будет.

— Эврика! — воскликнул Вавилов.

Осторожно дотянувшись, он медленно, указывая путь, вытащил горящий фонарь из палатки. Фаланги и скорпионы двинулись за фонарем, к свету.

— Сейчас мы упорядочим их движение, — засмеялся Вавилов.

Он так повернул стекло фонаря, чтобы свет падал на землю узким лучом. И все насекомые, торопя друг друга, двинулись по этой освещенной дорожке. Николай Иванович уводил их все дальше, отодвигая манящий фонарь. Вскоре палатка была надежно очищена от неприятеля. Находчивость снова выручила его.

А теперь? После бессонной ночи он еле держится на ногах, а надо стоять, не показывая страха, перед этими громилами. Какое глупое занятие: кто кого перестоит! А глаза слипаются. В них вертятся радужные круги… Еще, чего доброго, он потеряет сознание, свалится от солнечного удара. Только этого не хватало. Тогда караван погиб. Вся экспедиция пропала! Разграбят все материалы…

Разбойник в шлеме вдруг что-то хрипло проговорил и неумело поклонился, зажав винтовку под мышкой.

— Что он говорит? — спросил Вавилов у переводчика.

Сам он понять ничего не мог: голос хриплый, тон враждебный, выражение свирепое, а в то же время кланяется и даже вроде попытался расшаркаться босой ногой. Странный разбойник.

— Он желает чужестранцу доброго здоровья, — неуверенно перевел толмач.

— Ах так! Взаимно, взаимно!

Сняв шлем и помахивая им с приветливой улыбкой, Николай Иванович громко и торжественно произнес все приветствия и добрые пожелания, какие успел выучить на языке эфиопов.

«Удивительная страна. Пожалуй, более забавного и необычного путешествия у меня еще не было», — думал он тем временем.

Можно сказать, даже попал он в Абиссинию (как тогда называли обычно Эфиопию) неожиданно для себя. Вавилова очень огорчило, что не пустили его британские колониальные чиновники в Египет. Получалось, проехал он лишь по Северной Африке, а какие растительные богатства скрываются в глубине Черного континента, — оставалось загадкой. Обидно.

А если попробовать заехать еще южнее — в Абиссинию и Эритрею? Когда не удается прямая атака в лоб, следует зайти с тыла…

Все знающие люди качали головами: Абиссиния — совершенно закрытая страна. Она даже не имеет дипломатических представителей ни в одной европейской столице.

«Но, может, это и хорошо? — подумал Николай Иванович, уже научившийся за время странствий по разным странам не поддаваться никаким предубеждениям и всегда быть готовым к любым неожиданностям. — Может, и хорошо, что на Абиссинию еще не наложили тяжелую лапу колонизаторы: некому чинить и преграды…»

А кроме того, такой уж был у Вавилова характер, что препятствия лишь удесятеряли его энергию и настойчивость. Чем больше их вставало на пути, тем упорней он стремился к своей цели.

Но нет, ничего не получалось. Даже самая энергичная женщина на свете — госпожа де Вильморен на сей раз ничем не смогла помочь. Все просьбы о визе попросту оставались без ответа — «как глас, вопиющий в дебрях абиссинской дипломатии», — грустно сообщал Николай Иванович на родину. Все, чего удалось добиться благодаря помощи «прекрасной маркизы» и самых влиятельных друзей, ученых, — это разрешения посетить Эритрею, бывшую тогда итальянской колонией. Придется удовлетвориться этим. Близок локоть, а не укусишь…

По дороге в Эритрею случайно познакомился на пароходе Николай Иванович с попутчиком — неким господином Карлем, бывшим директором Департамента земледелия на Мадагаскаре. Оказалось, тот читал работу Вавилова «О происхождении культурных растений» и очень высоко ее оцепил.

Когда приплыли в Джибути — столицу Французского Сомали и настало время сходить на берег, мосье Карль решил проводить Николая Ивановича к губернатору и замолвить за него словечко. Может, здесь, на месте, проще получить визу в заветную Абиссинию? До нее ведь рукой подать. Вон она, за теми выжженными горами, похожими на хребет какого-то доисторического чудовища, так и не доползшего до моря.

