Великий сеятель: Николай Вавилов. Страницы жизни ученого

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, в которой опять звучат голоса людей, хорошо знавших Н.И.Вавилова

Он работает и по ночам. Работает везде — в самолете, страдая от морской болезни, в каюте парохода, на караванной тропе или на дипломатическом приеме.

И вот поразительные результаты этой «деловой командировки»: семь тысяч килограммов семян пшеницы, кукурузы и льна собственноручно собрано, запаковано и прислано только из Аргентины!

На стеллажах хранилищ Института растениеводства — бесконечные ряды металлических коробочек с семенами заветного хинного дерева, множества семян новых сортов хлопчатника и кормовых трав, неизвестных прежде советским селекционерам.

Пароходы везут в Ленинград не только тяжелые ящики с картофелем, не боящимся фитофторы, но еще и свыше двух тысяч экземпляров книг и журналов на английском, испанском, португальском языках. Николай Иванович покупал их для институтской библиотеки во всех странах, где довелось побывать, и находил время просмотреть, прочитать, отметить самое важное.

Обогащена новыми важными открытиями и теория. Открыто еще несколько новых важных центров происхождения ценнейших культурных растений: Южномексиканский, Центральноамериканский, Бразильско-Парагвайский. Крошечным, но вполне самостоятельным центром следует считать, как установил Вавилов, небольшой островок Чилоэ у берегов Чили: именно он дал тот вид картофеля, что распространился потом по всей Европе.

Поистине новое открытие Америки! Блистательно выполнено то, о чем еще недавно мечтал Николай Иванович в одном из писем: «Если все удастся — то будет еще часть мира в порядок приведена…»

И самое поразительное: по результатам — словно поработало несколько больших экспедиций, а ведь сделал все это один удивительный человек!

«Он работал не ради наград, не ради похвал. Целью его жизни была наука, достижение научной истины. Эта задача заполнила всю его жизнь, и успехи в ее решении были для него подлинной и лучшей наградой. Вот почему он никогда не боялся ни критики, ни ревизии своих научных положений.

У Вавилова подвиг был обычным актом всей его деятельности. Подвигом ученого были его выдающиеся научные исследования и созданные им теории. Подвигом путешественника — его научные экспедиции. Подвигом было его блестящее руководство крупнейшими научными учреждениями. Подвигом была его гигантская организаторская деятельность. Подвигом была вся его неповторимая жизнь, отданная беззаветному служению Родине»:(академик ВАСХНИЛ Н. А. Майсурян).

Но ему все казалось мало. Вавилов был в высшей степени самокритичен и требователен к себе, показывая пример ученикам и помощникам.

Журналист С. М. Шпицер вспоминает, как готовил для одного научно-популярного журнала статью о Николае Ивановиче. В основу ее он взял стенограмму доклада Вавилова об одном из его путешествий, но внес от себя некоторые добавления, усиливавшие, по его мнению, читательский интерес:

«Когда я попросил Николая Ивановича просмотреть готовую статью, он безжалостно стал вычеркивать мои «отсебятины», приговаривая: «Это преувеличено», «Это чересчур», «Надо поскромнее», «Пересолили», «Нельзя так, это реклама». Делать было нечего. Статья появилась в интерпретации Николая Ивановича».

«Любые свои рукописи, — вспоминает академик ВАСХНИЛ, Герой Социалистического Труда С. М. Букасов, — Николай Иванович неизменно давал на просмотр коллегам, всегда с большим вниманием выслушивал их и вносил нужные изменения».

Николай Иванович умел публично, если надо, в печати признавать сделанные ошибки. Такой же принципиальности, честности и преданности делу он всегда требовал от других.

— Идолы, — шутливо, но настойчиво говорил он своим сотрудникам, — вам мешает инерция покоя, мало проявляете активности и интереса к работе, а ведь в этом только и есть смысл жизни.

