Великое Нигде-1: Побег из Шуршенка

12. Затерянные в степи

Трое зюзиков, мелких степных грызунов, замерли на задних лапах, как пограничные столбы подножьего мира, заключённые в фиолетовый костюмчик из шерсти, чешуи и кожи, вытянув свои и без того сосисочные тела. Их толстощёкие в костяных шишках головы с раскосыми чёрными буркалами и свирепыми тупыми мордами показались в красно-жёлтой траве на расстоянии достаточном, чтобы услышать писк соседа. Если бы вы были гробовщиком, степной хищной птицей, то смогли бы, как нефиг делать, заприметить их вкусные, подбитые жирком тельца, затаившиеся в густой растительности, и за километр. Впрочем, не стоит отменять вероятности, что вы действительно являетесь гробовщиком, решившим в перерыве между охотами почитать эту книжку в надежде узнать, где же тусуется ваша еда.

Зюзиков водилось в степях немерено, размножались они со страшной скоростью, а фиолетовый цвет гробовщики различали превосходно. Эти мелкие грызуны самой природой определены в пищу гробовщикам. Может быть поэтому зюзики отличаются столь свирепым нравом? Мало кому понравится, если он узнает, что весь смысл его существования в том, чтобы наполнить чей-то желудок со всеми выходящими отсюда последствиями. Тут любой взбунтуется и озлобится.

Блестящие носы дрожали от любопытства и новых запахов. Зюзики жадно вперились в двух исполинских существ. Эти великаны тоже стояли на двух лапах, но на этом всякое сходство заканчивалось. У великанов даже носы не дрожали от любопытства.

– Эти твари столь отвратительных и несуразных размеров ступили на наши земли! – пропищал первый зюзик. Он по-тараканьи зашевелил усами и хищно поджал верхнюю губу, больше обычного обнажая пару длинных красно-жёлтых резцов.

– Чужаки! – кровожадно запищал второй зюзик, трясясь от праведного гнева, как эпилептик. – Убить! ВСЕХ УБИТЬ!! УБИИИТЬ!!!

– Предать анафеме и сожжению в соломенных чучелах на празднестве Весёлого Сатанизма! – изошёлся в писке третий зюзик.

– До Сатанизма ещё девять месяцев!

– Свяжем их и запрём в подвале!

– Будем кормить травой до весны! Вкусной, сладенькой травки на всех хватит! Зажиреют, будут лучше гореть в кострищах! На светлую радость Весёлого Сатаны!

Настал черёд пищать первому зюзику, однако тот не издал ни звука. Два зюзика удивлённо воззрились на то место, где находился их товарищ. Но их товарища там уже не было. Его будто корова языком слизала. Инстинктивно зюзики задрали свои толстощёкие головы. С беспорядочным и непереводимым писком, совершенно лишённым какой-либо игры слов, они тут же унеслись прочь и фиолетовыми стрелами вонзились в норы.

Их товарищ безмятежно парил в небе. Парил он в кривых когтях гробовщика, желтоглазой птицы с коричневым оперением и размахом крыльев два метра. Их товарищ больше не беспокоился ни о Весёлом Сатанизме, ни о чём-либо ещё. Он принял обет вечного молчания. Его застывший, печальный мордас с разодранной когтём и лишённой глаза глазницей наглядно иллюстрировал всю тщетность бытия. Погиб танчик зюзиков, а двое удравших были его подтанчиками. И каждый из подтанчиков, удирая, думал: “Теперь я главный! Теперь я буду спать в его красивой сумочке!”.

В высших структурах подземного города Щель Весёлого Сатаны назревал переворот.

Гробовщик равнодушно смотрел вдаль и думал о том, что по прибытии в гнездо его опять начнёт поносить жена. Снова он притащил какую-то дрянь, которой и птенцам едва на закусь хватит, а ей опять голодать? Будто жене и невдомёк, что частенько степь ничего не даёт и за целый день полёта. Но он и слова ей поперёк не скажет. Чертовски уставший, третий день не жравши, он расправит крылья и снова полетит на охоту.

Как всё это достало. Никакой личной жизни. Эх, сейчас бы в “Бороду” зарубиться с корешками или в симулятор супергробовщика поиграть под полторашку-другую пивка. Жене-то хорошо целый день в гнезде прохлаждаться, скоро толстеть начнёт от безделья. Великое ли дело с птенцами сидеть. И убирается плохо. Даже мою игровую приставку “Секретная коробочка” никогда не протирает (хоть одна отрада в жизни!). Вот и бесится от нечего делать и от скуки. А тут из последних сил еду добываешь, пока крылья не отпадут и глаза не заслезятся. А если и отпадут, всё равно охотишься, без крыльев и полуслепой. И всё ради семьи. Всё терпишь ради семьи. А ещё за водой слетай, мусор вынеси...

