Великий сеятель: Николай Вавилов. Страницы жизни ученого

ГЛАВА ВОСЬМАЯ, в которой на пути бесстрашного искателя встают все новые преграды

От раскаленного асфальта тянуло жаром, как из печки. На белые стены домов нельзя было смотреть даже сквозь темные очки. Откуда-то из прохладных недр кофейни появился босоногий курчавый мальчишка, волоча огромную лейку. Сверкая улыбкой, он начал весело поливать асфальт, норовя плеснуть прямо под ноги прохожим. Над асфальтом заклубился пар. Дышать стало легче.

Николай Иванович вытянул ноги поудобнее и отхлебнул глоточек крепчайшего кофе из маленькой кружечки. Рядом с ней стоял запотевший стакан с ледяной водой. В этот полуденный зной было непередаваемо приятно сидеть вот так в тени полотняного навеса, отпивать вперемежку то горячего кофе, то ледяной воды и любоваться пестрой толпой, что текла, не останавливаясь, по улице мимо кофейни.

Стройные женщины в чадрах, франты в малиновых фесках. Выдубленные солнцем до черноты и сухости важные старики с белоснежными чалмами на головах. Звонкам трамваев вторят ишаки. Не обращая внимания на неистовые гудки столпившихся на углу автомобилей, медлительно и величаво проходят навьюченные верблюды, презрительно поглядывают вокруг с высоты. Узорчатые тюки с таинственными товарами на их спинах вызывают в памяти сказки «Тысячи и одной ночи»…

Проводив караван глазами, Николай Иванович заказал еще кофе, достал ручку, положил перед собой глянцевитую почтовую открытку с роскошными видами дворцов и мечетей Дамаска и задумался: что писать? Подумав, он перечитал открытку, которую написал три дня назад, да так и не успел до сих пор отправить:

«Вот и в самом старом городе мира. Хотя и с бронированными вагонами, со стражей, удалось проникнуть. Город на краю пустыни, но сам весь в воде. Сады, ручьи. По корану — здесь все для рая…»

Вавилов усмехнулся и начал заполнять новую открытку.

«Я опечален, дорогая, но должен написать тебе — я поймал малярию. Будет очень неприятно, если это изменит мои планы. Первые приступы случились, когда я был вблизи провинции Друзов (Ю. Сирия). Французские власти разрешили мне пойти в эту область.

Я нашел здесь дикую пшеницу в местах, не указанных в литературе. Теперь я тороплюсь в Бейрут, пойти к врачу. Это очень жаль, т. к. на счету каждый день и я не могу себе позволить болеть».

Про малярию пришлось написать. Вернешься домой, начнет трепать, не скроешь. Но о том, что он ездил от селения к селению с белым флагом мира и собирал колоски под обстрелом, Николай Иванович жене писать не стал. Зачем зря тревожить? Тем более, к счастью, все позади.

Отложив нарядную открытку и принимаясь за кофе, Вавилов думал о том, что все его путешествие по странам Средиземноморья проходит в преодолении бесконечных помех и преград, какие чинят то природа, то люди. И люди, пожалуй, больше.

Хотя и в Лондоне, и в Париже принимали его с большим почетом. Он уже был не только известным ученым, по и лицом официальным — директором Института прикладной ботаники и новых культур, членом правительства — ЦИКа СССР. (Впрочем, последнее обстоятельство иногда даже осложняло дело: газетчики путали ЦИК с Коминтерном, что делало Вавилова особенно опасным «красным комиссаром» в глазах чиновников.)

Во всяком случае, с визами везде было туго. Сколько пришлось истратить времени и энергии в Париже, пытаясь получить разрешение посетить страны Средиземноморья, которые тогда были владениями Франции — Марокко, Алжир, Тунис и Сирию. Спасибо, помогла «прекрасная маркиза» — госпожа де Вильморен, возглавившая после смерти супруга прославленную на весь мир семеноводческую фирму, с работой которой Николай Иванович специально приезжал знакомиться еще в молодости, в 1914 году.