— Визу? — удивился капитан парохода, регистрировавший всех, кто сходил на берег. — А зачем господину профессору виза? Садитесь на поезд и поезжайте в Аддис-Абебу. Вон он, дымит среди хижин, видите? Там станция. Тут не знают никаких виз. Дикий народ, мосье.

Николай Иванович выслушал его с недоверием. Но местные жители подтвердили: никаких виз на въезд в Абиссинию вообще не требовалось!

Неудивительно, что абиссинские чиновники даже не отвечали на просьбы о визе. Возможно, они и не знали, что это такое…

Еще не веря в удачу, Вавилов попрощался с любезным господином Карлем и поспешил занять место у окна в одном из четырех игрушечных вагончиков. Прозвенел звонок, и вагончики неторопливо покатились за таким же игрушечным паровозом. Из громадной трубы его поднимались в небо густые клубы черного дыма.

Абиссинское нагорье высилось посреди саванны величественным неприступным замком. Приближаясь, горы становились все выше. Чтобы вскарабкаться на них, пришлось прицепить второй паровозик. Они пыхтели, выбиваясь из сил.

Поезд шел только днем. На ночь останавливались. И на первой большой станции Вавилов решил сойти. На границе никто документов у него не проверял. Но, может, случайно? Стоит ли искушать судьбу и дальше? В столице власти будут наверняка бдительнее. Надо начать сбор семян и растений уже сейчас. Даже если его потом выдворят из страны, он уже будет иметь хоть какое-то представление о ее растительных богатствах.

Наняв по проверенной традиции совсем небольшой караван, Николай Иванович двинулся по каменистой дороге, извивавшейся среди полей. И сразу начались открытия!

Пшеничные поля поражали невероятной пестротой разновидностей. И почти все оригинальные сорта, эндемики, не похожие на те, что видел Вавилов в других странах. Нашлась даже пшеница с какими-то сказочными фиолетовыми колосьями! Хлеб из нее по вкусу напоминал ржаной.

А багровый ячмень, поля которого издали можно было принять за цветущий мак!

Нигде больше в мире не встречались тэфф — мелкое просо, из которого получали превосходную муку для блинов, масличный нуг с черными семенами.

Вавилов радовался вдвойне, потому что эти находки окончательно подтверждали его теорию о горных центрах происхождения культурных растений. С каждым шагом становилось все очевиднее: в горах Абиссинии ему посчастливилось обнаружить еще один такой центр.

Новых видов попадалось так много, что вскоре все вьючные тюки оказались набиты колосьями и семенами. А ведь он обследовал лишь один Харарский район! Николай Иванович поспешил отправить в Ленинград сорок посылок, по пять килограммов каждая, и поехал в Аддис-Абебу с твердым намерением сокрушить любые преграды, но непременно исследовать всю Абиссинию.

Но преград, похоже, в самом деле не было, как и вокзала в столице Эфиопии. Просто поезд останавливался в чистом поле, возле города. Впрочем, вокзал был, пожалуй, не очень нужен, поскольку, кроме этой короткой линии, соединявшей столицу с портом Джибути, железных дорог в стране не было.

Неужели запреты и преграды существуют лишь в напутанном воображении европейцев? Пожалуй, слухи о них защищали страну от назойливых визитеров надежнее, чем наглухо закрытые границы…

Советского ученого пожелал увидеть и тепло принял сам регент — рас Тафари, будущий император Хайле Селассие. Николай Иванович подарил ему карту земледелия СССР, только что составленную молодым Институтом прикладной ботаники, и свою книгу о центрах происхождения культурных растений — на английском языке.

Рас поблагодарил, пообещал выдать открытый лист для свободного путешествия по всей стране, но выразил удивление: что привело ученого гостя в такую нищую страну, как Абиссиния?

— Пшеницы у нас бедные, плохие, — сокрушенно покачал он головой, — не то что в Америке. Вот мне подарили несколько колосков американской пшеницы, сейчас я вам покажу. Полюбуйтесь.

