Великий сеятель: Николай Вавилов. Страницы жизни ученого

ГЛАВА ШЕСТАЯ, в которой неутомимый охотник за растениями проникает в опасную Страну неверных

У висячего мостика через реку, ревевшую глубоко внизу, проводники остановились. Они о чем-то поговорили между собой, потом старший вытащил из кармана халата грязный платок, развернул его и достал четыре монеты по пять рупий. Он покачал их на мозолистой грязной ладони и нехотя протянул деньги Вавилову.

— Чего вы хотите? — устало спросил Николай Иванович.

— Мы возвращаем деньги, сахиб. Не пойдем дальше Боимся. Там живут дузт-разбойники.

Сняв фуражку, чтобы ветерок хоть немного освежил голову, Николай Иванович оглянулся на маленький караван. Вьючные лошади пошатывались, переступая дрожащими от изнеможения ногами.

Возвращаться назад? Безумие. Серые горы, поросшие арчей и колючим кустарником, стиснули ущелье. Высоко вверху голубела полоска неба, а снизу тянуло холодом и сыростью от беснующейся в камнях реки.

На сотни километров вокруг — нагромождение горных хребтов, не нанесенных ни на какие карты, мрачные долины, снежные перевалы. В укромных местах далеко одно от другого лепятся по склонам гор крошечные нищие селения. Жители их никогда не бывают у соседей, даже говорят на разных языках.

Кафиристан — Страна неверных, самый дикий и недоступный уголок Афганистана. Неужели им придется прервать путешествие, эти долины так и останутся неисследованными, неприступными? Пожалуй, удивительно, как еще они добрались сюда…

Как Вавилов обрадовался, когда наконец осуществилась его давняя мечта: летом 1924 года он смог отправиться в Афганистан!

Двери в заветную страну открыла Октябрьская революция. Страна Советов первой признала независимость Афганистана, послала в Кабул дипломатическую миссию, стала оказывать южному соседу дружескую помощь. И советские ученые стали желанными гостями в Афганистане.

Правда, с переводчиком опять не повезло: его гораздо больше привлекали спиртные напитки, чем скучная фарсидская грамматика, но теперь уже Николай Иванович не стал рисковать и тут же уволил пропойцу. Чтобы лучше овладеть языком, пришлось снова заниматься по вечерам. Но уж никто не мешал Вавилову объясняться с дехканами в попутных селениях, и с каждым днем он делал это все увереннее.

На сей раз у него был надежный спутник — тоже воспитанник Петровской академии, инженер-агроном Д. Д. Букинич. Он уже несколько лет работал в Средней Азии, хорошо изучил здешние условия, а главное, был человеком спокойного и твердого мужества: Николай Иванович помнил, как еще во время революции 1905 года Букинич возглавлял студенческую дружину, защищавшую родную Петровку от погромщиков.

Они ехали по древним караванным тропам. На сухих лугах, раскинувшихся у подножия серых гор, паслись стада пестрых овец и черных длинноухих коз, как в библейские времена. Изредка попадались черные шатры пастухов, кочующих вместе со своими стадами.

К полудню солнце пекло невыносимо, ехали словно по раскаленной сковороде.

А потом задолго до Герата начались поля и сады. Они постепенно сливались друг с другом. Одно селение незаметно переходило в другое. Минареты, мечети, тихие кладбища. Голубятни, такие роскошные и огромные, что путники первое время принимали их за мечети и памятники древней цивилизации. Голубей берегли и разводили повсюду. Их помет служил превосходным удобрением для полей.

Древняя земля, кто только ее не топтал! Сюда устремлялись ассирийцы, персы, греки, скифы, парфяне, гунны, турки, арабы, монголы. Всех привлекали цветущие оазисы и древние города, которые пышно воспевали поэты: «Ангелы, увидев Кабул, сказали: «Здесь лучше, чем на небе…»

Но Вавилова больше всего интересовали поля, огороды и базары. О эти восточные базары! Гортанные крики продавцов, которым неистово вторят ишаки. Колышутся над пестрой толпой длинные шеи верблюдов, поглядывающих на суету вокруг презрительно и надменно. Музыка и смех вокруг шатров бродячих фокусников. Запахи жарящихся шашлыков, пирожков и плова, способные пробудить аппетит у мертвого.