Маркиза отличалась поразительной энергией. О знакомстве с нею Николай Иванович писал домой в юмористических тонах, но и с восхищением:

«Был у маркизы de Vilmorin. Готовился, как никогда. Был званый обед. Директор здешнего И. Прикл. Ботаники Шевалье, дети с женами (Вильморен).

Пришел раньше времени. Входит леди. Сначала не понравилась. Возраст неопределенный. По детям лет 50–55, но и брови, и волосы, и губы крашеные. Лицо, правда, красивое. «Je suis tres fatiguee 5. И все такие бестолковые, глупые. Вы этого не находите». Ну, думаю, ни черта не выйдет.

Затем пригласила в свой кабинет. Весь в книгах, картинах. Показала медаль Менделя, ей лично присужденную в Брюнне…

Затем обед. Разговор, поднятый Шевалье о происхожд. культ, растений, поставил меня на ноги. Работы они мои знают. На днях подробно излагается моя книга в Revue de Bot. applique 6.

Словом, обед сошел. С порядком блюд справился. Особенно не конфузился. Дальше с Шевалье начался разговор, что со мной делать. Тревожить ли Бриана, Пуанкаре 7. Ну, думаю, попал…»

Госпожа де Вильморен в самом деле дошла до президента Франции! Только тогда Вавилов получил визу. Префекту, оформлявшему ее, это показалось чудом: в Марокко и Сирию не пускали тогда даже французов. А тут вдруг профессор из Страны Советов. Невероятно!

Николай Иванович, пока власти не передумали, поспешил в Марсель и сел на пароход. И конечно, сразу начался шторм.

«Я чувствую, предстоит нелегкое путешествие, — писал он жене разбегающимися во все стороны буквами, пока его не свалила окончательно качка. — 12 дней и ночей в лучшем случае. Но я не колеблюсь, дорогая. Это необходимо сделать по логике жизни. Это не является удовольствием, дорогая, поверь мне. От поездов, экспрессов и моря (я уже сделал, по крайней мере, 25 000 км) я получил постоянную головную боль…»

И дальше пошло все в том же печальном духе — одна преграда за другой, хотя на сей раз путешествовал Вавилов вроде по странам, которые принято считать центром цивилизации и культуры, не по забытым богом горным тропам и оврингам Памира и Кафиристана.

Тут можно было путешествовать со всеми удобствами — на пароходах, самолетах или в поездах — на выбор. И дороги везде превосходные. Но далеко ли по ним уедешь, если они упираются в полосатые пограничные шлагбаумы или перегорожены баррикадами с колючей проволокой?

Странам Средиземноморья уже надоело быть жалкими жертвами в давнем соперничестве «великих держав». Они стремились освободиться от колониальной зависимости. Повсюду гремели выстрелы, вспыхивали восстания, строили баррикады.

Жарким было лето 1925 года. В одном месте восстали кочевые племена друзов, в другом — волновались арабы. В Северной Африке давно шла затяжная «священная война» рифов с испанскими и французскими колонизаторами.

Не лучше оказалось и в Марокко. Тут Вавилову тоже приходилось объезжать селения на свой страх и риск, каждый день опасаясь ареста. Местная эмигрантская белогвардейская газетка, захлебываясь ненавистью, прямо науськивала колониальные власти:

«Большевики, забывшие одно время Алжир, снова зашевелились. Появляются какие-то профессора, интересующиеся Марокко и проникающие будто бы с научной целью. Интересно, что эти «ученые» как-то случайно выкапывают в Алжире неизвестных русской колонии русских проводников из Марокко. Интересно еще и то, что бумаги у этих господ оказываются еще в Париже приведенными в такой порядок, что придраться решительно не к чему».

Из другой эмигрантской газетки «Дни» Николай Иванович случайно узнает о том, что ему на родине присуждена только что учрежденная премия имени В. И. Ленина.

«…За внимание тронут, — пишет Вавилов жене. — Будем стараться».

Если бы все зависело только от него!