Рас вышел в соседнюю комнату и тут же вернулся, неся в руках несколько… початков кукурузы.

Открытого листа пришлось подождать. Видимо, чиновники были везде одинаковы — что в цивилизованных странах, что в пока отсталых. Они не спешили. Но Вавилов не терял времени зря, он проводил целые дни на базаре, закупая все новые редкостные образцы местных растений, и поскорее отправлял их в Ленинград. Базар здесь вполне заменял сельскохозяйственную выставку, на нем были представлены растения всех районов страны.

А вечерами молчаливые посланцы провожали его во дворец, где Николай Иванович рассказывал расу Тафари о Советской стране и Октябрьской революции. Он говорил по-французски, переводчик был не нужен. Всемогущий регент слушал Вавилова, приоткрыв, как ребенок, рот, точно волшебную сказку. Особенно его почему-то заинтересовали подробности краха Российской империи, отречения и ареста Николая II. Об этом Николаю Ивановичу пришлось рассказывать дважды, а рас задавал все новые и новые вопросы, время от времени приговаривая: «Ишши, ишши! Хорошо, хорошо!»

(Интересно, вспоминал ли император Хайле Селассие эб этом давнем разговоре, когда его самого постигла участь Николая II — и он тоже оказался свергнут? Любопытство его, пожалуй, было пророческим…)

Через десять дней в руках у Вавилова был открытый лист, украшенный пышным гербом с изображением льва, к зависти американской зоологической экспедиции, ожидавшей такого же документа уже пятую неделю. Ученый из Страны Советов торжественно провозглашался гостем Эфиопии, и всем местным властям предписывалось оказывать ему полное содействие, обеспечивать патронами и продовольствием, беспрепятственно пропускать всюду.

Правда, кто-то вскоре пустил зловредный слушок, будто у чужеземца дурной глаз. От Вавилова стали прятать зерно на базаре, чтобы не сглазил. Николай Иванович не растерялся. Сам он на базар перестал ходить, посылая вместо себя верных людей, дружбой которых уже успел заручиться. Они же ездили для него и в окрестные селения — к родственникам и возвращались с туго набитыми мешками и пакетами, только успевай разбирать.

Но зато сразу советским ученым заинтересовались дипломатические представители разных стран. Его навестил французский посол, пригласил на обед японский. Николая Ивановича жаждал видеть посол Греции.

Это порядком надоело Вавилову. «Нервы мои уже вышли из равновесия, — записывал он в дневнике. — Кругом появилась тьма типов, которые устраивают всякие пакости».

Николай Иванович торопился отправиться в путь, чтобы не упустить созревания и уборки хлебов — золотой поры для сбора образцов. Однако предстояло тщательно снарядить караван, запастись продовольствием, нанять охрану, вооружить ее — не только на случай нападения разбойников, но и для защиты от крокодилов при переправах через Нил и его притоки, как посоветовали путешественнику опытные люди.

Надо было запастись и местной валютой. Главной валютой служила соль. Но ведь ее много с собой не возьмешь. А из денег в стране имели хождение лишь австрийские талеры чеканки 1780 года с изображением надменной императрицы Марии-Луизы. Они были подозрительно новенькими. Оказалось, их чеканят и поныне, ставя на талерах давно минувший год, иначе монеты посчитают фальшивыми…

И календарь здесь был какой-то странный. По причинам, в которых Николай Иванович так и не смог толком разобраться, он почему-то отставал от общепринятого в большинстве стран мира на семь лет и восемь месяцев. Так что по местному календарю в Эфиопии был не 1927 год, а только 1920-й. Забавно и, пожалуй, даже удобно — хотя бы на время путешествия помолодеть: скинуть семь лет. Но на самом деле Эфиопия отставала от европейских стран гораздо больше — на столетия.

Николай Иванович с полным правом мог уже считать себя достаточно опытным путешественником. Но в каждой стране свои обычаи, и поначалу он все же допустил две ошибки.