И разноцветные кучи всех плодов земных: пшеницы и ячменя, кукурузы, бобов. Горы сизых, словно подернутых дымкой, баклажанов, чудовищной по величине редьки, черной моркови, причудливых огурцов, изгибающихся, словно змеи.

Хотелось воспевать базары тоже пышными стихами. Глаза разбегались от невиданного изобилия удивительных форм и расцветок, казалось бы, самых обычных растений. Здесь, в стране древней земледельческой культуры, таилась истоки происхождения большинства европейских растений. Не зря он так стремился в Афганистан.

Особенно заинтересовала Николая Ивановича карликовая пшеница — не боящаяся холодов и совершенно не осыпающаяся. Ее тугие колосья порой приходилось даже обмолачивать дважды, так неохотно они отдавали зерно.

Это путешествие было первой проверкой закона гомологических рядов. И он ее блистательно выдержал! Как и предсказывал закон, различные виды растений развивались схожим образом, параллельно друг другу, а не беспорядочно, как попало. Стойкие карлики обнаружили много признаков, характерных для мягких пшениц, хотя, несомненно, были особым, редким видом. И очевидно, здесь, в Афганистане, находился центр формообразования карликовой пшеницы: Вавилов вез домой, на родину, образцы целых пятидесяти ее интереснейших разновидностей!

И опять повсюду на пшеничных полях сорняком росла рожь. Теперь о ее происхождении уже не оставалось никаких сомнений.

За пять месяцев Вавилов и Букинич объездили весь Афганистан, стараясь не упустить ничего интересного. Они покупали семена червой, как уголь, моркови и гонялись по пустыне за шариками диких арбузов, катимых ветром. Все пригодится!

В октябре 1924 года путешественники вышли к ревущему среди скал Пянджу. Снова начались овринги, ледяные перевалы. И пшеница и рожь тут росли на полях такие же, какие Вавилов видел уже на Памире. Ничего нового ожидать не приходилось.

Вот он, Памир, за рекой. Достаточно переправиться через бешеный Пяндж на гупсарах — плотах из надутых бараньих бурдюков — и они дома. Можно заканчивать путешествие. Все трудности и тревоги позади.

Вьюки туго набиты колосьями и плодами. Вавилов возвращался на родину с богатым урожаем. Одних только пшениц собрано шестьсот образцов!

Но взгляд Николая Ивановича снова и снова притягивает нагромождение на карте причудливо переплетающихся горных хребтов на востоке Афганистана, на границе с Индией. Загадочная Страна неверных — Кафиристан. Населяют ее, говорят, какие-то неведомые племена, якобы потомки еще греков, воинов Александра Македонского, застрявших некогда в горных долинах. Об этих краях ходят зловещие легенды. Там не бывал еще никто из европейцев, кроме некого английского полковника Робертсона в 1891 году. С его слов и нанесены весьма примерно на карту горные хребты, а между ними зияют белые пятна с вопросительными знаками. И это совсем рядом, рукой подать…

Разве может Вавилов устоять против такого искушения? Посоветовавшись с Букиничем, он отправляет в Москву письмо о том, что задержится и вернется в Кабул через Страну неверных, а оттуда уже домой.

С любопытством приглядывались путешественники ко всему вокруг. Кишлаки нищие, но поражают своей прибранностью, чистотой. Повсюду посажены деревья, проложены тропинки. Дома напоминают таджикские, какие Вавилов видел на Памире, только победнее. И поля совсем крохотные, тщательно использована каждая ровная площадка. В корзинах наношена земля, из булыжников сложен заборчик. Журчат ручьи, на них много водяных мельниц.

Мужчины мрачноваты, ходят в домотканых, застиранных блузах. Женщины не носят чадры, разговаривают свободно, держатся независимо.

Край своеобычный, укрывшийся от всего мира за барьером гор. Язык непохож ни на фарси, ни на пушту. Вавилов с увлечением записывает новые названия привычных растений: «джум» — горох, «оран» — просо. Солнце по-карифски «сун», ничего общего ни с таджикским «автуб», ни с пушту — «лмар».