И нахрена я женился? Сначала думал, дети - это святое, это всё моё родное, ради детей жить только и стоит. Хотелось, чтобы всё как у гробовщиков было, всё как полагается. Думал, так будет правильно. С первым птенцом нянчился, а на второго уже пофиг стало. Понял, не моё это. Ну а раз жена на охоту не летает, так пускай с птенцами и сидит. Не мужское это дело. Мужское дело еду добывать. Вот я и добываю. Что ей ещё надо? Чтобы я тоже с птенцами нянчился? Так она же мне не помогает охотиться.

А как жена подурнела-то со своей стервозности. Раньше куда красивее была. Иначе чего бы я на ней женился?

И чего женатые кореша уговаривали, лучше женись молодым - старики никому не нужны. Говорили, как это хорошо жить с женой... А как женился, так эти же кореша начали на своих жён плакаться. Ах, какие они такие, ничего делать не хотят, нас не понимают, за птенцами не смотрят, на нас внимания совсем не обращают. Друзья называются. Тьфу, сволочи, а не друзья. Нет у меня друзей. Никого нет. Слетать что ли к корешу какому да напиться с горя?

В таком же ключе размышляла о муже гробовщица. За какого же хилого и ленивого неудачника я вышла? И чем только думала? От кого яйца высидела? Вот ведь дура. Пока в гнезде из последних сил прибираешься, из припрятанных косточек с остатками мяса супа наваришь, с тремя птенцами неугомонными все нервы изведёшь: все косточки слопать тайком норовят, заодно сладким обожраться и из гнезда выпасть. Благо хоть гнездо на земле. А этого еле-еле уговоришь мусор вынести.

На себя ни минуты времени нет. Урывками на кухне пару серий драматического сериала “Степные судьбы” глянешь, вот и все развлечения. А по молодости интересный сериальчик про червяка Жим-Жима шёл. Хоть и червяк, а красавчик. И спортсмен. Вон какая мускулатура. Герой. И по бабам наверняка не шляется. Не то что мой. Как встречаться начали, конечно, красивый был. А сейчас рожа пивом залита и сиськи на брюхо свисают. Смотреть тошно. И к бабам, поди, летает.

Подлец, добытчик бездарный, целыми днями по степи летает - нормальной еды принести не может. Приволочит какую-нибудь дрянь костлявую и мелкую, специально полегче выберет. Почти всё птенцам до последнего куска отдашь, остатки на потом припрячешь, а сама голодная сидишь. Себя-то не забывает, поди: рожа сытая, довольная. А ремонт гнезда не спешит делать. Говорит, устаёт, а сам полночи в свои игры играется. И попробуй ему слово скажи, так разорётся: я, мол, из перьев вон лезу ради вас, у меня глаза слезятся, тебя не вижу, детей не вижу, а ты ничего не ценишь, дура сякая такая… И морда при этом благородная, будто сам в своё враньё верит.

Не любит он меня, нет, не любит. Нужна я ему только как сексуальная игрушка. И детей не любит. Дети подрастут, надо разводиться, если так и дальше будет продолжаться. А продолжаться так будет и дальше.

Тем временем исполины отвратительных и несуразных размеров и не подозревали о развернувшейся неподалёку трагедии. Они пребывали в полнейшем отчаянии. Вернее, один из них. По крайней мере, он усиленно изображал исполинское отчаяние, которому только может предаться исполин, подло брошенный в безбрежном красно-жёлтом степном океане без воды, без еды и документов в окружении невидимых лютых зюзиков.

– Пакет с документами здесь. – Броккен похлопал себя по груди. – Я решил не прислушиваться к твоему совету сунуть их в рюкзак. Документы надо держать близ сердца.

– Ну что ж, – горестно молвил Гербес, – будем есть документы, оторвав их от сердца. Не помнишь, какой процент воды и питательных веществ содержится в пластике, бумаге и принтерной краске? Как долго мы сможем протянуть в этой бесконечной пустыне, где, кроме нас, не видать ни одного живого существа, ибо чужда эта пустыня всякой жизни…

– Мы не будем питаться документами, ибо вместе с документами мы съедим свои личности. А самоедство до добра не доводит, знаешь ли. Мы не одни, Герб! Глянь, птичка какая-то полетела. Большая какая птичка. Да и не в пустыне мы, а в степи, что значительно повышает наши шансы на выживание. Без еды человек может прожить до двух месяцев.

