Великий сеятель: Николай Вавилов. Страницы жизни ученого

ГЛАВА ВТОРАЯ, в которой Дорога исканий еще не найдена окончательно

1905–1906-е горячие годы. Первая русская революция.

На Пресне баррикады, бои, пожары. Студенческие дружины отстаивают от черносотенцев родную Петровскую академию, куда приходит учиться Николай Вавилов.

Кажется, все ясно: природная любознательность, интерес к естественным наукам, советы учителей, увлекательные лекции выдающихся ученых помогли сделать правильный выбор. Судьба Вавилова решена — и притом удачно, легко, без всяких колебаний.

Не стоит так думать. Только лишь кажется, будто судьба Вавилова складывается счастливо, словно сама собой. Не только на школьной скамье он тщательно искал свое призвание, обдумывал жизненный путь, взвешивал, проверял. Он продолжает это и в академии.

Вспомните, чем привлекли молодого Вавилова лекции профессора Худякова: блеск, с каким выражал старый профессор задачи науки, его яркие афоризмы… «Основы бактериологии, физиологии растений превращались в философию бытия. Блестящие опыты дополняли чары слов».

Пожалуй, пока студента-первокурсника Николая Вавилона увлекают больше самые общие проблемы, некая «философия бытия». Не столько сама наука, сколько чары слов талантливого старого профессора. А в науке надо заниматься конкретными исследованиями, иначе никакими открытиями ее не обогатишь.

И Вавилов все продолжает уточнять, настойчиво искать собственный путь в науку. На первом курсе он слушает у профессора Худякова курс физиологии растений и почвоведения, проходит практикум по бактериологии. Он так увлекается и гордится этим, что называет себя «маленьким бактериологом».

Может, в этом его призвание? Николай Иванович не спешит. Он проверяет себя не семь, а множество раз. Под руководством Д. Н. Прянишникова изучает питание растений. Но первую самостоятельную научную работу выполняет при кафедре зоологии и энтомологии, исследуя летом на подмосковных полях улиток — вредителей озимых посевов. Она была удостоена премии Политехнического музея.

Но первый в своей жизни большой научный доклад Николай Иванович в 1909 году посвятил весьма широким, коренным проблемам естествознания — «Дарвинизм и экспериментальная морфология». Чувствуется, что его все время тянет к обобщениям, по-прежнему манит «философия бытия».

«Не скрою от вас и того, что стремлюсь, имею нескромное хотение посвятить себя Erforschung Weg»[1], — пишет он девушке, которая вскоре станет его женой.

«Цели определенной, ясной, которая может быть у любого агронома, не имею, — сетует он в другом письме. — Смутно в тумане горят огни (простите за несвойственную поэтичность), которые манят… Рюмкар пишет, что если он сделал в своей жизни что-нибудь важное, нужное не только ему одному, то только потому, что он имел в виду всегда постоянно определенную конкретную цель. Увы, ясная и конкретная цель у меня облечена туманом. Но пойду. А там будь что будет…»

Он все время сужает круг поисков — от общих, довольно туманных идей и «философии бытия» нащупывает дорогу к определенной, конкретной специальности. Правда, энергии, воли и таланта у Николая Ивановича было столько, что он сумеет изменить традиционную, старинную профессию, придав ей новое направление — перекроить ее, так сказать, «по своему образу и подобию». В его лице впервые растениевод станет великим путешественником. Но это еще впереди.

Чувствуется, что все годы учебы в академии Вавилов продолжает взвешивать, проверять и уточнять, какую именно дорогу выбрать. Лекции чередуются с занятиями на опытных делянках. Летом длительные экспедиции по Северному Кавказу и Закавказью, сбор местных растений, изучение древних приемов земледелия. Вавилов — один из инициаторов создания научного студенческого кружка, существующего в Тимирязевке и поныне. Все активнее он занимается исследовательской работой. Его посылают делегатом на съезд русских естествоиспытателей, потом съезд «деятелей по селекции сельскохозяйственных растений и семеноводству».

После окончания академии в 1911 году его оставляют при кафедре частного земледелия, которую возглавлял Д. Н. Прянишников, — «для подготовки к профессорской деятельности», что соответствует нынешней аспирантуре. На селекционной станции академии он начинает первую самостоятельную большую научную работу.