В самом деле, откуда взялись эти странные люди? Пожалуй, к легендарным воинам Александра Македонского они все же никакого отношения не имеют. И по облику, и по обычаям, по одежде и жилищам кафиры больше всего напоминают все-таки таджиков.

Но в другом кишлаке путешественников настороженно встречают совсем иные люди: смуглые, узколицые, похожие на испанцев или итальянцев. И говорят они на особом наречии.

А в кишлаке Вама женщины щеголяют в ярких, синих и красных, платьях с вышивкой, неожиданно напоминающей родную, российскую! Тут вообще любят всякие украшения: носят браслеты, огромные серебряные серьги, оттягивающие уши, да еще вдобавок татуируют звездочки на лбу.

Все дальше углублялся крохотный караван в укромные долины Страны неверных. Каждое селение точно крошечная отдельная страна. И названия их звучат странно, словно на разных языках: Шар, Тли, Парун, Вама.

Проводников приходится нанимать от одного селения до другого. Дальше они идти отказываются. На все расспросы о дороге проводники туманно отвечают:

— Настиг! (Близко!)

А путь становился все труднее. Страна неверных не имела дорог. Их не прокладывали нарочно, чтобы сделать горные селения еще недоступней. Только козьи тропы вьются по ущельям среди камней. Ноги лошадей застревают в камнях, а на перевалах копыта скользят по синему льду, и на нем остаются алые пятна крови. Приходится снимать с лошадей вьюки и тащить на себе. Пожалуй, дорога оказалась даже труднее, чем на Памире.

Путешествие по Стране неверных продолжалось всего четыре дня. Но Вавилов запомнил их на всю жизнь.

«Караван передвигается с трудом, — записывал он в дневнике. — Лошадей приходится вести, люди и лошади вязнут в снегу. Проводники выводят караван через перевал к спуску по приметам, известным им одним».

«Если принять во внимание двухдневный утомительный переход по безлюдной местности, потерю подков, израненные ноги лошадей, то из всех пройденных через Гиндукуш перевалов Парун надо считать наитруднейшим».

«23 октября… Более трудного пути за все наше путешествие по Востоку нам не приходилось встречать…»

Вавилову все чаще вспоминалась зловещая фраза из описаний одного старого путешественника: «Иностранец, которому случится попасть в Афганистан, будет под особым покровительством неба, если он выйдет оттуда здоровым, невредимым, с головой на плечах…»

А теперь?

Неужели все их страдания и перенесенные тяготы оказались напрасны и придется возвращаться? Одни, без проводников, они не выберутся из лабиринта диких скал, сгинут в нем без вести. Уж если нищие горцы даже решили вернуть деньги, выплаченные им вперед, вряд ли возможно их переубедить.

Но все-таки Николай Иванович начал уговаривать проводников. Они упрямо качали головами, деньги не брали.

Когда Вавилов совсем устал и отчаялся, его горячая, сбивчивая речь вдруг подействовала.

— Только до той вон скалы! — сказал старший проводник и начал завертывать деньги в платок.

Николай Иванович с облегчением вытер бусинки пота на лбу и улыбнулся.

Но радоваться было рано. Едва первая лошадь робко ступила на мостик, как сучья затрещали…

Лошадь провалилась, беспомощно повиснув над пропастью. Она испуганно ржала и билась, грозя вот-вот сорваться вниз, на белые от пены камни, торчавшие из воды оскаленными клыками. Стали ее вытаскивать, хотя мостик грозил обрушиться в любую минуту и всех унести в бездну.

Все-таки лошадь удалось спасти. А мост пришлось строить заново, таская с горы камни и сучья арчи. Проводники торопили, тревожно озираясь на быстро спускавшееся к вершинам гор солнце.

Наконец осторожно переправились через пропасть. Караван обогнул скалу, и проводники снова остановились.

— Гурсалик, — коротко сказал старший и махнул рукой.

Николай Иванович не рассмотрел, куда он показывает, и ничего не успел спросить. Остальные проводники, обгоняя друг друга и тревожно топоча сапогами, кинулись по тропинке назад, обратно к мосту. Старший, ничего более не сказав, поспешил за ними, придерживая халат на груди, где за пазухой у него были спрятаны деньги.