– А без воды?

– Дней восемь. В пустыне бы через три дня попередохли. По жаре-то.

– Спасибо, утешил, – сухо сказал Гербес. – Нет, ну как ловко они нас шваркнули! Ещё заставили им броники с оружием таскать. Профессионалы! По полной поимели! Сволочи поганые! – с обидой и злостью вскричал Гербес.

– Я не думаю, что они сделали это специально. Видать, с Тюбиком неполадка произошла. Может быть, они, когда кружили над нами, дали понять, что по какой-то причине не могут приземлиться. Они должны вернуться за нами.

Гербес затравленно уставился на брата.

– Брокк, ты хоть когда-нибудь можешь принять мою сторону? Почему ты всегда противоречишь мне? Ты нарочно пререкаешься, чтобы меня побесить, да? Они же просто издевались над нами, понимаешь? Из-де-ва-лись!

– Как-то нелогично получается. Жим-Жим предлагал лететь всем вместе.

– Да как ты не понимаешь, Брокк! Они опытные кидалы, превосходные психологи! Жим-Жим прекрасно понимал, что я до последнего не захочу лететь с этим Гумом под одним куполом после того геноцида, что он устроил нам в предыдущий раз! Я эту фашистскую газовую камеру по гроб жизни не забуду!

– Это уже какая-то паранойя. Обычно всё оказывается проще, чем себе накрутишь. А особенно себе накрутишь, когда мучает бессонница, чувствуешь себя брошенным, одиноким, бесполезным и в голову лезут всякие непотребства. А как с человеком лицом к лицу увидишься, про которого плохо думал, так совсем другая реакция. В принципе, даже радуешься встрече с ним.

– У меня нет никакой бессонницы, – мрачно огрызнулся Гербес.

– Как нет? Вот сейчас ты не спишь, настроение фиговое, значит, мучает. Я бы вот, будь моя воля, только и делал бы что спал. Уверен, многие бы выбрали вечный сон.

– Что ты такое говоришь?

– Меня часто мучает бессонница, я чувствую себя одиноким, брошенным, бесполезным, много всего себе накручиваю и в голову лезут всякие непотребства. А с людьми я общаюсь очень редко. Это ужасно. Иногда мне кажется, что я очень пустой и злой человек. Но иногда я думаю о всех, кого знаю, хорошо. Фифти-фифти. Дуализм, как он есть, то есть мозговыносящий.

– А как же Верона? Тоже о ней плохо думаешь?

– Нет, о ней я плохо не думаю. Ни о ней, ни о тебе я никогда плохо не думаю. Стараюсь плохо не думать о маме с папами, но ведь они решили упрятать меня в психушку, хотели сплавить меня, по сути, отказались от меня. Такое не забывается. А ты ведь часто вспоминаешь Ландри?

– Да, – кивнул Гербес. – Я каждый день о ней думаю. Не понимаю, что на них нашло? Может, Ландри так сильно любила меня, что слишком остро воспринимала какие-то мои слова, поступки и попросту сорвалась?.. Да и с Вероной тоже самое произошло. Они ведь подруги не разлей вода, многим делятся, многое обсуждают, в смысле, нас с тобой. Вот и повлияли друг на дружку, дружно собрали вещички и умотали… Иногда ведь брякнешь что-то не подумавши, а человек, которому ты не безразличен, может воспринять близко к сердцу любую мелочь. Брокк, а ты… как считаешь, о тебе Верона думает?

– Да. Я в этом уверен.

– Или тебе так хочется думать?

– Мне так хочется думать, и она обо мне думает. Каждый день. Также как и я о ней. Такое всегда чувствуется.

Броккен едва заметно склонил голову набок и сказал:

– А мне ты талдычил, что мужчина должен быть сильным и независимым.

– Говорил. Испугался, что снова расклеишься. Только ты вышел из своего духовного застоя и ушёл в обычный запой, как тебя милая бросила. В конце-то концов, мужчина действительно должен быть сильным и независимым, как и женщина. Но это не значит, что они не должны думать друг о друге. И это не значит, что в свободное от независимости время сильные должны впадать в сентиментальность, вступать в группы в соцсетях типа “Одинокий волк” или “Одинокая волчица”, читать цитатки, пропитанные пафосом и идиотизмом насквозь, и таращиться на картиночки типа той, где из дула автомата торчит роза, или где волк в зимнем лесу, звёздное небо над головой и бла-бла-бла. И воздыхать, сурово глядя на монитор. Как тебе такой дуализм, а?