«Пробираюсь ко львам, но пока трудно с визами, — жалуется Вавилов старому другу П. П. Подъяпольскому. — Львов отгородили визными затруднениями, для нас почти непроходимыми…»

В Египет его так и не пустили. Поневоле начнешь мечтать о том, думал Николай Иванович, чтобы человечество вернулось к идиллическим временам Марко Поло. Тот мог свободно путешествовать без всяких виз через континенты и океаны, и всюду его встречали как желанного гостя. Марко мешали лишь природные опасности и преграды — штормы, горы, дикие звери.

Впрочем, и таких опасностей в этих давно обжитых местах оказалось на пути Вавилова немало.

При перелете из Рабата в Оран у самолета забарахлил мотор. Летчик, опасавшийся садиться в пустыне, начал выделывать замысловатые виражи, забыв о пассажирах, буквально катавшихся по кабине.

Когда мотор наконец закашлял, зачихал и снова завелся, Николай Иванович в полубесчувственном состоянии выбрался из-под навалившегося на него другого пассажира — громадного офицера с чудовищными усами. Окончательно пришел в себя Вавилов только через несколько часов, пересев от греха в поезд.

Другой полет прервала вынужденная посадка в Сахаре, о ней уже говорилось. Прислушиваясь к грозному рычанию бродившего вокруг льва, Вавилову пришлось всю ночь поддерживать костер, при неверном свете которого летчик пытался наладить мотор.

К утру ему это, к счастью, удалось. Они благополучно взлетели из-под самого носа взревевшего особенно громко от разочарования льва.

А теперь еще вот угораздило подцепить тропическую малярию. Три дня сплошной простой, а потом недели починки, пока придешь в себя… Местные сведущие люди уверяют, будто здесь заболевших французских солдат после каждого приступа отпускают на шесть недель в отпуск. Можно вот так сидеть в кафе хоть целый день…

— Мосье профессор? — В голосе звучит удивление.

Николай Иванович поднимает голову. Возле его столика остановился высокий офицер в помятой и выгоревшей форме французских колониальных войск.

— Добрый день, мосье профессор, — прикладывает он два пальца к огромному козырьку над длинным унылым лицом. — Значит, вы не решились поехать в горы? Приехали прямо в Дамаск? Очень правильно сделали.

— Я уже вернулся, — весело отвечает Вавилов. — А вы тоже сюда приехали?

— Вернулись? — Офицер даже не пытался скрыть разочарования. — Вы побывали в горах? И бандиты вас не тронули?

— Как видите, нет. Вы напрасно опасались за меня, капитан. Я жив, невредим и собрал интереснейшие материалы. С помощью местных жителей. Вопреки вашим опасениям они встретили меня весьма дружески.

Лицо офицера каменело. А Николай Иванович продолжал светским тоном:

— Я вам очень признателен за совет. Присаживайтесь, пожалуйста.

— Благодарю вас. Но меня ждут друзья, — деревянно поклонился помрачневший офицер и, снова церемонно козырнув, тягостно вздохнул и зашагал в глубину кофейной.

Николай Иванович не мог удержаться, чтобы весело и громко не сказать ему вслед:

— Еще раз благодарю вас, капитан. Вы дали очень ценный совет. Спасибо!

Офицер не обернулся, только спина у него напряглась под выгоревшим кителем. Николай Иванович проводил его насмешливым взглядом.

С этим капитаном он познакомился в Бейруте, где Вавилова для начала арестовали, несмотря на добытую с таким трудом визу, и через весь город, пешком, как отъявленного злодея, под конвоем отправили в префектуру. Собственно, виза-то и подвела: никто из местных чиновников не мог поверить, что ее в самом деле выдали большевику, когда в Бейрут не пускают в эти горячие времена даже французов. Конечно же, она поддельная. Попался, коварный русский шпион! Снова обыскивали, обшаривали багаж, просматривали бумаги, запрашивали по телеграфу начальство. Вавилов томился в камере, вонючей, как захудалый зверинец, и не знал, чем же все кончится: вышлют его из страны как опасного «красного агитатора», аннулировав визу, или разрешат ехать дальше?

