Великий сеятель: Николай Вавилов. Страницы жизни ученого

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, в которой даже шпики оказываются полезным и для науки, если их умело использовать

Все эти замечательн ые качества великого ученого проявились и во время путешествия Вавилова по Испании летом 1927 года в неожиданных обстоятельст вах и довольно забавным образом.

В поездке по стране его сопровождал известный испанский ботаник профессор Креспи, человек очень внимательный, вежливый и заботливый. Ученые понимали друг друга с полуслова, и путешествие протекало без всяких осложнений.

Но как-то вечером за ужином в гостинице Николай Иванович заметил, что почтенный профессор Креспи явно чем-то смущен и озабочен. Он часто задумывался, отвечал невпопад, растерянно вздыхал и все время озирался по сторонам.

— Что с вами, коллега? — спросил Вавилов. — Вы чем-то расстроены, огорчены?

— Видите тех двух типов за столиком в углу? — помявшись и отводя в смущении глаза, спросил профессор.

— Да. А что такое?

— Вы, наверное, догадываетесь, кто они?

— Конечно. Шпики. Я понял это с первого взгляда. Но почему они на вас так действуют?

Мне очень жаль… Неудобно, — бормотал профессор.

— Какие пустяки! Поверьте, я привык к подобному почетному эскорту. Я был от него освобожден только в так называемых странах отсталых и полудиких вроде Афганистана или Эфиопии. Там за мной никто не следил, и я был волен спокойно заниматься наукой. А в странах цивилизованных меня всюду сопровождают подобные личности: и во Франции, и в Соединенных Штатах, и в Англии, и в Германии. Такое изобилие теней, повсюду следующих за мной, свело бы от зависти с ума пресловутого Петера Шлемиля[4]. Так что присутствие этих типов лишь доказывает, что и ваша древняя и прекрасная страна уже вполне цивилизована, — извините меня за эту довольно грустную шутку.

Они невесело посмеялись.

— Я вам очень признателен, дорогой коллега, что вы не судите о нашем народе по этим мерзким личностям… — начал снова Креспи.

— Ну что вы, что вы, профессор!

— Дело в том… Они до того обнаглели, что даже осмелились обратиться к вам через меня с одним предложением.

— Предложением? — удивился Николай Иванович. — С каким предложением?

— Они… — смятенный профессор закашлялся от смущения. — Они… гм… Эти типы жалуются, что за вами очень трудно следить. Вы слишком быстро передвигаетесь то в автомобилях, то по железной дороге, а то и просто верхом на лошадях. Они, видите ли, сильно устают. Один из них даже серьезно беспокоится за свое здоровье. Человек он немолодой, истощенный, страдает якобы язвой желудка…

Николай Иванович не выдержал и расхохотался.

— Извините, профессор, но уж больно смешны эти жалобы, — сказал он, вытирая выступившие слезы. — Конечно, их надо пожалеть, бедных шпиков. Но чем же я могу им помочь?

— Они хотят предложить вам… соглашение. Так сказать, некоторый компромисс. Если вы будете их заблаговременно извещать о своем маршруте на каждый день, они не станут за вами ездить повсюду. Будут просто поджидать вас вечером в том пункте, какой вы укажете.

— Дабы убедиться, что я не сбежал? — снова засмеялся Вавилов.

— А за это они предлагают вам оказывать некоторые услуги. — Бедный профессор Креспи торопился закончить неприятнейший разговор. — Обязуются заранее заказывать для вас номера в гостиницах, доставлять билеты на поезда, предлагают даже отправлять ваши посылки, наглецы такие.

— Вот как? Ну, посылки-то я им, допустим, конечно, не доверю. А вот над остальным стоит подумать. Заманчивое предложение…

Шпики мозолили Вавилову глаза, едва он ступил на испанскую землю. Они были первыми после пограничников, кого он увидел и сразу отличил наметанным глазом. Хотя лица у них были ничем не примечательными, чтобы легче затеряться в уличной толпе.

Но их выдавали повадки. Шпики менялись, и лица у них были незапоминающиеся. А вот повадки у всех одинаковые. По ним-то Вавилов безошибочно и замечал в толпе своих постоянных спутников.

Долго, больше года, добивался он визы в Испанию. Диктатор Примо де Ривера старательно оберегал страну от «красной заразы». Когда испанские ученые все же добились для Вавилова разрешения приехать и он высадился с парохода в Барселоне, документы у него проверяли на каждом шагу по нескольку раз за день. И каждый раз «молоткастый, серпастый советский паспорт» пугал и настораживал всех проверяющих. Алый цвет его обложки возбуждал жандармов, как быков во время корриды.