«Он органически не переносил чванства, самомнения и прекрасно умел диагностировать внутреннюю пустоту людей. К ним он был строг и беспощаден. Вспоминается одно совещание в кабинете Вавилова в 1930 году. Вдоль стен сидят приглашенные сотрудники института… Доклад об освоении горных стран читает человек средних лет с галстуком-бабочкой. Говорит поразительно гладко, даже художественно, но все сведения почерпнуты из зарубежных книг. Докладчик умалчивает об авторах трудов, которыми он манипулирует, его личный опыт в освоении гор равен нулю. Лицо Николая Ивановича потемнело, и он направил прения в сторону резкой критики докладчика» (профессор А. В. Гурский).

Географ П. П. Померанцев дополняет эти воспоминания:

«Нельзя не отметить особенного умения Вавилова вести самые сложные заседания…

Иногда в неловкое положение попадали кое-кто из членов совета. Николай Иванович был всегда выше этих, как он называл, «заячьих петель». Он пресекал их самым решительным и неожиданным образом. Иногда даже одной только вопросительной фразой, вроде того: «Ну что ж? Как сказал поэт, не помня зла, за благо воздадим? — Не дожидаясь ответа от заинтересованного лица, с самой очаровательной улыбкой резюмировал: — А в протокол пока все эти изречения писать не будем. Пусть товарищ пока что вопрос этот серьезно доработает. И чем скорее, тем лучше!» И можно быть уверенным, что впредь с опрометчивыми или расплывчатыми заявлениями этот человек в совете уже никогда не выступит.

В близком кругу Николай Иванович говорил: «Хуже нет, когда ученый начинает хитрить, да еще при свидетелях, таких же ученых, как и он сам. В старой сказке это называется просто: дурак дурака вдруг вздумал уму-разуму учить. А вот в науке хитрить да кляузы разводить — самое распоследнее дело!»

Обладая чувством большого такта и доверием к людям, сам Николай Иванович был человек прямой, открытый, честный и совершенно не переносил лжи.

Как-то раз, когда Вавилов был в каком-то путешествии, один из его многочисленных сотрудников совершил нечестный поступок. Николай Иванович очень ему верил. И этот человек был вынужден сам уйти из учреждения, дорога к сердцу Вавилова была для него закрыта навсегда».

— К экзаменам я отношусь легко, оставляя их на совести студента, ну а к дипломной работе очень строг, — говорил Николай Иванович.

«Он всегда лично обстоятельно экзаменовал аспирантов, требовал хорошего знания нескольких иностранных языков, даже малораспространенных, если в этом была необходимость. Мне Николай Иванович поручил читать литературу на голландском и датском языках, а отправляясь в экспедицию в Мексику, я в короткий срок изучил испанский язык». (С. М. Букасов).

— Мы ждем, чтобы, закончив аспирантуру в определенной группе, вы по своему разделу стояли на глобусе, — говорил будущим ученым Вавилов. — Если вы пришли в науку, то вы обречены работать над собой до гробовой доски. Только тогда мы являемся научными работниками, если мы движемся. Мир весь движется, каждый месяц приносит новые ценности, поэтому надо научиться регулярно следить за пульсом, который имеется у глобуса, следить за всеми книгами, которые выходят по вашему разделу научной работы, знать даже, какие книги должны появиться, какие работники по вашему разделу работают, даже уметь сноситься с ними, ставить перед ними вопросы. Завязывайте связи с молодости. Овладевайте иностранными языками — это орудие, это основной метод…

Николай Иванович был очень требователен к себе и к другим. И в то же время:

«Хвалить он умел, как никто другой. Когда я принес ему для «Докладов» статью «Фотопериодизм и иммунитет растений», он долго и любовно разглаживал ее рукой, любовался изображением листьев черной смородины, по-разному пораженных ржавчиной, а затем сказал с такой уверенностью, что у меня даже дыхание перехватило: «Эта ваша работа войдет во все монографии мира как по иммунитету, так и по физиологии растений». И я до сих пор верю, что так и должно случиться» (профессор Б. С. Мошков).