Наконец, его выпустили. Но куда ехать дальше, если весь город опоясан баррикадами, а по железным дорогам ходят только бронированные поезда? Манят поля, раскинувшиеся вдоль гор, но все дороги туда закрыты, находятся под обстрелом мятежных друзов. Как быть?

Этот унылый капитан и дал Николаю Ивановичу довольно странный совет:

— А вы привяжите, мосье профессор, на палку белый платок, знак дружелюбия, — и друзы вас не тронут. Они враждебны только к нам, французам, но не к большевикам.

Совет был явно провокационным, ибо на лбу у путешественника не написано, откуда он и с какими намерениями идет. Но Вавилов решил последовать ему. И в него действительно не стреляли, пожалуй, впрочем, не из-за белого флажка на палке, а скорее из уважения к его мужеству.

Ну а когда Вавилов брал в руки колосья или пересыпал из ладони в ладонь семена, всем уже становилось понятным без слов, что это друг, а не враг. Все повторялось, как в диких горах Страны неверных. Интерес и уважение к древнему, как мир, священному труду на земле открывали перед ним сердца крестьян во всех странах вернее, чем заветное «Сезам, откройся!» старых сказок и служили надежной защитой. Из восставших поселений Николай Иванович вернулся живым и даже невредимым, с большим запасом образцов местных растений.

Что бы с ним ни происходило, где бы он ни был и в какие бы приключения ни попадал, Вавилов отовсюду аккуратно посылал в Ленинград бесчисленные ящички, сопровождая их подробными инструкциями, как семена хранить и высевать:

«Материал посылается исключительной ценности. Многое совершенно невосстановимо… Институт должен дать в руки селекционеру источники мировых сортовых богатств. Прошу очень всех проникнуться ответственностью за материал экспедиции. Это святая святых Института».

И делает так характерную для него самокритичную приписку: «Я один плохо справляюсь с функциями исследователя и дипломата, упаковщика и писаря. И поэтому промахи возможны. Их надо иметь в виду…»

Хорошо, хоть почта здесь работала, не надо было все собранные образцы возить с собой, как на Памире и в Афганистане. И он спешил отправить их, потому что не знал, что может с ним случиться завтра…

Буквально под обстрелом Николай Иванович ухитрился добыть образцы очень интересной местной твердой пшеницы — хоранки. Она обретет вторую родину на полях Азербайджана.

Многие местные сорта пшеницы, ячменя, льна и овса, образцы которых отослал домой Вавилов, отличались стойким иммунитетом против опасных грибных заболеваний и таких прожорливых вредителей, как шведская и гессенская мухи. Отличный материал для селекционеров!

…Николай Иванович допил кофе, расплатился и встал. Посмотрел в дальний угол, где сидел со своими приятелями долговязый капитан. Но тот нарочно устроился спиной к Вавилову, чтобы не видеть коварного гостя из России и не портить себе настроения. Усмехнувшись, Николай Иванович все же учтиво кивнул в его сторону и направился в парикмахерскую.

Можно даже подремать в удобном кресле, пока бойкий парикмахер коротко подстригает волосы. Сразу стало не так жарко…

Но тут Вавилов, пожалуй, опять слишком рано дал себе расслабиться, посчитав, будто все опасности позади…

Его подстерегало еще одно приключение — на сей раз, к счастью, не столь опасное.

Разнежившийся путешественник почувствовал, как почему-то резко запахло спиртом. В следующий момент он поспешно вскочил на ноги, схватившись обеими руками за голову…

Голова у него вдруг вспыхнула!

Хорошо, огонь тут же погас. Вавилов стоял посреди парикмахерской, держась за опаленную голову, и, ничего не понимая, озирался вокруг. Что случилось?

А на него с таким же тревожным недоумением смотрели парикмахеры и другие клиенты. Что напугало странного европейца? Разве он не знает, что после стрижки голову обязательно полагается по местным обычаям смазать спиртом, а потом опалить оставшиеся волоски? Это весьма гигиенично.

Сдерживая смех, Николай Иванович подумал, что бесстрашным путешественником, готовым решительно к любым неожиданностям, наверно, стать вообще невозможно — настолько они могут оказаться необычными в каждой стране…