– Признавайся, поход к Новаскому ты затеял лишь потому, что стосковался по Ландри и решил разыскать её?

– Возможно, – неопределённо ответил не пожелавший признаваться Гербес. – А ты, Брокк, как мысли дурные в башку лезут, из дома почаще выходи, займись чем-нибудь.

– Вот, вышел. Вляпался в дерьмо во всех смыслах. Даже с тобой теперь я, как в пустыне. Хех… – Броккен оглянулся, давая понять, что пошутил. – А ведь ближе тебя у меня никого нет. Тебя и Вероны. Не знаю, чем заняться, ничего неинтересно. Читать разве, писать… Так и это не всегда хочется делать. Может, я действительно аутист.

– Да никакой ты не аутист. С чего ты вообще решил, что ты аутист? Не говори ерунды. А наши папы с мамой от тебя дальше чем от меня?

– После того как решили упрятать меня в психушку? Да. Ты ведь из-за меня путешествовать отправился, а не потому, что хотел миры повидать и себя показать?

– В большей степени из-за тебя, – сказал Гербес. – У меня оставались кой-какие деньги после похода в военкомат, я подумывал о путешествии по мирам, но один бы ни за что не решился. Зато решил, что долгое путешествие изменит тебя в лучшую сторону. Я хотел вывести тебя из твоего панцирного ступора, в котором ты соизволил пребывать с тех пор, как появился на этом свете. А для такого мне никаких денег не жалко.

– Наверное, свет оказался слишком ярок для моей чувствительной нервной системы, – улыбнулся Броккен.

– Наверное. Но я не хотел, чтобы тебя отправляли в психушку, как решили наши мама с папами. И вижу, моя задумка помогла, но отчасти. Сейчас ты всё-таки редко, но выходишь прогуляться. Что, понравилось путешествовать?

– Наверное, – пожал плечами Броккен. – Любая прогулка - это маленькое путешествие. Спасибо тебе за поддержку, брат.

– Всегда рад помочь тебе, брат. Мне тоже следовало развеяться. Я так расстроился из-за провала с этой инопланетной жратвой и был уверен, что такой никчёмный тупица, как я, ни на что не годен. Но вот за два года путешествий и временных оседаний в разных городах мне даже удалось скопить приличную сумму. Не так уж я и плох в обращении с деньгами. Главное, это количество попыток и работа над ошибками. Будь обаятельней, и люди будут приветствовать тебя. – Гербес иронично усмехнулся. – Говори людям то, что они хотят услышать, и они поверят любой твоей лжи.

Броккен замолчал, подумал и развил мысль про взаимоотношения родителей и детей, соединив её с другим своим давним соображением.

– А может у всех всё по-разному, и Жим-Жим, как и многие люди, своё мировоззрение проецирует на всех остальных и думает, что все также живут, как и он. Он же алкоголик, а алкоголики чёрствые и пустые люди, вот и плевать ему на своих маму с папой. Или изначально не был с ними близок, вот и свалил из дома пораньше.

– И мудаки ещё эти алкоголики. Не захотели делиться наваром, вот и всё. 200 штук сумма приличная. Навешали лапши на уши, чтобы мы все ценные вещички покойников в Тюбик перетаскали бесплатно. А я ещё этого Гума за простачка держал. А простачками-то мы оказались! И речь не о людях, а о червяке и зелёном от пьянок облысевшем деде. От такой парочки всего можно ожидать.

– Ну и что? Предаваться отчаянию нет смысла.

– А чему мне предаваться, чему?! Они облапошили нас, как простофиль!

– Просто ты слишком высокого о себе мнения, для тебя это унизительно. Ты и сам людям иногда голову дуришь. В данном случае равнодушие действительно лучшая защита. Ничего не попишешь.

– Не дурю, а говорю им то, что они хотят услышать. И кое о чём умалчиваю. Это разные вещи. В любом бизнесе без обмана никуда. Тем более в торговле инопланетными товарами. Я называю это коммерческой тайной. Жаль, товар в Шуршенке остался. Да ничего, за ним всегда вернуться можно. Ты вот свою незаконченную книжку называл честной, а сам в ней далеко не обо всём писал, а лишь о том и такими словами, что делало эту книгу интересной по твоему мнению. И недаром этот Жим-Жим так неуважительно относится к своим родителям. Так ведут себя только сволочи. Вот тебе яркий пример. Известная личность, супергерой на экране, а в жизни кидала, алкаш и неблагодарный сын. Одна показуха.