Обычно все сопровождающие караван, кроме старшего переводчика, идут пешком. Вавилов пожалел своих спутников и для каждого приобрел по мулу, чтобы они могли и сами ехать, и везти свой нехитрый скарб.

Его щедрость вызвала неожиданный, скандал. Никто на мулов садиться не пожелал. При виде их караванщики пришли в ярость и начали ругать Вавилова.

По местным обычаям путешествие на муле считалось оскорбительным для мужчины. Так ездят только женщины и дети…

Тогда Вавилов решил хотя бы купить каждому караванщику прочные сандалии, чтобы люди по калечили ноги, шагая босиком по камням. Это его предложение вызвало общий восторг.

Однако, когда караванщики выстроились во дворе гостиницы, они все до одного снова оказались босыми и с вожделением поглядывали на щедрого начальника…

Вавилова было не так-то легко озадачить и поставить в тупик. Он задержал выход каравана еще на день, приказал снова купить всем сандалии, но не раздавать их — пока базар и все городские соблазны не окажутся позади.

Все же он чувствовал, что в этой оригинальной стране его наверняка ожидает еще немало сюрпризов — особенно после того, как побывал у генерал-губернатора с договором, который тот должен был заключить с ним как бы от имени всего каравана. Рядом с подписью Вавилова неграмотные караванщики поставили отпечатки пальцев.

В договоре подробно перечислялись обязанности нанимающего караван. Николай Иванович обязывался быть внимателен к людям, кормить, лечить их, три раза в месяц непременно давая каждому средства от глистов, а в случае смерти похоронить надлежащим образом, как того требуют местные обычаи.

Но о том, что обязаны выполнять нанятые им люди, Вавилов не нашел в договоре никакого упоминания. Когда он выразил удивление тем, что договор получается несколько односторонним и спросил у губернатора, как же ему быть с нарушителями дисциплины, если такие окажутся, тот, не задумываясь, ответил:

— Главное — кандалы. Возьмите с собой побольше кандалов.

Вавилов засмеялся и покачал головой.

— Напрасно, — сказал губернатор. — Все так делают. — И зловеще добавил: — Смотрите, молодой человек, вы еще горько пожалеете!

Наконец, караван отправился в путь. Как и Кафиристан, Эфиопия была страной без дорог. Даже слова «колесо» не существовало в языке эфиопов.

Когда Николай Иванович спросил у одного из приближенных регента, почему не строят дороги, тот многозначительно ответил, приподняв тонкие, выщипанные брови:

— Построишь дороги — придут европейцы, придут европейцы — конец Эфиопии…

Дорог не было, но Министерство путей сообщения уже существовало. В этом Эфиопия ухитрилась даже перещеголять европейские страны…

А пока бездорожье надежнее самых грозных запретов преграждало нежеланным гостям путь в глубь страны. Бездорожье и сознательно поддерживаемая бедность и неграмотность простого народа.

Крестьяне встречали путешественника приветливо и готовы были поделиться всем, что имели. Но имели они немного. Ходили почти голыми. Зерна растирали камнями вручную, как в первобытные времена.

Селения были похожи одно на другое. И каждый день похож на вчерашний. Караван двигался медленно, проходя не более сорока километров за сутки. Днем приходилось останавливаться, чтобы переждать самый мучительный зной. Нет, недаром Эфиопия получила свое название: в буквальном переводе — Страна стоячего солнца, а обитатель ее, эфиоп, следовательно, — сын Солнца.

Дни здесь были короткие, сказывалась близость экватора. Только успевали разбить лагерь, как быстро сгущалась темнота. При свете фонаря Николай Иванович допоздна разбирал в палатке трофеи, даже не замечая ставшего привычным рычанья леопардов в окрестных зарослях.

Ночевали обычно в стороне от селений. В них Вавилов останавливаться не решался, потому что открытый лист слишком уж сильно действовал на местных чиповников. Они воспринимали его как приказ устроить пирушку с обильным возлиянием местного пива «талла» и «тэджа» — пьяного меда. Наутро караванщиков нелегко было разбудить, и до полудня они двигались лениво, как осенние мухи.