«Не было для Николая Ивановича большей радости, чем узнать о новом открытии: непосредственно ли из разговора с автором, или прочитав интересную книгу, статью. День становился для него праздничным, — вспоминает профессор Е. Н. Синская. — Он спешил рассказать о новости своим посетителям, секретарям, а если в кабинете и в секретарской комнате никого не было, бежал в ближайший отдел и еще с порога кричал: «Товарищи, послушайте…»

«Талантливые выступления ученых… были для Николая Ивановича праздником, предметом обсуждений, сравнений и воспоминаний, — рассказывает действительный член Географического общества СССР П. П. Померанцев. — Истинные огорчения вызывали у Вавилова скучные и бессодержательные сообщения, хотя и здесь его всегдашний оптимизм, а то и юмор брали свое. «Вот тут у себя в институте, — как-то раз говорил Вавилов, — был я на одном докладе. Выступал ученый с опытом. С регалиями полный порядок, а вот как начал, как начал, так я и не знал, когда же это ученое наваждение закончится. Я теперь уже забыл, в каком это рассказе говорится, как посадили одного семинариста в карцер, он там сидит и думает: «Эхма! Не придется мне сегодня у попадьи блинов поесть». Точь-в-точь как я на этом докладе. Сижу и думаю: «Ведь эдак и поглупеть недолго. Честное слово!.. Вот у Ломоносова небось на докладах о попадье с блинами не думали. Настоящую науку творили!»

Его идеал? Тому же П. П. Померанцеву Вавилов говорил:

— Возьми Дарвина. «Происхождение видов». Ведь небольшая по сути дела книжка, страниц на двести… А возьми Эйнштейна? Пустячную написал по размерам брошюрку. Понял? Это, дорогой мой, светильники настоящей науки! Наши путеводные звезды!

«В настоящее время академик Вавилов самый популярный ученый на свете, — писал в 1939 году болгарский генетик Дончо Костов. — И хотя он еще сравнительно молод, нет уголка на земном шаре, где не знают его имени».

Николая Ивановича избрали своим членом академии наук Индии, Германии, Чехословакии, Шотландии, Лондонское королевское общество, Нью-Йоркское географическое и Американское ботаническое общества, Линнеевское общество в Лондоне и другие известные научные учреждения в различных странах.

Изучение пшениц началось примерно за двести лет до Вавилова. Всего двадцать с небольшим лет изучал пшеницы он наряду с другими растениями. И благодаря его трудам за такое короткое время науке стало известно в два раза больше видов и в четыре раза больше разновидностей главного хлеба планеты! Пожалуй, можно назвать еще лишь несколько крупнейших ученых во всем мире, которые в нашем двадцатом веке потрудились так же славно, как Вавилов, ради того, чтобы человечество имело хлеба вдоволь. Его заслуги в этом поистине титанические.

А Николай Иванович, как мы знаем, вовсе не был одиноким воином в поле. Он возглавлял и вдохновлял уже целую армию талантливейших ученых.

К 1940 году коллекция семян ВИРа насчитывала около двухсот тысяч различных сортов и образцов. Чтобы собрать их, не только Вавилов побывал в пятидесяти двух странах, его сотрудники совершили 180 экспедиций.

На бесконечные стеллажи ставились все новые жестяные коробки с семенами, привезенными из разных стран. Это были плоды труда многих поколений людей: крестьян Испании и Кореи, огородников Японии и Афганистана, неграмотных индейцев, собирающих на склонах Анд клубни дикого картофеля, не боящегося никаких болезней, — тех, кто принадлежит к великому братству земледельцев, кормящих и одевающих весь мир. Ничего даже отдаленно похожего не было больше нигде в мире.

С этой бесценной коллекцией велась непрерывная работа. Через определенные промежутки времени, чтобы сохранить их всхожесть, все семена и клубни приходится высевать, освежать. Кроме того, чтобы выяснить, как поведут себя «заморские гости» в различных природных условиях нашей огромной страны, Вавилов организовал специальные «географические посевы» сразу в 115 различных пунктах — на севере и на юге, под Ленинградом и на Дальнем Востоке, в горах и в пустынях.

Для этой исполинской работы требовался именно такой человек, как Вавилов, — с богатейшей эрудицией, широким кругозором, неиссякаемой энергией.