Настало время окончательного выбора, и Вавилов делает его. Он возвращается к своему первому увлечению — физиологии растений. Но теперь его больше всего интересуют тайны иммунитета — стойкость растений к различным заболеваниям.

Почему он выбрал именно эту область растениеводства? Вавилов, к сожалению, не оставил насчет этого подробных объяснений, хотя всю жизнь с гордостью подчеркивал: «Я патолог растений прежде всего». Вероятнее всего, Вавилова, влюбленного в жизнь во всех ее проявлениях, привлекала благородная задача защиты жизни, борьбы со всякими напастями, ей угрожающими. Вспомним, что его влекла и медицина.

Сколько трудов прилагает земледелец, воистину добывая хлеб в поте лица своего, так мечтает о щедром урожае — каково же ему видеть, как молодые всходы губят ржавчина, мучнистая роса или другие бесчисленные напасти?

Теперь благодаря открытиям Вавилова и других ученых мы знаем об иммунитете растений гораздо больше, чем в те времена, когда он только начинал свои исследования, и химия дала земледельцу мощные средства борьбы с болезнями и вредителями. Но даже сейчас, по данным ООН, они отнимают у нас треть всех урожаев в мире, выращенных с таким трудом! Целую треть — миллиарды тонн! А ведь пока еще каждый третий человек на Земле страдает от голода.

А шестьдесят лет назад, когда Николай Иванович начинал борьбу с ними, вредители и болезни растений отнимали у земледельца не меньше половины урожая!

Молодой ученый был тогда почти единственным воином в поле. И оставалось совершенно неясно, как же вести эту борьбу. Все было неведомо и темно, — даже не бой, не сражение, еще только первая разведка. Но тем было интереснее!

Уже давно с успехом вел свои классические исследования по иммунитету у людей и животных Илья Ильич Мечников. Они произвели большое впечатление на Вавилова. Недаром свой первый труд по вопросам иммунитета растений он посвятил Мечникову.

Но никто не мог объяснить, почему одни сорта растений да и то не везде, поражает какая-нибудь болезнь, а в других местах они оказываются не подвержены заболеванию. Передается ли иммунитет по наследству или возникает в определенных, местах под воздействием среды? Можно ли сознательно выводить сорта, стойкие к различным болезням?

С характерной для него пунктуальностью Вавилов начал с изучения всей литературы, посвященной иммунитету растений, — и разыскал всего-навсего около двухсот книг и статей. Это во всем мире, на всех языках!

Все предстояло исследовать и открывать заново — и это особенно привлекало молодого ученого. А чтобы разобраться во всех загадках иммунитета, следовало серьезно заняться систематикой растений, изучением всего многообразия видов и сортов, всего богатства растений мира, — и непременно в неразрывной связи со средой, с условиями процветания или, наоборот, угнетения каждого сорта.

Вавилов ставит перед собой неотложную задачу: как уже сейчас, немедленно, использовать естественную природную невосприимчивость некоторых форм растений для выведения новых, не подверженных болезням сортов. А для этого прежде всего предстояло выявить, разыскать эти формы и выяснить, возможно ли передать их стойкость новым сортам по наследству, для чего следовало хорошо изучить достижения и методику только что нарождавшейся новой науки — генетики.

Казалось бы, частные вопросы защиты растений от болезней оказались связанными с коренными, важнейшими проблемами биологии — с генетикой и систематикой, с экологией и эволюционным учением. Так получалось, что выбранная Вавиловым вроде бы тихая, боковая, уединенная тропинка выводила молодого исследователя на широчайшие научные просторы, требовала от него глубоких обобщений, богатой эрудиции, властно звала на дорогу дальних странствий. Или это он придавал всем проблемам поистине глобальный размах?

Так будет всю жизнь. Вавилов всегда старался разобраться до конца в манивших его загадках, пробивался в самую глубину проблем, а для этого оказывалось необходимым все расширять круг исследований, привлекать материалы из других областей науки. Так и развивался его гений — проникая все глубже в тайны бытия и постоянно расширяя фронт открытий.

И всегда его интересы определяла и направляла не одна только научная любознательность. Делая очередное открытие, Вавилов тут же задумывался: «А как применить его на практике, какую пользу сейчас, немедленно оно может и должно принести родной стране, всем труженикам земли?»

