Великий сеятель: Николай Вавилов. Страницы жизни ученого

ГЛАВА ПЯТАЯ, в которой биологи приветствуют появлений своего Менделеева

1917–1923 годы… Нелегко рассказать о жизни Николая Ивановича Вавилова за этот сравнительно небольшой отрезок времени, насыщенный великими историческими событиями. В начале его Вавилов — никому еще не известный молодой ученый, преподаватель кафедры частного земледелия высших сельскохозяйственных курсов в Саратове. А в 1923 году уже ученый с мировым именем, член-корреспондент Академии наук СССР.

Стремительный, орлиный взлет. Но внешне жизнь Николая Ивановича в эти годы тиха и небогата событиями — особенно на фоне великих перемен, охвативших Россию и всю планету: мировой войны, двух революций, гражданской войны, голода и разрухи.

Резолюция захватила Николая Ивановича своим высоким пафосом и благородством целей. Он понимал, какие безграничные просторы открывает она перед наукой, делая ее поистине демократичной, близкой и нужной всему народу, — и безоговорочно принял революцию, стал служить ей самоотверженно и преданно.

Недостаточно было признать Революцию — как сделали уже обременённые годами Тимирязев, Прянишников и другие старые ученые. Предстояло создавать новую демократическую науку. Николай Иванович Вавилов блестяще подходил для этой трудной, исполинской задачи: были у него молодость, широкий кругозор, глубокие знания, энергия и неутомимость, и, как обнаружилось в эти годы, умение работать с людьми, вдохновить их, увлечь.

Небольшая, но характерная деталь: Вавилову предлагают на выбор должность преподавателя сельскохозяйственных курсов в Саратове или кафедру в институте в Воронеже. Он отказывается от профессорской должности и едет в Саратов: там ему кажется интереснее работа. Так он будет выбирать всегда: прежде всего — дело, научные интересы.

Внешне это была будничная, размеренная работа, не бросающаяся в глаза. С рассвета — в полях, на опытных делянках. Потом лекции, опыты — и при первой возможности снова в поля. Далеко за полночь не гаснет лампа на его рабочем столе, заваленном колосьями и семенами. День Вавилова расписан, как он любил говорить, «по получасам».

Он тщательно изучает растительные богатства засушливого Поволжья, испытывает и проверяет на своих делянках сотни местных сортов. И монографию, обобщившую эти исследования, снабжает проникновенным посвящением: «Солнечному, знойному, суровому краю, настоящей и будущей агрономии юго-востока, как дань за несколько лет приюта и гостеприимства».

Решая эти первоочередные, практические задачи, Вавилов получает все новые интереснейшие материалы и для продолжения прежних исследований.

Из двух своих первых экспедиций — в Иран и на Памир он привез около восьмисот образцов одной лишь мягкой пшеницы! Теперь его коллекция с каждым днем пополнялась образцами местных сортов. И становилось все яснее: это лишь капелька из безбрежного океана растительных богатств планеты.

Идеи возникшие во время путешествий, требовали тщательного обдумывания и проверки. Этим и занялся Николай Иванович.

Его монография «Иммунитет растений к инфекционным заболеваниям», опубликованная в 1919 году, не только обобщала все, что было известно к тому времени по этому вопросу, но и вооружала исследователей совершенно новым оригинальным подходом к проблеме.

Вавилов первым стал изучать растения, не подверженные тем или иным болезням, в неразрывной связи с природной средой и растительными сообществами, в которых они прошли многовековой путь развития. Он доказал, что естественный иммунитет у растений как раз и возникает в результате длительной совместной эволюции с их врагами — паразитами и носителями болезни. Эти враги как бы служат природными «браковщиками», уничтожая слабые растения и «отбирая» такие, у которых в результате случайных мутаций возник иммунитет к данной болезни. Значит, стойкие к различным заболеваниям сорта нужно искать прежде всего на древней родине интересующих нас растений.

Такой подход — экологический и эволюционный — был совершенно новым и оригинальным. Идеи и открытия Вавилова подсказывали селекционерам, где именно следует искать формы с нужным иммунитетом, чтобы использовать их для выведения новых стойких сортов. Он взялся за работу с таким увлечением и размахом, что курсы вскоре преобразуют в Саратовский сельскохозяйственный институт, и Николай Иванович становится профессором.

Но не только проблемы иммунитета увлекали его. Открывались новые интереснейшие перспективы и в генетике.