Это был ученый совершенно нового типа. Революция помогла раскрыться и развернуться во всю богатырскую мощь его великолепным организаторским качествам.

Он член высших органов Советской власти — Центрального Исполнительного Комитета СССР и Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета (ВЦИК), депутат Ленинградского Совета. Самый молодой академик Академии наук СССР и Украинской академии наук, первый президент Академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина. Президент Всесоюзного географического общества. Одновременно Николай Иванович возглавляет Институт генетики АН и свое любимое детище — Всесоюзный институт растениеводства. А ведь только в одном этом институте под его руководством трудились полторы тысячи ученых! И каждый из них — творческая, неповторимая личность, каждый требует уважения, внимания, особого подхода.

«Николай Иванович Вавилов отлично дирижировал ансамблем своих сотрудников. Он отбирал их по одаренности, перспективности и эрудиции. Среди них были классики ботаники, генетики и селекции. Н. И. Вавилов напоминал мне вулкан Стромболи в Средиземном море, который, вечно пылая, служит морякам естественным маяком» (академик П. М. Жуковский).

Он приглашает приехать поработать в Советский Союз, помочь быстрее поднять наше сельское хозяйство талантливых ученых из других стран, и они успешно трудятся вместе с ним — прославленный американский исследователь, лауреат Нобелевской премии Герман Меллер со своим ассистентом, аргентинским ученым Офферманом, известный болгарский генетик Дончо Костов.

Помощников и друзей Николай Иванович умел находить всюду. Напуганные британские чиновники не пускают Вавилова в Египет. Николай Иванович знакомится в Италии с молодым студентом-биологом Гудзони. Очаровывает его, увлекает, и вот уже Гудзони отправляется в Египет, для него дорога туда открыта! Собирает там образцы по заданию Вавилова, шлет посылки в Рим. «Хлопец дошел до Судана», — с гордостью сообщает в институт Вавилов.

А из Рима эти посылки отправляет в Ленинград другой добровольный помощник великого сеятеля — тогда тоже студент, теперь уже почтенный профессор М. Гайсинский, — добавляя к ним образцы, собранные им в Италии, пока Вавилов странствует по Испании.

Ревизор-инспектор по кадрам однажды выразил удивление, не обнаружив в приказах Вавилова по институту ни одного взыскания.

— Вы не правы в своих замечаниях, — с непривычной для него резкостью сказал Николай Иванович. — Я считаю, что приказной режим в науке непригоден. Там, где отдают жизнь, отношения надо строить на иной основе!

Николай Иванович вывешивает приказ по институту: «Объявляю соцсоревнование: первой тройке, которая сдаст работу, выдается коробка импортного шоколада. Специально заводится красная доска, надеюсь, что в черной нужды не будет».

Другая характерная мелочь. Машинистка приносит Вавилову на подпись его письмо с отзывом о работе одного ученого. Николай Иванович внимательно просматривает, быстро вычеркивает слово «академик», вписанное машинисткой, и подписывается просто: «С приветом! Вавилов».

«Как-то я написал письмо с выражением «предлагаю Вам» и попросил его подписать. Николай Иванович посмотрел, усмехнулся и сказал: «Вот привыкли приказывать». Зачеркнул эти слова и поставил «очень прошу Вас». Его просьба и рекомендации исполнялись гораздо лучше и точнее, чем иные строгие приказы с угрозой наказания» (профессор А. И. Купцов).

«Для Николая Ивановича не существовало никаких различий по занимаемому положению, — рассказывает профессор Л. П. Бреславец. — Он всех звал по имени и отчеству, даже если сотруднику было 14–15 лет (молодежь работала у нас весной и летом — при посеве и уборке). Я никогда не слышала, чтобы он ошибся или перепутал имена, никогда не видела, чтобы изменилось выражение его лица — здоровался ли он с начинающими сотрудниками или с маститыми учеными. Разве только если он ловил кого-нибудь на неправильном или фальшивом ответе. Тут он умел немногими словами, не повышая голоса, довести человека до признания своей ошибки. Но лучше всего для людей, имевших счастье работать с ним, был его собственный пример…

Николай Иванович был самым настоящим товарищем в лучшем значении этого слова; он умел и одобрить и поддержать в беде, но умел и говорить те горькие истины, которые так часто приходится выслушивать молодым сотрудникам».