Уж лучше было ночевать где-нибудь в лесу под хохот гиен и рев леопардов, подальше от соблазнов.

Дни были почти не отличимы один от другого, и, когда потом, вернувшись домой, Николай Иванович рассказывал о своем путешествии, ему вспоминались лишь отдельные эпизоды, нарушавшие размеренную и монотонную экспедиционную жизнь.

Запомнилось, как рано утром, еще до рассвета, когда над сонной рекой клубился туман, переправлялись они через Нил. Охрана подняла такую пальбу, словно началась мировая война. Вода кипела от пуль. Николай Иванович, грешным делом, подумал, что, ежели такое происходит при переправе каждого каравана, в Ниле давным-давно уже наверняка не осталось ни одного крокодила… Однако несколько зубастых хищников все же оказались убиты, всплыли брюхами кверху.

Вспомнилось Вавилову, как однажды пришлось ему дежурить всю ночь у костра, время от времени стреляя в черное небо, чтобы отпугнуть леопардов. Вечером был большой пир: по случаю приближения «великого поста» пришлось купить барана, чтобы вдоволь, «в запас» накормить усталых караванщиков, — и христиане, и правоверные мусульмане проявили тут полное единодушие. Конечно, к такому угощению караванщики тайком добыли в ближайшем селении крепчайшего самогона. Один из них так захмелел, что потерял рассудок. Размахивая ножом, пытался перерезать путы у мулов и выпустить их всех на свободу. Если мулы убегут, путешествию конец. Вавилов мгновенно понял это. Улучив момент, он ловко набросился на ошалевшего пьяницу, обезоружил и связал его.

А потом до утра сидел у костра, в заснувшем лагере, прислушиваясь к рыканью леопардов, истерическому хохоту гиен, ожидавших добычи, и могучему храпу, доносившемуся из всех палаток и шалашей. От этого храпа ужасно клонило в сон. Спасал только крепчайший кофе, сваренный из зерен, сорванных прямо тут же с куста — дичка. Кофе был отменным, ведь Страна стоячего солнца — его родина.

Леопарды напасть на них не решились, лишь задрали одного отставшего мула. А вот павианы однажды набросились на караван, еле отбились от них палками.

Так он странствовал по Эфиопии, не подозревая, что дома считают его погибшим, потому что в газетах или долго не появлялось никаких сообщений о судьбе экспедиции, или лихие репортеры ради сенсации начинали сочинять невероятные истории о том, будто «русский профессор Вавилов съеден крокодилами».

Хлопот у Вавилова в этом путешествии было немало — и с дикими обитателями абиссинской саванны, и с местными жителями. Но ради того уникального богатства, какое постепенно накапливалось в переметных сумах, он готов был вынести в сто раз больше любых опасностей и невзгод.

Абиссинское нагорье оказалось, несомненно, центром богатейшего формообразования, родиной твердых пшениц, как Афганистан — мягких. А до открытий Вавилова считалось, будто в этих малоразвитых странах с отсталым земледелием никаких интересных материалов для селекционеров быть не может, никто не посылал сюда ботанических экспедиций.

Материалы, собранные Вавиловым в Эфиопии, обогащали новым интереснейшим открытием генетику. Они показывали, что гены культурных растений, определяющие их наследственность, распределяются не беспорядочно, хаотически, а подчиняясь строгим закономерностям, в зависимости от географических условий. Становилось ясно, что интересны не только сами центры происхождения тех или иных культурных растений, но и соседние районы.

Наследование признаков происходит по сложным законам генетики. Сильные, доминантные, как их называют, гены подавляют более слабые — рецессивные. Так обычно бывает в центрах происхождения данного вида растений. А в соседних районах, куда эти растения завезли уже позже, доминантные гены не могут помешать проявиться рецессивным, от которых тоже ведь зависят многие полезные признаки. Значит, и тут надо искать ценные материалы для выведения новых сортов. Ведь «селекция — это эволюция, направляемая волей человека», любил напоминать Вавилов.