За эти шесть лет Вавилов с учениками, число которых быстро росло (их веселое и шумное общежитие — коммуну метко окрестили «Вавилоном»), тщательно изучили одной лишь мягкой пшеницы тысячу семьсот образцов! Выяснилось, что по шестидесяти с лишним отдельным стойким признакам среди них можно выделить около тысячи различных рас.

За ошеломляющим с первого взгляда и даже кажущимся хаотическим разнообразием растительных форм проступала, угадывалась строгая система. Ее можно и нужно было познать, изучить. Тогда поиски нужных сортов, урожайных и стойких к болезням, можно будет вести наверняка, а не наугад, вслепую.

Разработкой этой системы и занялся Николай Иванович. Его влекут проблемы самые коренные, тянет к широким обобщениям.

Грозным и тяжким выдался тысяча девятьсот двадцатый год.

Зноем дышали заволжские степи. Суховеи сжигали посевы. Надвигался страшный голод. Но, словно делая ему вызов, именно в Саратове собираются на свой очередной съезд селекционеры молодой Советской страны. И главным событием съезда становится доклад профессора Вавилова «О законе гомологических рядов в наследственной изменчивости растений».

Считалось, будто передающиеся по наследству изменения генов — мутации происходят случайно и совершенно беспорядочно. Эта теория не вдохновляла, а, наоборот, обезоруживала селекционеров. Ведь ничего нельзя было предвидеть при таком своеволии природы. Но, изучив множество видов и тысячи разных сортов растений, Вавилов сумел в кажущемся хаосе подметить определенную систему.

Остроумно сказал известный генетик профессор Тимофеев-Рессовский: «Вспоминаю слова Платона: «Лошадь увидеть всякий глупец сумеет, а вот увидеть лошадиность — талант, который дается немногим». Вавилов умел видеть «лошадиность», умел находить общее среди разрозненных и, казалось бы, несвязанных явлений природы».

Вот где понадобилась и блистательно проявилась широта кругозора, присущая ему с молодости! Он показал, что в одинаковых природных условиях наследственные изменения родственных растений происходят не беспорядочно, а закономерно.

Хотя мутации и вызывают в различных растениях совершенно случайные изменения наследственности, отбираются и закрепляются возникшие новые признаки не как попало, а со строгой закономерностью — схожие у растений разных видов. Изменчивость у них происходит параллельно.

В каждом из видов пшеницы — твердой, мягкой или карликовой — одинаково есть формы озимые и яровые, с белыми колосьями и красными, с лигулами — пленчатыми язычками у основания листьев и без них. И не только разные виды пшеницы повторяют друг друга схожими формами. Обнаруживаются такие же формы и у всех других хлебов — у ржи, ячменя, овса. Разновидности всех родственных видов растений как бы образуют параллельные ряды схожих форм. Эти ряды Вавилов предложил назвать гомологическими (в буквальном переводе греческое слово «гомология» означает согласие).

Раньше была неизвестна роясь без лигул, — Вавилов нашел ее во время путешествия по Памиру. Никто еще не видел твердой пшеницы с колосьями без остей, и селекционерам никак не удается ее вывести. Известны только безостые формы мягких пшениц. Но, значит, должны обнаружиться где-то в природе такие же формы и твердой пшеницы, нужно только настойчиво искать.

Открытый Вавиловым закон подсказывал ботаникам и селекционерам, что именно следует им искать, какие формы растений они могут обнаружить — так же как периодическая система Менделеева предсказывала, какие элементы могут рассчитывать открыть химики.

«По существу это первое крупное исследование, внесшее новый вклад в бессмертное творение Дарвина о происхождении видов.

Важнейшая философская сущность этого труда заключается в том, что Н. И. Вавилов, признавая значительную роль внешней среды в эволюции растительных форм, придавал первостепенное значение внутренним особенностям самого растительного организма как объекта эволюции, ибо направления эволюционного развития зависят прежде всего от природных возможностей самого организма. В эволюционном развитии живых организмов нет хаоса… изменчивость укладывается в определенные закономерности». (Академик ВАСХНИЛ Н. А. Майсурян.)

Замечательные идеи Вавилова вооружали селекционеров точным знанием, надежным компасом взамен прежних гаданий на авось. Значение этого сразу оценили участники съезда.