Вавилов умел давать советы и делать замечания в шутливой, доброжелательной форме, так что это никогда не было обидным:

— Дорогой, ну кто же будет читать все эти надписи, ведь это выставка, а не научная статья. У вас же нет ничего привлекающего внимание. Посетители увидят сухие растения и мелкие надписи и пройдут мимо. Надо сделать так: по полу протянуть веревку, а над стендом дать крупную надпись: «Абрикос за Полярным кругом». Тогда каждый посетитель, споткнувшись о веревку, упадет, а поднимаясь, невольно взглянет на крупную надпись, заинтересуется… и будет рассматривать экспонаты.

Демократичен и прост в обращении Вавилов был еще с детства, с юности, когда дружил с детьми рабочих Пресни, хоть это и не нравилось его отцу. Не прерывал он этой дружбы и став студентом. А когда отец стал ему выговаривать за «панибратство», Николай Иванович демонстративно переселился из родного дома в студенческое общежитие, пока Иван Ильич не сдался.

«…Однажды устроили мы костюмированный вечер в Детском Селе (в 1923 году), в вестибюле дворца.

Оркестрант объявил, что сейчас музыканты сыграют «польку-бабочку», но пары стояли, не зная, как ее танцевать.

В это время из своего кабинета вышел Николай Иванович, который до этого просматривал чью-то рукопись, готовящуюся к печати, подхватил первую попавшуюся на пути «даму» и с искренним весельем прошел несколько кругов, пока в танец не втянулась вся молодежь.

Николай Иванович жил нашими интересами, бедами, радостями. Его интересовала личная жизнь каждого, он был для нас авторитетнейшим советником во всех делах, даже в мелочах» (К. Г. Прозорова, бывший научный сотрудник ВИРа).

Николай Иванович никогда не упускал случая похвалить хорошего работника, поставить его в пример другим, всячески помочь ему. В архиве трудился Е. И. Глейбер. Там он дневал и ночевал, наводя порядок, хотя это оставалось для многих незаметным. Но только не для Вавилова.

— Вы, друзья, все должны помочь Глейберу, — говорил он. — Ради дела он с себя последнюю рубашку снимет…

Нередко, не успев принять даже до десяти вечера всех, кто к нему пришел, Николай Иванович запросто приглашал ожидавших в «предвавильнике», как шутливо прозвали комнату перед его кабинетом, отправиться с ним к нему домой и побеседовать там.

«Здесь, в гостиной, гостям предлагали чай. На длинном столе преобладало сладкое — печенье, пирожные, множество сортов конфет. Стояло и несколько бутылок легкого виноградного вина, но желающий выпить должен был обслужить себя сам. Николай Иванович всю жизнь оставался равнодушным к спиртному. За столом завязывалась общая оживленная беседа, продолжались деловые разговоры, начатые в институте» (профессор Ф. X. Бахтеев).

«В квартире Вавилова допоздна толкался народ. Кого только тут не встретишь — из самых различных учреждений Академии наук, музеев до Эрмитажа включительно и из многих мест нашей необъятной страны. Доценты и профессора, доктора и кандидаты наук «всех мастей», как любил с искренним удовольствием говорить хозяин, знакомя пришедшего с каким-нибудь новым человеком.

Своим образным и всегда веским словом, слегка налегая на «о», переходя в личной беседе неожиданно на дружеское «ты», он просто обезоруживал своих оппонентов в самых сложных спорах. «А не загнул ли ты тут кое-что от лукавого? — с хитрющими прищуренными глазами, почесывая затылок, тихим баском говорил Вавилов. — Подумай!» И ненароком «загнувший» (а это мог быть и молодой диссертант, и убеленный сединой заслуженный ученый) сразу понимал всю суть тонкого вавиловскою замечания и начинал смущенно благодарить» (П. П. Померанцев).