Постепенно шум, поднятый беглецами, стих. Только снизу доносился еще стук скатившихся камней да рев реки.

— Вот черти! — засмеялся Букинич. — Все-таки сбежали. Ничего не поделаешь, Николай Иванович, все пути отступления отрезаны. Только вперед! Придется дальше добираться самим. Надо успеть спуститься в селение, пока совсем не стемнело.

Они решительно двинулись вниз по тропе, к прилепившимся к склону горы убогим хижинам.

Селение напоминало кавказский аул. Только хижины были сложены не из камней, а из бревен. Но так же, как и сакли на Кавказе, они громоздились одна на другую, тесно лепились, словно пчелиные соты. Вавилов насчитал десять ярусов. Каждый этаж соединяли с другими лестницы и мостики из тонких жердей. Некоторые хижины украшала незатейливая резьба.

Селение казалось вымершим. Но вдруг Букинич потянул Николая Ивановича за рукав. Из-за угла ближайшей хижины высунулась голова в лохматой бараньей шапке. На всякий случай Вавилов начал поспешно выкрикивать приветствия на всех наречиях, какие знал.

Через несколько минут к ним настороженно вышли двое мужчин, потом, помедлив, еще трое.

Вскоре вокруг путешественников собралась уже небольшая толпа. Хозяева и незваные гости с тревогой и любопытством присматривались друг к другу.

Вавилов начал объяснять, откуда и зачем они приехали. Кафиры слушали мрачно, лица их оставались угрюмы и недоверчивы. Николай Иванович попытался ласково погладить по бритой головенке одного из ребятишек, тот испуганно отскочил.

Тогда Вавилов, улыбнувшись, кивнул и неторопливо, деловито направился прямо к ближайшему полю, видневшемуся на склоне горы. Толпа расступилась и двинулась за ним.

Поле было и так небольшим, но каменные невысокие заборчики разгораживали его на несколько совсем крохотных участков, ступеньками карабкавшихся по склону.

Вавилов еще издали заприметил необычно низкорослую пшеницу. Присев на корточки, он начал рассматривать ее колосья.

Он так любовно и бережно покоил их на своей ладони, что его прекрасно поняли без перевода.

Николай Иванович нашел безошибочный путь к сердцам этих недоверчивых людей, загнанных врагами в неприступные горы. Какая речь может быть понятней и доходчивей для земледельцев всех стран, чем язык труда? Разве враг станет так ласково перебирать пшеничные зерна? Он сожжет дома и вытопчет посевы. А так поступит лишь друг, это понятно каждому без слов.

И сразу, как уже бывало не раз, все переменилось.

Люди в накидках из козьих шкур приветливо заулыбались. Посылали куда-то мальчишек. И вот уже на разостланной кем-то кошме раскладываются кучки семян пшеницы, проса, сорго, початки кукурузы…

Вечером у костра, окруженные любопытными мальчишками, прихлебывая из кружек чай, заправленный по местному обычаю солью, а не сахаром, которого тут никогда не видали, Вавилов и Букинич разбирают и упаковывают в полотняные мешочки собранные семена.

— Ну как? — с надеждой спрашивает Букинич.

— Есть кое-что любопытное, но ничего особенно интересного…

— Выходит, зря старались?

Вавилов молчит.

Наконец они благополучно выбираются из лабиринта горных хребтов. Нелегкое путешествие закончилось. Они возвращаются домой, везя с собой свыше семи тысяч образцов различных семян.

Сидя в поезде, мчавшем его в Ленинград, верный своим привычкам, Вавилов решил не терять времени и тут же начал обрабатывать, приводить, в порядок собранные материалы. Обстановка для этого была самой подходящей. В купе светло, уютно. Никто не мешает, ничто не отвлекает, все опасности позади.

Перечитывая дорожные записи, Вавилов испытывал какое-то двойственное чувство. Экспедиция была безусловно удачной: они объездили весь Афганистан, побывали даже в Стране неверных, повидали немало любопытного, собрали множество ценных образцов.