Это открытие обогащало и учение о центрах происхождения культурных растений, и систематику, и генетику. А подсказало его Вавилову, как он потом шутя любил говорить, то, что доминантные признаки во время путешествия по Эфиопии так и лезли ему в глаза на каждом шагу.

— И люди с черной кожей, и пшеница с темно-фиолетовыми, почти черными колосьями, и черная морковь…

Множеством ценнейших образцов пополнилась его коллекция. До сих пор — помните! — была неизвестна науке твердая пшеница без остей. Давно селекционеры пытались вывести ее, скрещивая с безостыми мягкими пшеницами обычные остистые твердые. Увы, ничего хорошего не получалось. Но закон гомологических рядов предсказывал, что, так же, как и у мягких, должны существовать безостые формы и твердых пшениц. И Вавилов нашел ее в Эфиопии!

А теперь вдруг эта неожиданная встреча на тропе в зарослях, опасность разбойного нападения и угроза лишиться всего уникального богатства, собранных с таким трудом материалов! Об угрозе лишиться при этом и жизни Вавилов как-то не подумал…

К счастью, молчаливый поединок вместо ожидаемой с минуты на минуту резни закончился… церемонными приветствиями.

— Они зовут в гости, — испуганно сказал переводчик. — Тут, говорят, неподалеку их селение. Приглашают отправиться туда и у них переночевать. Говорят, скоро станет темно.

Да, уже наступал вечер и вскоре, в самом деле, быстро, как бывает в тропиках, упадет темнота. Пора бы уже разбивать лагерь.

Или принять приглашение и отправиться в селение? Но уж больно подозрительный вид у этих детей Солнца. И поглядывают они на Вавилова с таким нетерпеливым ожиданием, особенно главарь. «Словно волк на Красную шапочку», — подумал Николай Иванович и поперхнулся, закашлялся, едва сдерживая смех. Чуть не расхохотался. То-то была бы обида.

— Туда нельзя ходить, господин, — выбрав момент, прошептал проводник, вытаращив глаза и несколько раз весьма выразительно проведя себя ладонью по горлу.

— Но и отказаться тоже нельзя — обидятся, — в тон ему ответил Вавилов, продолжая приветливо улыбаться и раскланиваться с главарем разбойников. — Скажите ему пока, что мы благодарим за приглашение.

Вожак о чем-то переговорил с товарищами, и трое тут же, как тени, исчезли в зарослях.

Поспешили в селение, чтобы предупредить о богатых и доверчивых гостях? А может, побежали за подмогой?

Главарь, сняв шлем и обмахиваясь им, словно веером, выжидающе поглядывал на Вавилова. С ним остался паренек, важный, как адъютант.

Как избавиться от опасного гостеприимства, не причинив обиды и не вызвав нападения? Хотя, пожалуй, выход есть. Время они выгадали, затянули переговоры. Теперь надо попробовать последовать примеру легендарных данайцев с их коварными дарами…

С помощью переводчика Николай Иванович начал объяснять, что мулы устали, у многих сбиты копыта. Уже темнеет, им не успеть засветло добраться до селения. Придется ночевать здесь, разбить лагерь прямо на тропе.

Лицо у главаря мрачнело с каждым словом. Загорелая рука непроизвольно все крепче сжимала винтовку…

Он резко повернулся и уже хотел уйти.

— Подождите! — остановил его Вавилов и, повернувшись к переводчику, поспешно сказал: — Вам надо его проводить, чтобы он убедился в нашем дружелюбии. Не спорьте! Они вас не тронут. Такой гость, как вы, — священен. Тем более вы им вручите дары…

Николай Иванович быстро достал из сумки две последние бутылки армянского коньяка, торжественно показал главарю наклейки, украшенные пятью звездочками. И сунул бутылки в руки ошеломленному проводнику:

— Вот. Возьмите еще шоколад. А если окажется мало и они снова станут привязываться, откупимся талерами. Но это уж крайний случай! Идите, идите смело, — подтолкнул он проводника, улыбаясь насупившемуся главарю. — Вам ничего не грозит. У вас ничего нет. Голого, как говорится, и силач не разденет.