Зашедший к Вавилову домой в выходной день, если это было зимой и Николай Иванович не уезжал на опытные поля, чаще всего мог застать его за любимым занятием: расстелив на полу огромную карту, академик и президент Географического общества лежал на ней, намечая маршруты будущих экспедиций. Нимало не смутившись, он предлагал гостю устроиться рядом и так — «на глобусе» — беседовал с ним. Многие с удовольствием вспоминают об этих интереснейших беседах.

Николай Иванович был тонким психологом, большим знатоком людей. Он умел найти к каждому правильный подход: одного похвалить, другого — пожурить, высмеять, третьего — вовремя подбодрить.

Зимой 1918 года с известным селекционером К. И. Пангало случилась беда: он попал под трамвай и лишился левой ноги.

«…Все мои страстные стремления к большому, значимому в науке разом рухнули, и я чувствовал себя выброшенным из жизни, — вспоминает он. — Это настроение еще усиливалось при встречах с людьми. Каждый, с печальным видом пожимая мне руку, высказывал свое соболезнование, и такое «дружеское» сочувствие только увеличивало мое отчаяние. Но вот однажды в моем служебном кабинете появился Николай Иванович. Он вошел, как всегда, бодро, весело, поздоровался и, усевшись в кресло, обратился ко мне со своей широкой, милой улыбкой:

— Ну как дела, что нового?

— Сами видите, Николай Иванович, калекой стал, выбыл из строя, — горестно ответил я.

— Ногу потерял, так уж и из строя вышел! — добродушно усмехнулся Николай Иванович. — Пустяки какие! А автомобили на что? — добавил он.

И, словно я действительно сказал ему о каком-то не стоящем внимания пустяке, он стал рассказывать о начатых им в Саратове исследованиях…

— Вот приезжайте-ка ко мне в Саратов, посмотрите, поговорим, — заключил он, прощаясь.

Когда он ушел, я с удивлением почувствовал себя совсем другим человеком. На мою инвалидность нуль внимания, даже усмехнулся, даже пошутил. Значит, это действительно не такое уж несчастье, как я себе представлял! Беседа была обычная, деловая, расспрашивал о моих работах, пригласил приехать в Саратов… Стало быть, по-прежнему, стало быть, я не выбывал из жизни?! И надо было пережить то, что пережил я, чтобы понять, какой огромной радостью наполнилась моя душа».

Профессор, заслуженный деятель науки Молдавской ССР К. И. Пангало вспоминает и о другом похожем случае, когда Николай Иванович так же умело и чутко, без всяких громких и «возвышенных» слов сумел подбодрить человека в трудную минуту. Организатору и первому директору Среднеазиатской станции ВИРа М. Ф. Перескокову предстояла тяжелая, опасная операция.

«Он был удручен, но Николай Иванович, дня за два до операции обсуждая с ним дела, вел беседу так, как будто жизни Перескокова ничто не угрожало. Заканчивая разговор, он сказал:

— Так, значит, к хирургам направляетесь послезавтра? Ну а завтра обязательно пойдите в театр и послушайте там какую-нибудь хорошую оперу.

И, улыбнувшись, похлопал по плечу Мирона Филипповича, который тоже как-то посветлел лицом.

За многие десятки лет мне ни разу не приходилось видеть на лице Николая Ивановича выражения печали, разочарованности, равнодушия, усталости, — добавляет профессор Пангало. — Это была какая-то воплощенная жизнестойкость, и благодаря ей Николай Иванович был в состоянии работать с исключительным напряжением».

Вот Вавилов пишет упавшему духом сотруднику: «Впереди нужно сделать горы: заставить расти у нас хинное дерево, заставить яблоки цвести от семян через несколько месяцев, персики плодоносить месяца через три-четыре после посева семян. Неплохо было бы заставить хинные прутики, которые у нас растут, накапливать процентов до 10 хинина вместо одного процента. Повторяю: задач перед физиологом и физиологией — гора. Жду от вас подвигов».