«Открылся съезд в самой большой аудитории университета. Ни один доклад впоследствии не производил на меня такого сильного впечатления, как выступление Николая Ивановича, — вспоминает кандидат биологических наук А. И. Мордвинкина. — Он говорил вдохновенно, все слушали его с затаенным дыханием, чувствовалось, что перед нами открывается что-то очень большое, новое в науке.

Когда раздались бурные, долго не смолкающие аплодисменты, профессор Вячеслав Рафаилович Заленский сказал: «Это биологи приветствуют своего Менделеева».

Съезд послал специальную телеграмму:

«Москва, Совнарком, Луначарскому. Копия — Совнарком, Середе. На Всероссийском селекционном съезде заслушан доклад профессора Н. И. Вавилова исключительного научного и практического значения с изложением новых основ теории изменчивости, основанной главным образом на изучении материала по культурным растениям. Теория эта представляет крупнейшее событие в мировой биологической науке, соответствуя открытиям Менделеева в химии, открывает самые широкие перспективы для практики. Съезд принял резолюцию о необходимости обеспечить развитие работ Вавилова в самом широком масштабе со стороны государственной власти и входит об этом со специальным докладом».

Эта телеграмма и сообщения об открытии Вавилова были напечатаны в газетах рядом с боевыми сводками с фронтов и материалами о борьбе с голодом и разрухой.

Имя Вавилова сразу стало известно всем растениеводам и генетикам мира. Начиналась всемирная слава молодого ученого.

Но ему было некогда упиваться ею. Весной двадцать первого года Николай Иванович переезжает в Петроград, чтобы возглавить отдел прикладной ботаники, где когда-то проходил практику.

«Хлопот миллионы, — сообщал он в одном из писем. — Воюем с холодом в помещении, за мебель, за квартиры, за продовольствие. Попали действительно на Петроградский фронт, да еще в Кронштадтскую историю 4. Должен сознаться, что малость трудновато налаживать новую лабораторию, опытную станцию и устраивать 60 человек персонала (вместе с питерскими).

Набираюсь терпенья и настойчивости…»

Этих драгоценных качеств характера Вавилову было не занимать.

Между тем страшный голод, в прошлом году лишь поразивший отдельные районы, охватывает все Поволжье. Под угрозой голодной смерти тридцать миллионов человек.

Николая Ивановича посылают в Америку. Заданий у него много: представлять молодую советскую науку на международном съезде по болезням хлебов, познакомиться с новейшими достижениями в области генетики и растениеводства и закупить лучшие сортовые семена для районов, пораженных засухой.

Океан, как нарочно, разгулялся. А Николая Ивановича всю жизнь мучила слабость, совершенно неподходящая для великого путешественника. Он страдал от морской болезни при малейшей качке, которую остальные даже не замечали. Преодолеть болезнь Вавилов пытался работой. Вот и теперь он занялся переводом своего доклада о законе гомологических рядов на английский язык.

Этот доклад, прочитанный на превосходном английском языке перед крупнейшими учеными мира, становится сенсацией. Портреты Вавилова появляются во всех газетах.

Все, встречавшиеся с Николаем Ивановичем, отмечают его редкостное обаяние.

«Хорошо сложенный, среднего роста, с живыми глазами и большим лбом, он привлекал внимание своей внешностью и чем-то еще — то ли это была его белозубая улыбка, то ли деловитость скупых движений и глубокая сосредоточенность» (М. П. Петров, действительный член Академии наук Туркменской ССР).

«Если бы меня спросили, что больше всего запомнилось в его образе, я, не задумываясь, ответил бы: обаяние. Оно покоряло с первого рукопожатия, с первого слова знакомства. Оно источалось из его умных, ласковых, всегда блестевших глаз, из его своеобразного, слегка шепелявящего голоса, из простоты и душевности его обращения.

Обаяние Николая Ивановича не было мимолетным, временным, связанным с минутами его хорошего настроения, с творческим подъемом, с удачным решением той или иной задачи… Нет, это было постоянным редкостным даром, привлекавшим и радовавшим души людей, встречавшихся на его жизненном пути» (П. А. Баранов, член-корреспондент Академии наук СССР).