Прижимая к груди бутылки, оглядываясь и спотыкаясь, проводник неуверенно направился к поджидавшим его главарю с адъютантом. Те пропустили его вперед, поклонились Вавилову — и все трое исчезли в зарослях.

— Лагерь разбивать не будем. Спать прямо так, возле вьюков, — распорядился Николай Иванович. — Кто умеет стрелять, подойдите ко мне. Я дам револьверы.

Только успели разжечь костер, как уже стало совершенно темно. Поставив на огонь целое ведро кофе, Вавилов начал сам проверять и заряжать револьверы. Их было всего четыре.

Положив приготовленные револьверы на кусок брезента, Николай Иванович сказал караванщикам:

— Ложитесь спать. Вам надо отдохнуть. Я сам подежурю. В случае чего всех разбужу. Спите спокойно.

За время путешествия Николай Иванович крепко подружился с караванщиками. Он нередко с улыбкой вспоминал прощальный разговор с губернатором при подписании странного договора, в котором от него требовали много, а взамен ничего не обещали. Ни кандалы, ни какие-нибудь вообще меры воздействия ему не потребовались. Караванщики стали его надежными друзьями. Смуглые, быстрые в движениях люди помогали ему собирать колосья, объясняли, как называется на местном наречии каждое растение, вечерами пытались с ним петь у костра русские песни. А когда у озера Тан Вавилова свалила тифозная лихорадка, все трогательно ухаживали за ним.

На своих караванщиков Николай Иванович мог положиться твердо, жалко, оружия мало.

Ночь тянулась, как вечность. В зарослях, стиснувших тропу, все время что-то зловеще потрескивало, заставляя испуганно вскрикивать усталых мулов. То ли там бродил леопард, то ли подбирались бандиты…

Впрочем, они вроде еще только готовились к нападению. Издалека доносилось нестройное пьяное пение, какие-то крики. Похоже, две бутылки коньяку оказались не даром данайцев, призванным усыпить врагов, как рассчитывал Николай Иванович, а, наоборот, запалом, только воспламенившим их аппетит.

Что с переводчиком? Каково ему там?

Треск в кустах стал отчетливым. Кто-то, уже совсем не таясь, продирался к лагерю сквозь заросли напрямую. И явно шло много людей…

Николай Иванович повертел в руках один револьвер, другой. Положил их обратно на брезент. Пугачи, игрушки. Да в темноте и винтовка не лучше.

Из темноты придвигались к костру караванщики, испуганно прислушиваясь к приближающемуся треску и поглядывая на Вавилова. Похоже, уже никто не спал.

Треск стал громовым. Вавилов взял в руки винтовку…

И тут же опустил ее.

Из кустов выдрался и чуть не упал переводчик. Вид у него был совершенно безумный. Рубашка изорвана, шлем он где-то потерял. Он был так пьян, что еле стоял на ногах. Бормотал, покачиваясь, что-то невразумительное, прижимая к груди огромный сверток, из которого торчали горлышко глиняного кувшина, скрюченная куриная лапа, еще что-то.

— Ответные… дары… священные законы… гостеприимства, — только и сумел разобрать Вавилов.

Переводчик протянул Николаю Ивановичу сверток — и на землю посыпались жареные куры, связки недозрелых бананов, блины из теффа. Но кувшин с крепкой медовухой — тэджем переводчик поймал на лету и не выпустил из рук, хотя сам свалился. И тут же захрапел на всю притихшую Эфиопию.

Николай Иванович покачал головой, подумал и приказал поднимать караван. Больше он решил судьбу не искушать. Что еще взбредет утром в тяжкие с похмелья головы обитателей укромного селения? Лучше к тому времени оказаться подальше отсюда.

Храпевшего переводчика навьючили на одного из мулов, быстро собрались и в четыре часа, еще до рассвета, двинулись в путь, чуть не ощупью отыскивая в темноте тропу….