«Всех, кто знал Николая Ивановича, воодушевляли его неисчерпаемая жизнерадостность, великодушие, щедрая и обаятельная натура, многосторонность его интересов и энергия, — вспоминает американский ученый Г. Меллер. — Эта яркая, привлекательная и общительная личность как бы вливала в окружающих свою страсть к неутомимому труду, к свершениям и радостному сотрудничеству. Я не знал никого другого, кто разрабатывал бы мероприятия такого гигантского масштаба, развивал их все дальше и дальше и при этом вникал бы так внимательно во все детали…

…Я хочу еще раз подчеркнуть, что Н. И. Вавилов был поистине великим в самых разнообразных проявлениях — как ученый, как администратор, как человек. В противоположность некоторым исключительным личностям он живо интересовался всем окружающим, притом без малейшего чувства превосходства. Он целиком погружался в работу, в служение науке и народу, в разрешение проблем, в научный анализ и синтез, в наблюдение и в эстетическое восприятие. Обладая глубокими познаниями, он был при этом более жизнелюбивым и жизнеутверждающим, чем кто-либо, кого я когда-нибудь знал. И его усилия, так же, как и пример его жизни, поистине не пропали даром».

«Привести в порядок земной шар!» — это было сказано в юности шутливо, но выполнялось всерьез. Вавилов шлет все новые и новые экспедиции во все уголки Земли.

Он руководит работой нескольких тысяч ученых, создает новые институты и опытные станции в разных уголках огромной страны, читает лекции, выступает с докладами, пишет книги и статьи, редактирует чужие, отвечает на сотни писем из многих стран, но при первой возможности отправляется в путь — в Японию, в Синцзян, в Корею или в Дагестан, в Среднюю Азию.

«Поскольку существуем — движемся», — любил говорить Николай Иванович, и эти слова можно поставить эпиграфом ко всей его кочевой жизни. Он успел посетить пятьдесят две страны — большую часть планеты!

Недаром он любил шутить: «Если у тебя есть десять рублей в кармане, путешествуй!»

«Трудно даже представить себе, как один человек мог объехать так много стран, и притом не как турист, а как ученый, собирающий необходимый научный материал, десятки тысяч образцов семян и растений для того, чтобы заложить основу новой селекции, новых идей и новых теорий…

За экспедициями Вавилова внимательно следили во многих странах. Ему стали подражать, поняв огромную значимость собираемого растительного материала. Имя Н. И. Вавилова упоминалось наряду с именами наиболее прославленных в мире путешественников» (академик ВАСХНИЛ Н. А. Майсурян).

А великого сеятеля снова тянуло в дорогу. Кажется, давно объездил весь Советский Союз, но вот отправляется в новое путешествие.

Опять он поражает всех неутомимостью: «Только поздним вечером вернулись мы на станцию… пограничники пригласили Николая Ивановича и его товарищей на ужин. А глубокой ночью, без перерыва и отдыха Вавилов открыл совещание по будущему гваюлы… Совещание закончилось на рассвете. Большинство спутников Николая Ивановича к этому времени уже свалились от усталости. С теми, кто еще держался на ногах, он отправился осматривать поля Туркменской опытной станции… Было уже совсем светло. Сотрудники, не участвовавшие в совещаниях и мирно спавшие на свежем воздухе под марлевыми пологами, просыпаясь, с удивлением видели быстро движущуюся группу людей, во главе которых летел бодрый, свежий и веселый академик Вавилов. За короткий марш по полям он заметил все существенное, дал нужные рекомендации, поругал кое-кого за упущения. Затем с веселым криком поднял ото сна тех, кто не выдержал ночного совещания, сел в машину и уехал в Кизыл-Арват и дальше, к новым людям, новым дорогам и новым работам» (профессор А. В. Гурский).

Где-то в горах Кавказа его встречают другие ученые, радостно изумляются, спрашивают: «Куда вы едете, Николай Иванович?» — «Вселенную объезжаем», — весело отвечает он.

Его сопровождают ученики, среди них молодой ученый Ф. X. Бахтеев. Они останавливаются на ночлег в одном горном ауле. Вечером Николай Иванович долго беседует с горцами, восхищая их великолепным знанием фарси. Но многие растения на местном наречии называются по-особому, и Вавилов тщательно записывает в неразлучную памятную книжку: пшеница — «манауа», рожь — «сусела», ячмень — «хор».