На делянках первой в стране селекционной станции Вавилов начал проверять, какие из сортов овса и пшеницы устойчивы к различным грибковым заболеваниям, наиболее распространенным в европейской части России. Коллекция этих культур считалась богатой, в ней были семена из различных мест России, Европы, даже Малой Азии. Все лето, с рассвета и до темна молодой исследователь проводил в поле; сеял, наблюдал за всходами, заражал их мучнистой росой и всякими ржавчинами, не только записывал результаты наблюдений, но и все тщательно зарисовывал, фотографировал.

Тысяча делянок была у него. На них Вавилов проверял шестьсот пятьдесят сортов пшеницы и триста пятьдесят сортов овса. Богатырский размах!

Он быстро перерастал учителей. Один из них, руководитель станции профессор Д. Л. Рудзинский, «дедушка русской селекции», как его любовно называли, позднее писал Вавилову:

«Мне очень совестно, когда Вы называете меня своим учителем. Ведь мы лишь совместно работали на станции самостоятельно, и я во много раз заимствовал больше от Вас, чем (Вы) от меня, и вообще на дне горький осадок, что я очень мало давал от себя моим сотрудникам, требуя от них большой работоспособности, которой я тогда был одержим…» Впрочем, и в такой скромности и самокритичности Д. Л. Рудзинский оказался хорошим наставником для молодого ученого.

Много дали Вавилову занятия в Бюро прикладной ботаники в Петербурге, где собирали и изучали коллекцию всех возделываемых в стране зерновых растений.

Весьма по-разному реагировали на болезнь всходы растений даже одного сорта, но из семян, привезенных из различных мест, и Вавилову становилось ясно: работа предстоит бесконечная. В идеале нужно собрать и проверить образцы из всех стран, со всей планеты. Чем богаче окажется коллекция, тем надежнее сможет земледелец выбирать и выращивать такие растения, которые не погубят болезни, опасные в этих краях.

И селекционер, обладая такой коллекцией, сможет создавать не поддающиеся болезням сорта, если только устойчивость эта передается по наследству, что предстояло еще выяснить.

О наследовании тех или иных признаков у растений наука в те годы знала еще очень мало. Гениальные открытия скромного монаха Грегора Менделя прошли незамеченными. Только на рубеже двадцатого столетия их заново открыли сразу Гуго де Фриз в Голландии, Карл Корренс в Германии и австрийский ботаник Эрих Чермак.

Селекция ведется по старинке, вслепую, наугад: авось и получится нужный сорт. На такие поиски уходят долгие годы, и нередко впустую. Генетика лишь рождалась — в противоречивых по результатам опытах, в горячих спорах. Пожалуй, к ней можно было с еще большим правом отнести то, что позднее великий Эйнштейн как-то сказал о кризисе в физике: «Это драма, драма идей».

В свое время всех биологов мира потрясло самоубийство Пауля Камерера, обвиненного в подтасовке результатов опытов по наследованию приобретенных признаков. Научные споры приобретали такой накал, что старые друзья становились врагами и переставали здороваться.

Надолго затянулась эта драма, и дорого она обошлась многим исследователям. А в те годы она только начиналась.

В одном из писем того времени Вавилов жалуется, что даже само слово «генетика» для многих еще непонятно и незнакомо… Практически негде было ему в родной стране знакомиться с основами новой науки. И в 1913 году Николай Иванович отправляется в свое первое путешествие — пока еще только за знаниями, за опытом проведения генетических исследований. Он учится этому в Кембридже и в лаборатории великого Вильяма Бэтсона около Лондона, потом во Франции у выдающегося семеновода Вильморена, чья фирма снабжала превосходными селекционными семенами многие страны мира. На следующий год Вавилов переезжает в Германию, чтобы поработать в лаборатории Эрнеста Геккеля. Но тут его застигает начало мировой войны, и молодому русскому ученому приходится спешно возвращаться на родину, чтобы не угодить в лагерь для интернированных.

По дороге погибает вместе с пароходом, подорвавшимся на мине, весь его багаж, и сам Вавилов лишь каким-то чудом остается в живых. Это первое приключение в его жизни едва не стало и последним…