Чем ближе к Мадриду, тем чаще стали проверки. Но к изумлению Вавилова в префектуре, куда он пришел отметить визу, его ожидал совершенно непредвиденный прием…

Николая Ивановича провели к префекту — в мрачноватую комнату с расписными сводами. У огромного письменного стола, сложив по-наполеоновски руки на груди, стоял плотный усатый мужчина в штатском, но с явно военной выправкой. При виде Вавилова он вдруг начал громко декламировать на ломаном русском языке:

Выдержка и находчивость и тут не изменили Вавилову. Он тоже встал в позу и ответил префекту так же, стихами:

Оказалось, префект служил когда-то военным атташе в Петербурге, шесть лет прожил в России и считал себя знатоком и поклонником русской литературы. Очарованный Вавиловым, он незамедлительно выдал ему визу, взяв слово, что Николай Иванович непременно уделит должное внимание испанскому искусству, посетит Эскуриал и Толедо.

— Это моя давняя мечта, господин генерал! — воскликнул Вавилов.

На прощание префект торжественно вручил Николаю Ивановичу свою совершенно необыкновенную по величине визитную карточку.

Так продолжалось все три месяца путешествия по Испании. Надоедала постоянная слежка шпиков, всяческие препоны, какие назойливо чинили чиновники, но зато как часто радовали трогательные выражения дружбы и симпатии со стороны самых различных людей, с которыми встречался Николай Иванович.

Власти следили за каждым его шагом. Сорвали, запретив в последний момент, доклад Вавилова, который он собирался прочесть по просьбе виднейших ученых в Мадриде. Но прогрессивные ученые и простые крестьяне по всей стране всячески старались помочь гостю из Советской России. Родственники великого испанского ботаника Ла Гаски — одного из зачинателей научной селекции пшеницы — подарили Николаю Ивановичу с пожеланием процветания советской науки редкий старинный труд по растениеводству, сохранившийся всего в одном-единственном экземпляре.

Путешествие было очень интересным. Страна напоминала какой-то удивительный музей, где можно было проследить всю историю земледелия.

Культура земледелия была древней, но отсталой, закостеневшей, урожаи — нищенскими, страна — бедной. Крестьяне ковыряли каменистую землю плугом-бороздильником чуть не времен римского владычества, молотили каменными катками или даже просто прогоняли скот по разложенным снопам. Повсюду, лениво вращая крыльями, высились те самые мельницы, с которыми воевал еще Дон Кихот. Посевы часто губила засуха.

Эндемичных растений, свойственных только Испании, оказалось не так уж много: песчаный овес, некоторые виды чечевицы, полба, кормовое растение — улекс, каштан. Все другие растения были явно завезены в Испанию из других стран. Но на этой основе испанские крестьяне создали много новых превосходных сортов.

Тут прослеживались влияния на протяжении тысячелетий многих культур Средиземноморья: римской, сирийской, арабской, даже египетской. И это было особенно важно и интересно для понимания истории развития земледелия всей Европы.

Вот где пригодились широта и богатство знаний Вавилова, его умение диалектически разобраться во всей этой сложности. А он был в расцвете сил, своей гениальности и с увлечением занимался исследованиями.

Причем открывались совершенно неожиданные связи. Полбу в Астурии убирали, обламывая колосья забавными деревянными палочками. Никогда Вавилов не видел ничего подобного. Каково же было его изумление, когда через несколько лет он узнал, что точно такими же примитивными орудиями пользуются, оказывается, в одном из селений в горах Западной Грузии!

Лишь одно, пожалуй, было схожим не только в разных провинциях, но и всюду, где побывал Вавилов: крестьянские жилища. Было просто удивительно, до чего они в разных странах походили друг на друга! Ничего лишнего, ненужного, путающегося под ногами. Они пленяли аскетической простотой и тщательно продуманной целесообразностью. Это объединяло крестьянские дома всюду — и в горах Памира, и в Дании, и в Испании.

Здесь Николая Ивановича всегда встречали приветливо. С обитателями этих незатейливых хижин он быстро находил общий язык.

Если бы не шпики! Они все время вертелись рядом, нахально подходили совсем близко, стараясь подслушать разговор. Пытались даже все записывать в новенькие блокноты. И без того запуганные крестьяне, конечно, сразу замолкали, поспешно уходили, прятались в свои хижины, как улитки в раковину. Вот тут Николай Иванович уже не мог не замечать шпиков и приходил в ярость.