Перед сном Николай Иванович при неверном, трепещущем свете свечи долго заполнял дневник. А поднялся он, как всегда, с зарей. Оделся бесшумно, чтобы никого не потревожить, взял походный мешочек с туалетными принадлежностями и направился к горному ручейку. Бахтееву тоже не спалось, и он вышел вслед за Вавиловым. Николай Иванович брился, склонившись над водой и глядясь в нее вместо зеркала. Он весело приветствовал Бахтеева.

Они умылись обжигающей ледяной водой. Растираясь жестким полотенцем, Вавилов нетерпеливо поглядывал на поля, карабкавшиеся по склону горы.

— Прогуляемся? — предложил он.

— После завтрака?

— Зачем откладывать? Сейчас, — засмеялся Николай Иванович. — Жизнь коротка, надо спешить. А завтрак никуда не уйдет.

Они пошли по узкой тропе над ущельем, из которого поднимались и таяли клочья ночного тумана. Солнце уже пригревало вовсю; чистый горный воздух кружил голову.

Вспоминая через много лет, профессор Бахтеев напишет: «Это утро с Вавиловым было одним из самых радостных в моей жизни…»

Опять Вавилов нередко рискует жизнью и спокойно встречает путевые опасности. Чуть не тонет вместе с упавшей лошадью при переправе через бешеную Кызыл Дарью. В последнюю минуту ему каким-то чудом удается освободить ноги из стремян и выплыть.

«Как-то раз мы добирались (вернее, пытались добраться) самолетом из Ганджи в Баку, но над аэропортом нас предупредили о невозможности приземления из-за того, что скорость ветра достигала 130 километров в час, — вспоминает лауреат Нобелевской премии Г. Меллер. — Когда же мы повернули обратно, летчик сообщил, что и назад мы не доберемся, так как горючего хватит лишь на короткое расстояние. Вполне естественно, некоторые из нас перетрусили. Напротив, Николай Иванович, к общему изумлению, сознавая свое бессилие чем-либо помочь, улучил минуту поспать. К счастью, летчику удалось благополучно совершить посадку на поле, защищенном от ветра грядой невысоких холмов, поблизости от городка и от железной дороги, и мы к вечеру доехали поездом до Баку. Этот случай был отнюдь не единственным на протяжении нашей поездки, в течение которой нам неоднократно представлялась возможность убеждаться в невозмутимом спокойствии и самообладании Николая Ивановича».

За первые семь месяцев 1940 года Вавилов успевает написать более семидесяти печатных листов новых статей и научных работ!

Продолжает, обновляя и все углубляя, он работы, начатые еще в молодости, новыми изданиями выходят его замечательные труды: «Селекция как наука», «Учение о происхождении культурных растений после Дарвина», «Законы естественного иммунитета растений к инфекционным заболеваниям».

Он разрабатывает подробную инструкцию для составления экологической карты страны. В Оксфорде выходит на английском языке его «Новая систематика культурных растений».

«…Надо писать до черта — большие книги. Чтобы на тысячу лет дать занятий людям…» — пишет он в одном из писем. Он словно чувствует, как мало у него осталось времени впереди… Нужно продвинуть хлеба и овощи на север, заставить плодоносить пески пустыни, дать стране собственную хину, каучуконосы, длинноволокнистый хлопок. Надо спешить!

Летом 1940 года Вавилов организует экспедицию в только что воссоединенные западные районы Белоруссии и Украины. Надо им помочь побыстрее наладить растениеводство по всем правилам науки, подобрать самые лучшие сорта для местных полей.

В Киеве он встречается с учеными, посещает научные станции, институты, но находит время выступить и на республиканском слете пионеров. Словно молодея на глазах, Николай Иванович с увлечением рассказывает о замечательной науке — ботанике, о своих путешествиях, о том, какие интересные задачи их ждут впереди и как много еще предстоит сделать. После выступления пионеры окружают его, задают все новые вопросы, долго не отпускают.

Это последнее выступление Вавилова, и оно устремлено в будущее, обращено к молодежи.