Бывают обаятельными ведь и не очень богатые внутренне, просто, что называется, милые люди. Но это обаяние чисто внешнее, его хватает ненадолго. Скоро оно перестает восхищать и привлекать. Обаяние Вавилова было совсем иным, и это специально подчеркивает П. А. Баранов:

«И все же не в глазах, не в голосе, не в простоте обращения был источник обаяния Николая Ивановича. Все это внешне лишь удивительно адекватно отражало внутреннюю душевную красоту и мощь этого человека. Обаяние Николая Ивановича — это прежде всего обаяние ученого, неустанного труженика, упорно и настойчиво добывающего новые научные факты, и смелого мыслителя-теоретика, своими обобщениями двигающего вперед науку. Обаяние Николая Ивановича — это обаяние патриота, мужественного общественного деятеля широчайшего размаха, видевшего перспективы грандиозного социалистическою переустройства своей родной земли и отдавшего всю свою неуемную энергию и знания этому великому делу».

Вспоминает французский ученый — профессор Гайсинский: «Николай Иванович принадлежал действительно к категории весьма редких светлых людей, представляющих собой какое-то удивительное сочетание простоты и обаяния, которые сразу же вызывают чувство глубокого уважения и дружбы. Когда я ближе познакомился с ним, меня поразили и другие его черты: именно, с одной стороны, щедрость, полное отсутствие мелочности и острое внимание к нуждам других, а с другой стороны, весьма ограниченные личные потребности, глубокая культура, безграничная и бескорыстная преданность науке и непримиримость к невежеству».

В 1923 году в Петрограде вышла небольшая книжка Р. А. Грегори «Открытия, цели и значение науки». Ее рекомендовал для издания и отредактировал Николай Иванович Вавилов, а перевела его жена Е. И. Барулина. Перелистывая ее пожелтевшие, ломкие страницы из скверной оберточной бумаги, читаешь:

«Самопожертвование, настойчивость, сознание долга, точность и скромность являются обычными чертами характера большинства людей науки, хотя об этом редко говорят…

Невозможно приказывать говорить правду, способность видеть и говорить правду — особый дар здоровья, который необходимо тщательно охранять. Возмездие за ложь есть ложь…

Чтобы довести научную работу до конца — нужно сознание святости научной работы, и никогда человек науки, взявшийся за труд, не бросит его, ибо он знает, что поле его исследований бесконечно, и что его работа будет оценена не по ее непосредственным результатам, по в связи с работой будущих исследователей, которые придут ему на смену. Поэтому ученый работает не за страх, а за совесть».

Я нарочно привел довольно большую цитату. Мне кажется, эти заповеди приоткрывают перед нами какие-то черты характера самого Николая Ивановича Вавилова. Для него, как и для Грегори, в них — идеал ученого. Николай Иванович сам был таким рыцарем науки — живым, не книжным.

«Николай Иванович работал всегда, не признавая никакого отдыха. Знания его были огромны. Трудно сказать, как все это мог охватить один человек. Недаром Д. Н. Прянишников сказал мне как-то: «Николай Иванович — гений, и мы не сознаем этого только потому, что он наш современник» (Л. П. Бреславец, доктор биологических наук).

Это наука. Но Николай Иванович был велик и принципиален во всем, даже в житейских мелочах:

«Я наблюдала, — добавляет Л. П. Бреславец, — что в присутствии Николая Ивановича никогда не велись обычные разговоры, они всегда поднимались на большую высоту».

«…Не по себе ходить тут по улицам, заходить в магазины, кофейни, когда у Вас там так трудно», — пишет Вавилов из-за границы на Родину. И это не фраза, не поза. Николай Иванович всегда воспринимал и переживал общественные проблемы так же глубоко и искренне, как свои личные, точнее, не разделял их.

Вот такой человек — обаятельный, умный, доброжелательный, талантливый и веселый, в высшей степени порядочный и благородный, приехал в 1921 году в Америку. И одна из американских газет, помещая его фотографию на первой странице, написала над нею крупными буквами: «Если все русские такие, как Вавилов, нам следует Дружить с Россией».

В перерывах между заседаниями съезда Николай Иванович беседует с учеными из разных стран, посещает лаборатории, опытные станции, институты. Каждую минуту пребывания в Америке он стремится провести с максимальной пользой. Мчится на другой конец континента, в Калифорнию, чтобы осмотреть чудо-сад Бербанка.

Вавилов одним из первых оценил значение работ И. В. Мичурина, внимательно следил за ними, всячески помогал талантливому преобразователю природы. Ему было очень интересно сравнить эти работы с достижениями прославленного американского самоучки-селекционера.