Конечно, он уделил много внимания и древней культуре страны, испанскому искусству. Каждый свободный час в Мадриде проводил в музее Прадо, наслаждаясь картинами Веласкеса, Мурильо, Гойи, Тициана. Или просто бродил по улочкам города, любуясь памятниками и старинными домами. Мадрид тоже был огромным музеем под открытым небом. И даже шпики, неизменно маячившие в отдалении, начинали казаться неотъемлемой принадлежностью великого города — как и памятники Дон Кихоту и Колумбу.

Посетил Николай Иванович и Эскуриал — не то дворец, не то крепость, воздвигнутый по приказу Филиппа II в угрюмых отрогах Сьерры де Гвадеррамы. Побывал он и в Толедо, где оставили памятники своей культуры и финикияне, и римляне, и вестготы, и мавры, осмотрел Гранаду со сказочной Альгамброй, похожей на кружева из камня. С разных точек фотографировал прославленную мечеть в Кордове, словно парящую в воздухе… И почти на всех снимках оказывался хоть один из шпиков…

Николай Иванович ползком пробирался в Альтамирскую пещеру, где сохранились удивительные по выразительности и экспрессии рисунки первобытных людей.

И за ним, пыхтя и чертыхаясь, полз один из шпиков, пока второй караулил у входа, как бы не улизнул из-под наблюдения хитрый «красный агент», ловко притворяющийся не только ученым, нои любознательным туристом…

Неужели теперь удастся избавиться от их назойливого преследования?! Это было бы прекрасно. Никто не станет ему больше мешать. Да еще и с гостиницами забот не будет, с билетами на поезда…

— …Очень заманчивое предложение! — повторил Николай Иванович. — Пожалуйста, не смущайтесь, дорогой профессор. И скажите им, что я готов заключить джентльменское соглашение. На что не пойдешь ради науки?

Забот у Николая Ивановича стало меньше, и он мог теперь больше времени проводить в полях. А самое главное, перестали маячить за спиной и отпугивать крестьян занудные, мрачные тени.

Обе стороны аккуратно соблюдали забавное «джентльмене ое соглашение». Однако вскоре Николаю Ивановичу все же пришлось вернуться к прежней поднадзорной жизни.

Хотя шпиков теперь он почти не видел, все равно их присутствие было весьма ощутимым. Обнаглев, они стали снимать для него — и для себя, разумеется — номера в самых дорогих гостиницах, а Вавилов не любил транжирить народные деньги. После нескольких предупреждений, которым обнаглевшие шпики не вняли, «джентльменское соглашение» с ними пришлось, к сожалению, расторгнуть. Шпики замаячили вокруг снова. Но все равно они не могли заслонить от Вавилова подлинной Испании.

Настал день, когда мрачные усатые пограничники в последний раз недоверчиво проверили его документы, перерыли напоследок все вещи, и он, помахав шляпой двум дежурным примелькавшимся унылым субъектам, лениво делавшим вид, будто они забрели на пристань совершенно случайно, отправился домой, в Ленинград.

И здесь, к своему удивлению, вдруг обнаружил ожидавшую его посылку из Испании — огромный ящик с образцами полбы. Каждый образец снабжен аккуратной этикеткой с указанием, где именно и когда он был взят. Тут же приложена карта, на ней пунктуально помечены все места сборов.

Николай Иванович не сразу вспомнил молодого агронома, сопровождавшего его по горным деревушкам страны басков. Агроном недавно сломал ногу, не мог еще ходить, но, несмотря на это, сам повез гостя по полям. Он оставался в коляске, пока Вавилов осматривал посевы. Шпики, конечно, вертелись рядом. Но агроном не обращал на них внимания. Жалея его, Николай Иванович решил скрепя сердце сократить свои экскурсии. Агроном очень сокрушался и пообещал: когда он встанет на ноги, то непременно соберет образцы с тех полей, которые Вавилову не удалось осмотреть, и пришлет их в Ленинград.

Николай Иванович поблагодарил, но, грешным делом, посчитал это обещание простой любезностью. А вот, оказывается, агроном не забыл о нем, выполнил, да еще как аккуратно и обстоятельно!

Какой молодец! Надо будет непременно написать ему, поблагодарить.

Это было очень приятно. И, вспоминая заново встречи на древней испанской земле, назойливых шпиков и многочисленных друзей, которых он там приобрел, Николай Иванович негромко пропел:

— Шумел, горел пожар московский… — И рассмеялся.