"Ну да. Когда мы-то последний раз звонили родителям? – подумал Броккен. – Надо навестить, как доберёмся до Новаскома. И хрен с ним, что мама с папами меня в дурку хотели упечь." Броккен заинтересованно посмотрел на одну из нормовских платформ.

– Только сволочи, – твёрдо повторил Гербес.

Он помолчал, успокаиваясь, затем вытащил из-за пазухи чёрный пакет, развернул его и вынул из него карту. Карта была из плотной бумаги, задрапированной клеёнкой, разумеется, прозрачной.

– О, карта у тебя! – обрадовался Броккен.

– Ага, она, карта, – сумрачно согласился Гербес. – Решил последовать твоему примеру и сунул карту в карман куртки. Карту и документы надо хранить близ сердца, как самое дорогое в пути. Умри, но карту с документами не проеби.

Гербес развернул внушительных размеров карту, порядком выцветшую и потрёпанную. Кое-где её края прошивали канцелярские скобки. Картой при желании можно было накрыться, как штопаным одеялом, или гордо носить её в виде очень старого плаща.

Гербес расстелил карту на траве, как простыню, и прижал по углам камнями, как скатерть. Карта красовалась цветными областями рельефа местности, стильными метками населённых пунктов, голубыми пятнами озёр и синими лентами рек.

– А, надо определить, где север.

Гербес посмотрел на слепящее солнце, которое почти достигло зенита, и повернулся к нему правой рукой.

– Там север, – сказал Гербес, закрывшись ладонью от солнца. – Вот же печёт, каналья.

– Да, жарковато становится.

– А ты радуйся, Брокк, радуйся! – припомнил злопамятный Гербес. – Солнышко-то светит! Целых восемь дней на радость тебе отведено.

– Боюсь, сейчас мне никакой радости не хватит на солнце. Где север?

– На север я смотрю, – пояснил Гербес и переложил карту так, чтобы север на карте совпадал с севером в действительности.

– Теперь выясним, где мы. Вот здесь Шуршенк, – ткнул пальцем в карту Гербес. – А мы где? Дурацкие бумажные карты, ничего не показывают… Мы где-то в этих громадных Ничейных землях. Матерь божья! Да тут почти восемь миллионов квадратных километров! А, если со стороны Шуршенка, то мы на самом краю этой степной бездны.

– С какой скоростью мы летели?

– Миллион километров в секунду, – буркнул Гербес. – Ты выражение у червяка видел? Я боялся, что он в любой момент слетит с катушек и направит свой аппарат на землю под углом 90 градусов.

– Навскидку где-то 400-450 километров в час, – прикинул Броккен. – Пускай 425.

– А летели мы где-то час… Вот здесь Новаском. Значит, мы летели в эту сторону. Получается, мы где-то здесь.

– Если в том месте на карте нарисована большая коричневая птичка и два человечка, которые машут нам руками, значит, угадали.

– Пошёл нафиг, братец. Уже хорошо, что знаем, где мы, и куда нам идти. Плохо, что до Новаскома топать тысячу километров и никаких тебе водоёмов.

– До Новаскома есть и другие города. Уж воды нам точно дадут напиться. Деньги у тебя?

– А ты как думаешь? Нет, не у меня! Карта у меня, а деньги я сунул в рюкзак! Не суди других по себе, братец.

– Но другие обязательно засудят тебя, братец. Смотри, в сотне километров от нас есть городок Брынцулы, уютно устроившийся на берегу озера. Постараемся - дойдём дней за пять. И напьёмся вволю. И наедимся тоже. Ничего, пять дней голодовки только на пользу.

– Но не пять дней без воды. Придётся сделать крюк, а это удаляет нас от Новаскома, – поджал губы Гербес, который страсть как не любил отклоняться от намеченного маршрута. И если что-то шло не по плану, легко и с удовольствием впадал в истерику.

– Придётся. А не сделаем, точно попередохнем. Озеро Брынцул - ближайший к нам водоём. Может, в городе транспортом каким разживёмся или наймём кого. По идее, там должна быть железнодорожная станция. Жаль, на карте дороги не обозначены.

– Тогда решено. Отправляемся в путь, брат.

Гербес откинул камни, сложил карту, сунул её в пакет, а пакет спрятал в карман.

Путешествие началось.