Но особенно заинтересовала Николая Ивановича замечательная коллекция семян и плодов различных растений, привезенных в Америку из многих стран.

Собственных интересных сортов США не имели. Некогда там были введены в культуру лишь подсолнечник да земляная груша. Все остальные растения — иноземные, привозные. Самые прославленные сорта пшеницы дала Соединенным Штатам Россия.

Американцы продолжали регулярно посылать экспедиции в разные страны. Они искали и привозили в Штаты лучшие сорта всех местных растений — авось приживутся на американской земле. За годы мировой войны Америка еще больше разбогатела. Денег было много, их не жалели в надежде получить новые барыши.

Знакомясь с этой коллекцией, Николай Иванович решил перенять ценный опыт, по повести работу с гораздо большим размахом и совсем по-другому — на строго научной основе. Американцы искали «на авось», интересовались только отборными сортами.

А Вавилов считал, что нужно изучить все растительное богатство мира, все без исключения виды и формы растений, чтобы дать селекционерам как можно больше «красок» для создания новых сортов. Ведь еще неизвестно, какие именно растения окажутся для этого наилучшими. Надо не проглядеть ни одного «гадкого утенка»! И следует посылать экспедиции не наугад, а наверняка — в те места, где должны найтись нужные образцы. Нельзя тратить зря народные деньги.

Закон гомологических рядов подсказывал, на какие открытия можно было надеяться, рассчитывать: что можно найти. Ну а где следовало искать интересующие растения? Можно ли узнать и это? Только тогда поиски действительно удастся вести не «на авось», не вслепую, а истинно по-научному.

Эта проблема станет для Вавилова основной на долгие годы. Он будет продолжать работы по иммунитету растений, обогащать новыми оригинальными идеями и генетику, и систематику растений, и селекцию. Но во всех исследованиях Вавилов будет стремиться найти какие-то новые тропки к решению основной, самой главной задачи: как научиться наилучшим образом использовать для создания новых сортов все растительное богатство Земли, как вести поиски нужных для этого растений не наугад, а наверняка.

Первые идеи насчет этого уже возникли у Вавилова после путешествия в Персию и на Памир. Они были новыми и еще нуждались в проверке.

Было принято считать, будто земледелие зародилось в широких долинах крупных рек — Нила, Тигра и Евфрата, Ганга. А Вавилов начинал думать, что это произошло сначала в более благоприятных по природным условиям и лучше укрытых от вражеских нападений горных долинах. Об этом свидетельствовали многие признаки, и прежде всего изобилие различных форм культурных растений в таких местах. Но это еще предстояло сто раз проверить! И надо было путешествовать, посетить разные страны, познакомиться с их растительными богатствами.

Николай Иванович торопится. Его ждут голодающие крестьяне Поволжья. Он везет им не только пятьдесят тысяч пудов отборных семян для засева пораженных засухой полей. Вавилов думает и о будущем. В бесчисленных ящиках тщательно упакованы лучшие семена различных культур из всех стран, где он успел побывать. Их надо использовать для создания новых сортов — самых урожайных и стойких против болезней. Письма его друзьям и помощникам на родину проникнуты нетерпением и страстной энергией:

«Вот и Кёльнский собор, позади Америка, Англия, Франция, Бельгия. Скорее надо в Питер, хочется скорее взяться за ряды, системы, починить полевые культуры Юго-Востока, проблем без конца. Надо бы повидать Baur’a, Correns’a, Lotsy, de Vries’a, Nillson’a Ehle, lohannsen’a[3]. He знаю, удастся ли всех. Визы даются нелегко.

Боюсь, что год этот слишком труден в России. Скорее надо на выручку…»

«Проблем перед Россией больше, чем перед Швецией. Генетиков же еще меньше, чем в Швеции. Надо закаливать себя, вооружиться с ног до головы и суметь сделать то, что кажется таким нужным и для России, и, пожалуй, для всего мира.

Итак (это адресуется всем), вооружайтесь языками, знанием литературы, строгой критикой к самим себе и другим. Поведем штурм».

Великие планы вдохновляют его и торопят. Растениеводство — вроде занятие для домоседов. Поля, делянки привязывают человека к земле. Странствующего земледельца трудно представить. Но именно эта прикованность к земле, к своему полю, делянке и мешала обновлению древней науки земледелия. И Вавилов смело ломает традиции.