Подтверждалась и новая теория, которую давно уже обдумывал Вавилов. Пример Афганистана, как и соседнего Ирана (Персии), где Вавилов побывал раньше, подтверждал, что именно в горных долинах следовало искать древнейшие центры происхождения культурных растений. Не случайно именно в них он обнаружил такое богатство сортов и видов. Да и техника земледелия была тут весьма древней, тщательно отработанной. Очевидно, именно здесь была родина мягких пшениц.

А Страна неверных, куда они так стремились и с таким трудом проникли? Положа руку на сердце, пожалуй, следовало признать, что, рискуя жизнью, немногими образцами пополнили они тут свои коллекции.

Хотя в здешних долинах попадались весьма интересные формы пшеницы и ржи, все же явно не тут была древняя родина хлеба. Природные условия Страны неверных были уже слишком суровы для расцвета земледелия, как и Памир. Все культурные растения сюда некогда завезли беглецы, изгнанники из более плодородных долин. А то, что на новом месте растения уже успели образовать новые оригинальные формы, не встречающиеся больше нигде, говорит лишь о том, что люди заселили эти укромные долины очень давно.

Выходит, совершенно напрасно стремились они в Страну неверных, испытывая на каждом шагу такие трудности, что запомнятся они ему до конца жизни? Зря рисковали не только своими жизнями, карабкаясь по ледникам и срываясь в пропасти, рискуя быть убитыми и ограбленными недоверчивыми обитателями горных селений?! Это еще полбеды. Путешественники знают, на что идут. Но ведь с ними бы погибли все собранные материалы, экспедиция оказалась бы напрасной. Никто бы не узнал о том, что они открыли.

Но ведь стало это ясно лишь после того, как они объездили весь Афганистан и побывали в Стране неверных! Для подтверждения научных теорий необходимы и «доказательства от противного». В науке напрасных поисков не бывает. Отрицательный результат так же полезен, как новые открытия. Он тоже подтверждает или опровергает выдвинутую теорию, хотя вроде никаких открытий и не произошло.

Это было исключением, лишь подтверждавшим открытый Вавиловым новый закон: земледелие зарождалось в горных долинах, но не таких изолированных и суровых по своим природным условиям, как на Памире и в Стране неверных. Все оказалось сложнее, его теория уточнялась. Нет, переносили трудности и рисковали жизнями они не напрасно.

Повеселев от этой мысли, Николай Иванович отложил дневники и перечитал открытку, которую собирался послать старому другу, доктору П. П. Подъяпольскому: «Обобрал весь Афганистан, пробрался к Индии, Белуджистану, был за Гиндукушем. Около Индии добрели до финиковых пальм, нашли прарожь, видел дикие арбузы, дыни, коноплю, ячмень, морковь. Четыре раза перевалили через Гиндукуш, один раз по пути Александра Македонского…»

«Ишь расхвастался, — усмехнулся Николай Иванович. — Впрочем, в письме старому другу можно. Надо будет не забыть послать открытку на ближайшей станции».

Вавилов сладко потянулся, распрямляя затекшую спину, и встал. Хватит работать. Помыв руки, он отправился поужинать в вагон-ресторан. Приятно после трудных и опасных странствий вернуться к цивилизации, мчаться вот так в поезде, рассекая тьму — в чистоте и уюте, в полной безопасности…

И в тот же момент Вавилов вдруг почувствовал, что проваливается куда-то вниз, прямо под гремящие и повизгивающие колеса поезда!

Его спасла только ставшая уже рефлексом постоянная готовность к неожиданному. В последний момент локти Вавилова сами непроизвольно взметнулись, словно выросшие вдруг крылья…

Он повис на локтях над колесами на буферах вагона. Поджатые ноги его едва не задевали за шпалы, их больно секли, как пули, вылетавшие из-под колес камешки гравия…

Медленно, сантиметр за сантиметром, с огромным трудом подтянувшись на дрожащих, непослушных руках, Вавилов чудом выбрался из ловушки.

Оказывается, прицепляя вагон к ташкентскому поезду, забыли поставить переходные мостки…

«Ну, судьба кочевая! — покачал головой Николай Иванович. — Не знаешь, где и что тебя ждет. Поневоле станешь фаталистом».

Аппетит у него пропал. На нетвердых, словно чужих, ногах он побрел обратно в купе, где было так покойно и чисто…